— Лю Цзихоу зовут ничтожного слугу.
— Занятия какого?
— Торговый дом имел раньше в Цинхэ{117}. Теперь, — развел руками, — как сами можете понять, нет никакого достояния. Всего лишился.
— Откуда прибыл сейчас?
— Из Гуаннина.
Изображая удивление (уже сказал слуга, откуда прибыл Лю), Ли поднял брови и округлил глаза. Помешкав просто так, спросил: «Явился сам иль послан кем?»
— Сюньфу Ван Хуачжэн послал меня. Но к Вам пришел я сам, поскольку б мог и не прийти.
— Ну, раз прислал сюньфу Ван Хуачжэн, то, значит, Дело важное ко мне имеет?
— Письмо вот от него. В нем сказано все, видно.
Печать сломав небрежно, Ли Юнфан прочел письмо. Все то же самое. Только рука другая. «Оставь разбойника дацзы Нурхаци и Сыну Неба переходи служить. Он прегрешение прежнее твое готов простить. Больше того, даст выше звание того, что прежде не имел». «Посулы эти не внове мне, — усмехнулся Ли. — На них я не польстился прежде. Сейчас весь Ляодун, считай, в руках Нурхаци. И потому теперь тем более не вижу смысла на уговоры вражьи поддаваться».
— Ответа я писать не стану, — в упор посмотрел Ли Юнфан на Лю Цзихоу. — А вот с тобой как поступить?.. Ведь ты пришел оттуда, и потому не наш. Лазутчиком тебя пока не назовешь. Ты вроде посыльного, принес письмо. А может быть, тебе дано ещё какое-то задание?
— Именем предков клянусь, — запричитал Лю, распластавшись на полу, — был послан письмо отдать. Да я давно уж помышлял Нурхаци стать слугою, да вот оказии все ждал.
— Слова — одно, другое вовсе — дело. Ладно, вставай-ка. Подсаживайся ближе и расскажи, что там, у вас.
Поначалу сбивчиво, не зная, принимают ли его слова на веру, Лю постепенно освоился и стал говорить не торопясь, обстоятельно. Про намерения минского начальства бывший купец, конечно, ничего не мог, сказать. Немного совсем рассказал и про то, где сколько войска стоит, как снаряжено. Что видел, то и сообщил. Подтвердил, о чем и до него другие перебежчики говорили, что страх немалый испытывают перед Нурхаци в минских пределах. Неспокойно там и за самой Великой стеной. Бунтовщиков развелось, слыхать, много.
— Так, говоришь, сейчас Ван Хуачжэн за главного. Он сюньфу. А в войске старший кто?
— Так вроде этот, Сюнь Тинби.
— Угу, — поджал губы Ли Юнфан. — А не слыхал ли ты, как между собой они, ладят или пет?
— Грызутся, как голодные собаки из-за кости. О том известно в Гуаннине от мала до велика всем. Слуги бахвалятся друг перед другом: «Хозяин мой умнее твоего!» — «Кабы не так! Мой господин учен весьма, недаром был смотрителем училищ». А там и перебранка: «Хозяин твой горазд писать только доносы!» — «А твой, хоть полководцем мнит себя, не знает, как на лошадь сесть: с хвоста иль с головы!»
— Ну, коли слуги так себя ведут, то, значит, между самих хозяев нету ладу.
— Дурные вести, государь! Подвластные никани взбунтовались!
От этих заполошных слов Нурхаци вскочил с лежанки. Сна как ни бывало. Схватился было за халат, запутался и принялся натягивать сапог на босу ногу. Спохватившись, со злостью сплюнул: «Эй, Кутунга! Чего замешкался!»
Пока прислужник в полумраке шарил носки, Нурхаци, несколько успокоившись, сипловатым со сна голосом отрывисто спрашивал: «Где приключился бунт? И где они сейчас, эти никани?»
Из сбивчивых слов в сознании сложилась более пли менее ясная картина происшедшего. В городке Чжэнь-цзянчэн изъявивший было покорность чжунцзюнь Чэнь Лянцэ с живущим там никаньским людом тайно стакнулись с минским воеводой Мао Вэньлуном. Притом подбили народ в окрестных поселках облыжно говорить, что войско минское идет. Поднялся в городке переполох. Чэнь под стражу взял охранявшего город юги Тун Янжэня, сына его убил, а сам с несколькими десятками людей бежал к Мао Вэньлуну. Еще в поселках двух, Танчжань и Сянынань, людишки тоже взбунтовались. Связали по рукам и ногам своих начальников Чэнь Цзюцзе и Ли Шикэ, тоже бежали к Мао Вэньлуню{118}.
