Нейтралисты — в основном либералы (джолиттианцы) и часть католиков — хотели скорейшего окончания войны и мира путем переговоров. Жесткие меры, к которым звали интервентисты, представлялись им ненужными и опасными.
Весной 1917 г. внутреннее положение Италии уже было весьма напряженным. Военные монополии процветали, но уродливая однобокость экономики военных лет сказывалась с особой силой. Процесс «сжатия» гражданской промышленности шел форсированными темпами: что ни день закрывались все новые цементные, стеклодувные, бумажные, парфюмерные, кондитерские и другие фабрики и заводы. Владельцы еще работавших предприятий гражданской промышленности жили в каждодневном ожидании банкротства. В стране возрождалась исчезнувшая было в первые годы войны безработица.
Переход с закрывающихся предприятий гражданской промышленности в военную был для рабочего делом не простым. Ведь он требовал перемены профессии, иногда и места жительства. В Италии 1917 г. это приводило к существованию районов массовой безработицы наряду с районами, в которых не хватало рабочей силы. В одном и том же городе строители и печатники оставались без работы, в то время как военные заводы испытывали потребность в сверловщиках и токарях.
Работа, даже военных предприятий, принимала лихорадочный, «астматический», как выразился один итальянский промышленник, характер. Им все чаще недоставало то дефицитного топлива, то сырья.
Продовольственное положение страны становилось все более трудным. Немецкие подводные лодки топили корабли с зерном, направлявшиеся в итальянские порты, а в самой Италии около половины всех взрослых мужчин, занятых в сельском хозяйстве, были мобилизованы. Многие крестьяне ушли в поисках заработка на военные заводы в город, во многих деревнях оставались только женщины, дети и старики. Немало земель — на юге Италии до 30 % всех посевных площадей — осталось в 1917 г. необработанными. Урожаи, и до войны невысокие, падали все ниже.
На местах теперь отсутствовали даже минимально необходимые запасы муки. Достаточно было любого перебоя в работе железнодорожного транспорта, а они случались каждодневно, чтобы без муки и хлеба оказывались города и провинции. Но и тогда, когда все шло «нормально», жителям даже больших городов приходилось по многу часов простаивать в очередях за хлебом, мясом, сахаром, овощами. Не было топлива, и жены рабочих тщетно обходили квартал за кварталом в надежде купить ведро угля или связку щепок. У продовольственных лавок и угольных складов скоплялись гневные толпы народа.
В отдаленных от «жизненных центров» местечках и городках положение было еще хуже. Здесь дело доходило порой до настоящего голода.
Вступая в 1915 г. в войну, правящие круги Италии обещали народу (а в значительной степени и верили в это сами), что победа будет легкой, война — короткой. Но война все затягивалась, жить становилось все трудней, и ненависть итальянского народа к войне, ярко проявившаяся уже в период нейтралитета, вспыхнула с новой силой.
Еще зимой 1915/16 г. начались погромы продовольственных лавок и магазинов. Следующей зимой (1916/17 г.) во многих городах Италии прошли антивоенные демонстрации, вспыхнули народные волнения.
К весне 1917 г. народные выступления участились. По улицам итальянских городов и деревень — на юге и на севере страны, на западе и на востоке ее — что ни день проходили, демонстрируя, шумные толпы истомленных войной женщин и подростков. Они шли, выкрикивая: «Да здравствует мир!», «Верните наших мужей и отцов из окопов!», прорываясь сквозь полицейские кордоны, нередко вступая в рукопашные схватки с карабинерами и полицией. Страна изнемогала от военной усталости, лишений, и вопрос о заключении мира был для ее населения вопросом «номер один».
I
Весть о свержении русского самодержавия итальянские трудящиеся восприняли восторженно и бурно{287}.
Русскую революцию они с первого дня поняли как «революцию мира», революцию в первую очередь антивоенную. Ежедневно, чуть ли не ежечасно, ожидая выхода революционной страны из войны, итальянские рабочие и крестьяне страстно желали добиться того же у себя на родине.
