Относительно произнесения эпитафии, как это ни парадоксально, Исидор дает противоречивые сведения. В панегирике в честь императоров Мануила II и Иоанна VIII Палеологов^[173] он говорит, что речь была произнесена самим императором, а в письме к Мануилу сообщает о большом круге слушателей, которых он, Исидор, имел при произнесении речи в Мистре^[174]. Это кажущееся противоречие позволило издателю сочинения Дж. Хризостомидис говорить о двух редакциях эпитафии, — краткой и более пространной. Краткая версия, по ее мнению, была произнесена во время пребывания Мануила в Морее (1407/08), разработанная же пространная версия — в июне 1411 г.^[175] Вероятно, именно эту, разработанную, речь и произнес Исидор. Эпитафия была прочтена перед поминальным богослужением, за которым присутствовала вся морейская элита и множество народа: Исидора буквально заставили читать эту речь, хотя он и всячески отказывался. Он прочел первую часть эпитафии, вторую же читал другой оратор, которого иеромонах называет «Газским» (возможно, Димитрий, соработник деспота Феодора I Палеолога)^[176]. Слушатели были настолько увлечены предложенными императором и читающими образами, что картина жизни деспота словно ожила, а охватившие их эмоции многих привели к потокам слез. Любопытно, что издатель и переводчик на английский язык писем императора Мануила Палеолога Г. Деннис, вслед за кардиналом Дж. Меркати и Дж. Бэркером, указывает чтецом этой речи некоего «будущего архиепископа Монемвасийского Исидора»^[177]. Однако, как теперь доказано, будущий Киевский митрополит никогда не занимал этой кафедры.

В силу своих обязанностей Исидор, конечно, неоднократно посещал Мистру, о чем свидетельствуют две его недатированные записи о своих долгах: он одолжил 34 флорина у проигумена императорского монастыря Зоодотис в Мистре, известного ныне как храм Святой Софии, и 27 номисм у ювелира Константина Евгеника^[178]. Если ему давали в долг, значит, он был человеком более-менее известным в этом кругу и надежным, способным отдать взятое на время. В Мистре Исидор мог познакомиться с выдающимся ученым того времени Георгием Гемистом Плифоном^[179]. В источниках нет подтверждения этому, но, по мнению Х. Каллигас, вокруг Плифона существовал круг т. н. «литераторов», среди которых был и Исидор^[180]. Дж. Джилл также считает, что Исидор, наряду с Марком Евгеником и Виссарионом, был под влиянием Плифона^[181]. Плифон, философ-неоплатоник, был сослан в Мистру императором Мануилом II Палеологом в 1405 году по настоянию константинопольского духовенства за свои языческие убеждения. Приехав в столицу Мореи, он собрал вокруг себя многих молодых людей, которые стремились к знаниям или желали дополнить уже имеющееся образование. Среди его учеников были такие выдающиеся деятели будущего, как Виссарион (будущий Никейский митрополит), учившийся у него начиная с 1425 г.^[182], и Марк (в будущем митрополит Эфесский), приезжавший в Мистру принять участие в философских штудиях Плифона^[183]. Вероятно, отношения между Исидором с одной стороны и Марком и Виссарионом — с другой начали складываться именно здесь. Однако невозможно с определенностью сказать, был ли Исидор в числе учеников Плифона^[184]. Возможно, он в течение некоторого времени или от случая к случаю слушал лекции Георгия Гемиста и воспринял часть его философско-мировоззренческой системы. По крайней мере, Исидор в некоторых своих философских заметках восторгается интеллектуальным гением Платона и принижает значение Аристотеля^[185], что было как раз отличительной чертой философствования Плифона. Дополнительным аргументом в пользу если не обучения у Плифона, то, по крайней мере, знакомства с его мировоззрением служит ряд переписанных Исидором сочинений философа, свидетельствующих, как минимум, об интересе к его взглядам. Кроме того, известно, что Плифон составил предисловие к упоминавшейся выше речи императора Мануила II Палеолога на смерть его брата Феодора II, деспота Мореи. Составленный философом текст должен был быть каким-то образом передан Исидору для переписки, а это, пускай и косвенно, может служить дополнительным аргументом в пользу знакомства Исидора с Плифоном.