Когда начнет гореть строение, чтобы не дать пожару разгуляться, постройку, не допуская промедления, растаскивают по бревнам, и тащат их подальше от огня. Запахивая на ходу кафтан, Нурхаци прямо с порога закричал начальнику охраны «Пошли вестовщиков к четвертому бэйлэ, Хунтайджи, а также ко второму, Амину. Пускай они возьмут войска три тысячи и людишек тех в Чжэнцзяни, которые живут на побережье, во внутренние земли переселят. А старшему бэйлэ Дайшаню с третьим бэйлэ Мангултаем возглавить Две тысячи воинов. И с ними пусть народ, что расселяется сейчас в Цзиньчжоу, переведут на жительство в Фучжоу»{119}.
И уже себе сказал: «Надо доподлинно узнать, где обретается этот Мао Вэньлун».
* * *
— Ага, — протянул Нурхаци, удовлетворенно щуря глаза, — так, значит, он, этот Мао Вэньлуп, нашел прибежище в пределах Чоухяни. Напрасно, однако, тешишь ты себя надеждой, что будет там тебе покойно. Сегодня ж на совете объявлю о походе. Сыскать тебя я накажу.
В жарко натопленном помещении у пришедших с улицы багровели лица. Иные, взопрев, расстегивали шубы.
— Сейчас самая пора идти за Мао Вэньлуном, — убежденно начал Нурхаци. — Потому как в места, где он находится сейчас с толпой бежавших от нас никаней, пройти сподручно. Холода сковали топи. Речные воды тоже.
Сомнений своих из собравшихся не высказал никто. «А кто пойдет?» Этот вопрос всех волновал так или иначе, по виду не подал никто.
— Ты будешь за главного, — ткнул пальцем в сторону второго бэйлэ Амина. — В помощники тебе дам зятя своего, — перевел взгляд на Ли Ёнбана{120}.— Ему места знакомы те отлично. Они ему родные, как-никак.
Ли Ёнбан слегка раздвинул в улыбке редкие зубы. «А редкозубые, — пришло на ум Нурхаци, — душой лукавы. Правда, спать с дочерью моей ты право заслужил делами ратными. Но все же лишний раз проверить не мешает в деле».
* * *
Подлаживаясь к огню светильника, джаргучи записывал немногословный рассказ бэйлэ Амина: «Ночью прошли в Чоухянь. Убили юцзи Лю Сина. Никаньских ратников положили полторы тысячи. Вот только сам Мао Вэньлунь сбежал»{121}.
Молча сидевший Нурхаци тут подал голос: «Весьма досадно, что Мао ускользнул. Да вот ещё что. Сами солхо не выступали заодно с людьми Мао Вэньлуня?»
— Нет вроде, — ответил Амин. — Да вот и Ли Ёнбан не приметил своих.
— Угу, — протянул Нурхаци. — А что же сам владетель чоухяньский? Он что ль не отважился помочь Мао Вэньлуню?
— Того не ведаю я, государь, — пожал плечами Амин.
— И все ж сдается мне, что он не внял моим словам, что я ему изволил написать в прошлый раз.
* * *
— Маньчжурский хуанди послание шлет вану государства Чосон, — с усилием выдавил докладчик, обмирая от страха, Сколь наглы и предерзостны эти слова… предводитель дикарей посмел именоваться как Неба Сын и так писать вану?!
— Я слушаю, — нарушил тягостную тишину Кванхэ-гун.
— Если ты хочешь помогать Минам, то и разговаривать нечего. В противном же случае всех беглых ратников, ляоских людей, которые, переправившись через реку Чжэньцзян, укрываются, подходяще всех их заворачивать обратно.
— Ныне на Ляодуне и служивый, и простой люд, выбрив головы, перешел на нашу сторону. Тем служивым, которые нам покорились, всем возвращены прежние должности.
— Если ты примешь у себя ляодуиских людишек, которых я уже было подчинил, укроешь и не вернешь, то это значит, что помогаешь Минам. И потому в другой день не минуешь гнева моего{122}.
Как помнится тогда, его наперсник Ли Ичхон дал благой совет: «Не думайте об этом, государь! Стращает он, и только, этот Ногаджок. Осмелюсь предложить Вам моего вина. Ему, понятно, с Вашим не сравниться, но все же оно вовсе не дурно».
Ван поспешил последовать предложению, принявшись бражничать. Начали с иллёнджу из погреба Ли Ичхопа. Оно хоть молодо было, но имело вкус отменный, как вынужден был ван признать. И не желая Ли Ичхону уступать, распорядился им подать хлебной водки из Чохоино, которую как подношение ко двору особо доставлял камса Пхэнандо. «Суши дно!» — несколько дней кряду друг другу кричали Кванхэ-гун и Ли Ичхон. Стоявший в голове стойким туманом хмель помог вану и всерьез угрозу Ногаджока не принять. А у него слово с делом не разошлось.
