– Вы никак зимовать к нам приехали? Столько вещей везёте, – поинтересовался Денисов.
– К внуку. Третий год уже Димка здесь ошивается. Второй внук совсем далеко забрался, в Находке рыбачит. Пять лет уже не виделись. Внучка моя – та рядом, в райцентре, на парикмахера учится. Это дочери моей дети. А у сына моего одно дитё. Разлетелись дети, как птицы…
– А внук, как в Питере устроился? Нравится ему здесь?
– А чего ж здесь молодому-то не понравится? – озираясь, ответил старик. – Гляди: город, как в сказке горит. Магазины, кафе, театры-кинотеатры, автобусы, машины, довезут хоть на край света, в домах вода, отопление, газ, мусоропровод. А у нас? – он удручённо махнул рукой. – Дороги развалились, лампочек на столбах давно нет. Два магазина, мы их зовём Матрёнин супермаркет и Фросин бутик, клуб – в нём ни танцев, ни концертов, ни лекций, собрания только иногда. Молодёжь разбежалась по городам, а у нас не самый пропащий был совхоз, ещё много мужиков осталось, которым до пенсии далеко. А мужик, сынок, ежели пахать не будет, без работы на печке валяться зачнёт, ему много чего непотребного захотеться может. Начнётся, как водится, с лени и с пьянки, а дальше… какой работник из пьющего мужика хорошо известно.
–У вас значит, четверо внуков и двое детей. А правнуков- то, нет ещё?
Старик помолчал, о чём-то задумавшись, после сказал, глядя в окно:
– Нет, правнуков пока Бог не дал. У Васьки – это сын мой, он в Туле живёт, на заводе работает, пацан ещё в школе учится. А дочкины дети не сподобились пока детей настругать.
Он повернулся к Денисову, лицо его оживилось.
– А вот у родителей моих, Царствие им небесное, было пятеро мальчиков и две девочки, я самый младший. Братья все в военные училища пошли, трое на войне погибли, Фрося от голода померла, вторая сестра выжила. Война… ох, тяжёлая жизнь была после войны, но люди тогда будто ожили. Учились, женились, строились, да так быстро всё делалось. Народ спешил поскорее следы войны закопать поглубже, города на глазах вставали из развалин. Ты прикинь, мил человек, после такой войны всего-то через каких-то пятнадцать лет в космос полетели; сначала спутники смастерили, потом и Юрий Гагарин подоспел. Это разве срок для таких больших дел, да ещё и после такой страшной войны? Этого от того было, что все гуртом навалились на разруху, жить хотели. Всех эта война коснулась, у всех она что-то отняла, люди всему радовались и кошке и собаке живой. Сколько лет прошло с тех пор, еды полно, машины, телефоны, одеты, обуты, а радости особо не видать на лицах и жизнь человеческая теперь ни в грош не ставится, всяк человек за себя любимого стоит. Лукавство какое, посмотри: машин больше чем людей.
Старик прервался, раздражённо махнул рукой и продолжил:
– Ржа, если она пошла, то всё сожрёт. Доберётся до края и в прах железо обратит. Хороший хозяин, ежели видит такое, обязан кусок ржавый зачистить, что бы ржа дальше не пошла. А у нас ржа эта из телевизора прёт денно и ношно. Молодёжи баки забивают, от жизни человеческой отвращают. Да, что молодёжь! У нас некоторые деды с бабками, телевизора насмотревшись, срамоту сидят обсуждают и говорить уже стали, что не так, мол, жили, не правильно. Вместо того чтобы в храм сходить в воскресенье, службу отстоять, помолится, в тишине побыть с Богом, они с утра в телевизор зенки выкатят и до ночи сидят, – насыщаются, так сказать, по части политики, тьфу, сексу и другой гадости. Переживают за какую-то дикторшу, мол, муж у ей загулял – изменил-де бедной, теперь развод у них. Не везёт бабёнке – седьмой муж бросает! За себя не переживают, что пропахали всю жизнь и без копейки на старости остались. Одна соседка моя Кузьминична чего стоит! Фотографии Чумака перед телевизором заряжала и в огороде закапывала, для урожаев-де. Оно, конечно, дешевле, навоз нынче дорогой.
Старик ядовито ухмыльнулся. Слова он клал, как умелый каменщик – кирпичик к кирпичику, размеренно, спокойно и не торопясь.
Денисов рассмеялся.
–У вас храм был или новый построен?
– Где там новый – старый стоит. Латаем своими силами. Чудом выстоял. Большевикам неинтересен был, поживиться нечем было, склад оборудовали. Бедненький храмик, деревянный. Немцы тоже не тронули, не успели – под зад получили.
– А батюшка из местных?
