На полу под дверью загорается тонкая полоска света. Дверь в мою комнату медленно открывается: в проеме стоит Марк.
— Инга, — шепотом зовет меня. — Ты кричала. — Его рука тянется к включателю.
— Не надо. — тихо шепчу в ответ.
Представляю, как свет острым лезвием полоснет по глазам и жмурюсь от фантомной боли. Он подходит к моей кровати: светлые волосы непривычно взъерошены, лицо заспанное, на нем белая хлопковая футболка и синие пижамные штаны. Марк садится на край моей кровати и смотрит мне в лицо. Слишком долгий, интимный взгляд. Ночью все ощущается иначе: взгляд — интимнее, горе — безнадежнее, страх — ужаснее.
Я смущаюсь и отвожу глаза.
В комнату залетает растерянный Фунтик. Крутит головой по сторонам и запрыгивает мне в ноги. Делает несколько оборотов вокруг себя, прежде чем улечься. Кладет мордочку на сложенные лапки и настороженно поглядывает на нас.
— Прости, что разбудила. У меня редко бывают кошмары. — Смотрю поверх его плеча. Мне неловко, что он застал меня в момент слабости. На ум приходят все глупости, которые я говорила Марку, уверенная в своей правоте.
Он проводит рукой по волосам и продолжает пристально рассматривать меня. В глазах нет ни капли сочувствия, только внимание человека, который привык все контролировать. Марк тяжело вздыхает и, как будто нехотя, спрашивает:
— Я могу тебе чем-то помочь? — Этот вопрос предполагает простой ответ вроде: «Спасибо, мне уже лучше» или «Принесите стакан воды, пожалуйста». Что-то необременительное для другого человека, но я неожиданно для самой себя выпаливаю:
— Полежи со мной, пожалуйста. — Произношу это и тут же пугаюсь, что он откажет или молча встанет и уйдет.
Марк молчит, а затем встает и аккуратно ложится на спину рядом со мной. Руки складывает под головой. Нас разделяет теплое одеяло. Осторожно придвигаюсь к нему и медленно прислоняюсь щекой к его груди, как будто двигаюсь по минному полю. Любое неверное действие — влечет за собой катастрофу.
У Марка даже после сна до скрипа чистая футболка. Ощущаю твердость его мышц и чувствую аромат того же ополаскивателя, что и у моего постельного белья. Еще ощущаю запах его тела. Он трудно поддается описанию — мужской, терпкий запах. Марк смотрит в потолок. Я молчу. Остатки сна окончательно развеялись, истеричная дробь сердца немного успокоилась.
— Я вижу кошмары после исчезновения Насти. — Тихо говорю я. — Они цветные, реалистичные. Каждый раз я знаю, чем все закончится, но все равно не могу проснуться, чтобы прервать этот замкнутый круг.
— К психологу обратиться не думала?
— Нет, боюсь, что он заставит меня отпустить Настю. С каждым годом я все меньше помню ее голос, привычки, форму ладоней. Воспоминания ускользают от меня — связь между нами рвется. Казалось бы, три года не такой большой срок. Но на деле — это, оказывается, целая вечность.
Марк ничего не отвечает. Его рука находит мое плечо и сильно сжимает его, а затем он неожиданно еще ближе притягивает меня к себе, буквально впечатывая в свое тело. Я утыкаюсь носом в его грудь и замираю. Он обнимает меня.
Понимаю, что такого может больше не повториться, поэтому собираюсь с духом и задаю вопрос:
— Марк, — обращение для меня все еще звучит инородно и режет слух. — Почему ты выгнал Настю, не оставив ей шанса?
Осторожно поднимаю на него глаза, но ничего не различаю в темноте, кроме его профиля. Черты лица заострились или я сама себе это придумала.
— Она сделала аборт, а я не могу иметь детей. Надеюсь, связь тебе объяснять не нужно. — Отвечает он будничным тоном. С такой интонацией люди обычно говорят о чем-то обыденном: списке продуктов или записи на стрижку. Или о боли, которую запечатали и убедили себя, что больше ничего не ноет и не саднит.
— То есть, в том конверте…
— были документы из больницы. Анализы, выписки и прочая дребедень. — Заканчивает фразу за меня. — Обычная городская поликлиника, где воняет хлоркой и болезнью. Я был там, говорил с врачом, неприятная тетка в застиранном халате.