Не представляется возможным говорить и о том, в каком состоянии было развитие Исидора как монаха. Пелопоннесские монастыри того времени славились, скорее, не аскетическими подвигами, а гуманистической образованностью^[186]. Более того, по мнению А. И. Садова, на Пелопоннесе были «многочисленные следы западных влияний»^[187]. Это и неудивительно, так как из истории Византии мы знаем, что Пелопоннес долгое время был под владычеством латинян, которые захватили его в результате IV Крестового похода. Видимо, этот факт и позволил А. И. Садову утверждать, что на Пелопоннесе «не было такой непримиримой вражды к латинянам, какая существовала, например, в Византии; восточный и западный обряд существовали рядом и, по-видимому, уживались. Таким образом, — заключает исследователь, — если было бы несколько смело говорить о "полулатинской атмосфере Пелопоннеса", то признавать существование в Пелопоннесе примирительных стремлений, во всяком случае, можно»^[188].

От пелопоннесского периода жизни Исидора сохранилось 15 писем^[189], которые помогают реконструировать хотя бы в общих чертах его круг общения и незначительные элементы биографии. Среди его адресатов такие известные люди, как император Мануил II Палеолог, итальянский гуманист Гуарино да Верона, Иоанн Хортазмен, Киевский митрополит Фотий, Мидийский митрополит Неофит, деспот Феодор II Палеолог, Мануил Хрисолора (или Николай Эвдемоноиоанн), сакелларий Михаил^[190]. Практически все эти лица относятся византинистикой к византийским интеллектуалам, а некоторые называются гуманистами. Интеллектуальная среда была корпоративным сообществом, и факт общения Исидора с этими людьми посредством изысканной переписки говорит о том, что и он был интеллектуалом и гуманистом^[191].

В связи с этим скажем несколько слов о гуманистическом течении в поздневизантийской истории. Следует отметить, что в науке выделяют три типа христианского и, уже, византийского гуманизма: 1) классицистический — сочетание языческого и христианского элементов в миросозерцании того или иного деятеля культуры, когда античное поглощает или исключает христианское^[192]; 2) средний тип характеризуется стремлением «к более сбалансированному синтезу обеих составляющих гуманизма»; представители этого типа гуманизма ориентировались на привлечение «сравнительно широкого круга данных античной традиции при разработке отдельных аспектов собственно христианской картины мира — в частности, при решении проблем астрономии»^[193]; 3) христоцентрический — отвечает «исконным установкам христианского сознания, для которого "человек может быть полностью 'человечным', только если он восстановит свое утраченное единство с Богом". Все "внешнее" — научное, литературное, философское делание — не может не быть лишь начальными ступенями»^[194]. Для Исидора наука, литература и философия в начальный период его жизни имели если не самое важное, но одно из важных значений. Тем не менее, он ищет чего-то большего, становится монахом, пишет тексты, в которых присутствуют отсылки и цитаты не только из античной мудрости, но и из Священного Писания и отцов Церкви. Да, он принимает, как мы видим по его письмам к Гуарино да Верона, активное участие в элитарных «салонах» или интеллектуальных театрах, в которых византийские интеллектуалы обсуждали разного рода вопросы, но, тем не менее, для него важна и христианская составляющая его мировоззрения. Она в его сознании не поглощена античностью, поэтому, видимо, Исидора следует отнести ко второму типу гуманистов.

Кроме переписки Исидора, известно, что он дважды произносил похвальные слова в честь молодого императора Иоанна Палеолога (1425–1448), успешно проводившего поход против Ахайского княжества: первый раз — по поводу захвата замка Руфиас в Ладоне^[195], второй — после окончания военных действий в Коринфе^[196]. Время произнесения этих похвальных речей в честь императора — 10-е годы XV века. Факт произнесения перед императором панегириков свидетельствует о том, что Исидор был не согласен с восставшими, и похвальными речами продемонстрировал верность василевсу. Таким образом, мы видим, что связи Исидора с императорской властью становились прочнее, он принимал более-менее активное участие в государственной деятельности и, соответственно, ему можно было бы предложить свои услуги и для последующих заданий. Однако, вопреки этой временной близости к императору, он снова возвращается к своей тихой ученой жизни, и на несколько лет его след теряется.