– Был наш, преставился в прошлом годе, аккурат на Вербное. Фронтовик, до Берлина дошёл. Гнобили его прежние власти, сидеть пришлось, врагом доносчики обрисовали. Хорош враг – русский солдат, мир от фашистов спас! Кремень! Верный Богу и Родине человек был Иван Ильич, Царствие ему небесное! Говорил он всегда: жив Господь, всё пройдёт, а Господь останется. Никого не боялся, за словом в карман не лез, шею не перед кем не гнул. Ох, и чихвостил он хозяев нынешних! «Шишки» из Тулы и районного центра к нему боялись подходить. Нового батюшку нам прислали недавно. Молодой, здоровый медведь. Четверо детей у него, машина есть, мужиков пьяниц гоняет, поколачивает даже. Он у нас и за участкового и за пастыря. Обижается он сильно, что народ ленится и в храм не ходит, беседы (старик задорно рассмеялся) проводит разъяснительные. Есть у нас фрукт один Фёдор Лешаков, Лешим кличется. Не просыхает, паразит. На службу припёрся пьяный, выжига, покуражиться решил. Так батюшка провёл с ним беседу, взял за ухо, на крыльцо вывел и в сугроб пинком под зад. Да только думаю, что не выдюжит он, съедет от нас. Богатств у нас нет, чтобы финансировать, а у него деток четверо, их кормить нужно…
– Может не уедет? Выдюжит, приживётся.
– Кто знает? Может и не уедет. Бедно у нас. И народ тяжёлый и вороватый, мил человек. Раз даже храм обокрали. Может, не наши, залётные какие, не знаю. Люд у нас немолодой остался, дети и подростки на стариков оставлены молодёжью, что в города подалась за рубликом поганым. Чечня – то ж урон нанесла. Трое наших ребят головы сложили в первую кампанию, двое в плен попали. Чистякова с Парамоновой дома попродавали, ездили к чеченам выкупать детей. Вовка Чистяков – он баянист отменный, теперь не играет: пальцы ему оторвало, в армию уходил под сто кило парнишка весил, а когда мать его привезла из полона, мы подумали, не ошиблась ли она, её ли это Вовка? Весу в нём стало килограмм сорок пять, одни глаза на лице, шея, как у цыплёнка, весь в коростах. Теперь вот ходит разговор, что опять зачинается там драка кровавая. А те ребята, что вернулись живыми вроде, как не в себе долго ходили. Уезжает в города молодёжь в навозе никто копаться не хочет. У нас в совхозе, когда-то две с половиной тыщи человек было. Животноводство развитое, свой комбикормовый завод, техника вся. Сейчас половина земли в аренде, да проданной немало, что без дела чахнет, мелколесьем зарастает, да у дорог борщевиком. В 95-м избрали мы нового приседателя Гусева Гришку (Денисов невольно улыбнулся этому народному произношению слова «председатель»), Гусем его у нас прозывают. Гусь наш демократию очень по-своему понимает, дескать, воровать – так по-крупному. Трутень, та ещё крякалка. Допродавал всё чего железного ещё оставалось. Как-то в присидателях он ловко выкручивался, всё сухим из воды выходил, точно ему народ прилепил прозвище-то., с гуся вода, говорят в народе. Я мужиков подбивал Михальчука выдвинуть. Не пьющий и образование у него, он у нас раньше животноводством руководил. Вроде согласился народ. Собрали сход. И что? Часа через два, когда орать надоело, по-тихому пустили бутылку по кругу и выбрали опять Гуся. Я им говорю: мужики, мы ж решили Михальчука выбрать. Гусь, говорю, нас всех оптом скоро кому-нибудь продаст. Почесали в затылках. Привыкли, говорят. Новый, говорят, ещё чёрте чего вдруг напридумает, две шкуры драть начнёт, а этого знаем. К нам не лезет и нехай себе, мол, присидательствует. Так Михальчук, говорю, тоже наш, не чужак, вы же его все знаете хорошо, мы же все друг друга здесь знаем, достойный человек, говорю, не лодырь, не пропойца, не ворюга. А-а-а, – рукой махнули. Молча, разошлись и всё по-старому пошло. Пытались у нас фермерствовать приезжие. Быстро разохотились. Наши подсмеивались над ними, а те к себе звали работать, не с Африки же завозить работяг? Деньги небольшие платили, но тем, кто к ним шёл работать, платили день в день, не дурили. А наши, баре, выпендриваться: нужно-де нам за копейки на кооперативщиков горбиться! Это притом, что сами-то дурни сидят без копейки, пенсии грошовые родителей проедают, вёдра с яблоками и картошкой, ягодой и грибами на трассу тягают да тульским пряником торгуют. Вот ведь какая азбука, мил человек. А выпасу то ж меньше стало. Москвичи землю поскупляли: сами не жнут, не косят, а травка теперь им принадлежит, на их земле. Ждут. Как земля подорожает, продавать станут, а она не спит – мелколесьем зарастает.