Я до боли в глазах, не моргая, смотрю на полоску света под дверью. Меня оглушило его признание. Тишину нарушает только громкое сопение Фунтика.
— Почему ты раньше мне ничего не сказал? Почему позволял оскорблять себя, Марк? — поднимаюсь на локте и заглядываю ему в лицо.
— Что я должен был сказать? Признаться едва знакомому человеку в собственной неполноценности? — Продолжает тем же, ничего не выражающим тоном. Слово «неполноценность» причиняет мне странную боль, даже сильнее, чем осознание ада, в котором варилась моя сестра. — Я всегда хотел семью и детей. Столичные врачи, затем Германия, Швейцария, Израиль — все безрезультатно. Так сложилось, мне остается только принять эту данность. Я сразу предупредил Настю об этом, как только мы начали жить вместе.
Из уголка моего глаза вытекает жалкая слезинка. На душе пусто и тоскливо. Я не знаю, что сказать. Я не умею находить правильные слова в подобных ситуациях. Мысль о Свечке я тут же блокирую: нет сил. Весь ужас произошедшего навалится на меня завтра, а сейчас, ощущая под щекой тепло и размеренный стук сердца, я чувствую боль не так остро.
— Ты полноценный, Марк, потому что ты — это ты. — Говорю так тихо, что он может меня не услышать. — Этого достаточно. — Прикрываю глаза.
19
Остаток ночи я, на удивление, спала спокойно, без сновидений. Мой сон часто напоминал прерывистую линию, не позволяя как следует отдохнуть, но сегодня я проснулась без привычной головной боли. Резко открыла глаза, как будто вынырнула из морской пучины, где стояла кромешная тишина.
Провожу рукой по постели рядом — Марка уже нет. Не знаю. Остался ли он со мной или ушел сразу после того, как я провалилась в сон. Его запах такой сильный, что все еще ощущается в комнате, напоминая о ночном разговоре. Совершенно иррационально ложусь на его подушку и делаю глубокий вдох.
Реальность снова медленно, но необратимо наваливается на меня. Ко всему прочему прибавляется еще и чудовищное осознание того, что у меня мог бы быть племянник детсадовского возраста, и его отцом был бы не Марк. Вспоминаю, как он смотрел на Антошку в машине. У судьбы мерзкое чувство юмора. Вот Наташе дана возможность стать матерью, но ребенок ей совсем не нужен. А Марк мечтает о большой семье, но ничего не может сделать, чтобы его мечта воплотилась в реальность.
Костя… Нет слов, у меня нет ни одного печатного выражения, чтобы охарактеризовать произошедшее. Я никогда не думала, что он способен на подобное. Правду я никогда не узнаю, слово Кости против слова Мирона. У каждого своя версия. Мирон сказал, что Настя обвиняла Костю в ее сломанной жизни. Теперь все обретает смысл. Как же она так просчиталась и не избавилась от конверта.
Я не представляю, как можно нормально жить под грузом такой ноши? Выйти замуж, поехать в свадебное путешествие, отмечать годовщину.
Сажусь в кровати и вижу, что моя подушка мокрая. Провожу ладонью сначала по темному, влажному пятну, а потом по своим щекам. Подтягиваю ноги к груди и плачу. Плачу навзрыд, оплакивая Марка, мою бедную сестру, себя, поступок Кости, который невозможно простить.
Успокоившись, встаю и поднимаю жалюзи. За уже окном светло. Рассматриваю двух синиц за окном и отстраненно думаю, что нужно было больше получить от Кости, а потом сразу снять побои и написать заявление. Теперь я уже ничего не смогу сделать. Ничего.
На душе тоскливо.
Марка уже нет в квартире. На серебристой дверце холодильника висит записка, написанная размашистым почерком:
«Приезжай в офис к 13:00, поедем за город. P.S. Фунтик уже ел. Будет делать жалобные глаза — не ведись».
Лаконично.
***
В офис я подъезжаю намного раньше. Выхожу перед стеклянной высоткой и задираю голову вверх: выглядит солидно. Последний раз я была здесь, чтобы обвинить Марка в сообщениях, которые мне присылал Костя. Грустно усмехаюсь и иду ко входу.
— Я к Федорцову. — Говорю охраннику. Жду, пока он сделает звонок, и пропустит меня через турникет.