Отсюда лозунг «Сделать, как в России!», уже в марте 1917 г. родившийся в промышленной столице Италии — Турине. В ту пору лозунг этот еще не имел четкого социального содержания и являлся лозунгом в основном антивоенным. И уже в 20-х числах марта в Турине произошла первая, еще очень неумелая попытка его реализовать. Стихийно возникшие рабочие демонстрации направлялись в те дни к помещению туринской палаты труда, требуя «сделать, как в России», т. е. добиваться конца войны. До объявления всеобщей антивоенной забастовки в крупнейшем индустриальном центре страны оставался «один шаг»{288}.
Правым социалистам Турина удалось уговорить демонстрантов вернуться на предприятия, но лозунг «Сделать, как в России!» подхватили рабочие других промышленных центров[27]. Антивоенные выступления в стране участились. Жажда мира, особенно нетерпеливая теперь, когда конец страданий казался близким, с повой силой охватила трудовую Италию.
Угроза потери России в качестве военного союзника тревожила, как мы видели, и англичан, и французов. Для итальянских правящих классов эта угроза была особенно страшна. Ведь Италия, объявив войну всем державам центрального блока, вела военные действия практически только против Австро-Венгрии, с которой, кроме нее, боролась практически только одна Россия. Русско-австрийский и итало-австрийский фронты взаимозависели. Они делили между собой австрийские силы и оказывались как бы двумя концами одного рычага. Ослабление русского натиска на Австро-Венгрию влекло за собой усиление австрийского натиска на Италию, и наоборот. В 1915–1916 гг. русская армия принимала на себя основную тяжесть австрийских ударов и это позволяло итальянцам не только вести войну на территории врага, но и неоднократно переходить в наступление.
Многочисленные итальянские наступления были стратегически бесплодны. Они уносили сотни тысяч солдатских жизней и приносили Италии, как правило, лишь несколько километров каменистой почвы. Наступления эти имели, однако, для итальянской правящей верхушки особое значение: подымая праздничную шумиху вокруг каждого завоеванного населенного пункта, итальянские правители надеялись разжечь шовинистические инстинкты народных масс.
А ранней весной 1917 г. множились к тому же признаки готовящегося австро-германского наступления на Италию (оно состоялось позднее), и мысль о том, что его придется встретить один на один с врагом, не рассчитывая на помощь России, тревожила итальянских политических деятелей, генералов, журналистов чрезвычайно. Итальянские буржуазные пацифисты не замедлили сделать из этого свои выводы.
Еще зимой 1917 г. их представитель, некий Карбоне, завязал с австро-венгерским послом в Швейцарии фон Ромбергом неофициальные переговоры на тему о сепаратном мире Италии с Австро-Венгрией. Переговоры продвигались медленно и к весне 1917 г. еще находились в начальной стадии. Но после свержения русского самодержавия темпы ускорились, и в 20-х числах марта Карбоне явился к фон Ромбергу с вполне конкретным предложением — заключить мир на условии передачи Италии Трентино и Триеста и предоставления ей преобладания в Истрии. Он торопил с ответом и уверял, что, если соглашение будет достигнуто, мирный договор Италии с Австро-Венгрией может быть заключен в течение двух недель.
Итальянское предложение обсуждалось 25 марта на совещании министра иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернина с немецким канцлером Т. Бетман-Гольвегом. Оно было отвергнуто после того, как Чернин передал своему собеседнику слова австрийского императора о том, что тот готов скорее «провалиться сквозь землю», чем отдать итальянцам хотя бы один квадратный метр «своей» земли.
Однако в апреле 1917 г. Карбоне вновь явился в австрийское и немецкое посольства в Швейцарии, предлагая заключить сепаратный мир и требуя для Италии на этот раз уже только Аквилеи и тех провинций Трентино, которые населены в основном итальянцами. Мотивировал он это предложение боязнью революции в Италии. Итальянский министр иностранных дел С. Соннино (убежденный сторонник «войны до победы»), по словам посредника, о нем не знал, а сделано оно было с согласия большой политической партии, возглавленной Джолитти, и исходило от короля. Но Австро-Венгрия отвергла и это предложение.
