– Я законченная неудачница, – признается Роза.

– На законченную вы не тянете. Послушайте, я хочу пригласить вас на вечеринку. Мы вас пристроим. Несправедливо, что такая хорошенькая молодая женщина, как вы, и не пристроена. – Табата берет со стола банку маринованной свеклы и пытается отвернуть крышку.

– "Пристроиться", как вы выражаетесь, я могу и сама – за пять минут. Для этого достаточно выйти на улицу и остановить первого встречного самца. Вот только самец мне не нужен. Хотелось бы, чтобы это было существо на двух ногах, а не на четырех.

– Вечеринка – это именно то, что надо. Мужчинам мы скажем, что будет очень много женщин, мы пригласим как можно больше незнакомых людей. Чем больше, тем лучше.

– И почему я так устроена? – недоумевает Роза. – Почему я не могу быть просто шлюхой?

Они выпивают по второй чашке чая.

– Доверьтесь мне, – заверяет Розу Табата. – Зачем жить на этом свете, если мы не в состоянии помочь друг другу? – Она доедает ореховый торт, и Роза провожает ее до двери. Снаружи обильно мочится какой-то тип в бейсбольной кепке. Он застегивает штаны, передергивается и вынимает нож. Ограбление.

– Я вполне вас понимаю, – говорит Табата. – Но я не могу отдать вам деньги, потому что вы сделаетесь преступником и это будет на моей совести.

Кепка выхватывает у Табаты из рук сумку.

– Предупреждаю вас, – говорит Табата, – у меня прекрасная память. Если вы немедленно не вернете мне мою сумку, я опишу вас полиции во всех подробностях.

Кепка неторопливо уходит, рыгая и копаясь в сумке Табаты. На асфальт падают патрончики помады, тюбики с пудрой.

– И все это наших рук дело, – вздыхает Табата.

– Не понимаю, отчего люди хотят разбогатеть. Отчего сходят с ума из-за денег, остается для меня загадкой, – говорит Мариус, так нежно улыбаясь Розе, словно он все еще надеется, что она по-прежнему считает его своим добрым дядюшкой. – Детоубийцы. Детоубийцы. Им все помогают, их все жалеют. Этим подонкам хотят угодить тысячи людей, их слушают, за них переживают. Им сочувствуют. Но если вы богаты, если трудитесь людям во благо, если владеете компаниями, которые помогают людям улучшить свою жизнь, – вас ненавидят все. Ночи не спят – думают, как бы вас ограбить либо выкрасть из дома вас или членов вашей семьи. Если б вы знали, как утомительно ни на минуту не сводить глаз со своих денег!

– В таком случае дайте мне пару миллионов, Мариус, – говорит Роза, глядя на хозяина жизни так, будто он с ног до головы покрыт гнойными язвами.

– Я слишком хорошо к вам отношусь, чтобы осложнять вам жизнь, – говорит Мариус проникновеннейшим голосом все того же доброго дядюшки. – Деньги ведь

– это сплошные хлопоты. Знаете ли вы, сколько банков, больших банков, в которых работают умные, образованные люди, банков, которые находятся в благополучных странах, где нет войн, разоряются каждый день? Еще вечером они были, а утром – пуф! – и нет. Рушатся банки – рушатся миллионы надежд. И ничего ведь не поделаешь! Я вынужден был даже несколько гор купить. С горой-то уж ничего случиться не может, а? Не украдут же ее, в самом деле?

– Отчего же, при определенной сноровке можно, наверное, и гору украсть. Каждый день – по камешку.

На какую-то долю секунды лик Мариуса омрачается.

– Вы вот шутите, – продолжает он, – но ведь даже горы могут осыпаться. Один эксперт скажет вам, что в горы вкладывать так же безопасно, как и в жилые дома. Другой – что именно эта гора внушает ему опасения, а третий глубокомысленно заметит: «Да, сейчас в эту гору вложить средства можно, но кто знает, сколько она простоит? За дополнительный гонорар могу провести еше одну экспертизу». Может, слыхали? Неделю назад в Индонезии гора рухнула. Кошмар! Доверять нельзя никому и ничему.

Пришел Мариус за мной.

Ему и невдомек, что я спрятана в шкафу. Роза сказала ему, что меня отдали аукционистке, а та, о чем Роза знает, отбыла на две недели в отпуск, и связи с ней, разумеется, нет. Что, кстати, Розу устраивает вдвойне, поскольку и аукционистка тоже мной интересовалась. Держать меня у себя Роза ни под каким предлогом больше не может.

Мариус говорит не переставая. Возможно, он ждет возвращения Никки, чтобы облизать ее с ног до головы. А может, он везде одинаково говорлив – лопочет без умолку, пока его не выставят за дверь. Розе следовало бы начать кашлять ему в лицо или же выпустить в него струю из его же огнетушителя. Его кривая ухмылка напоминает клавиши сброшенного в пропасть пианино.

– Все тебя ненавидят. И те, на кого ты подал в суд. И те, кто на тебя работает. И те, на кого ты не подал в суд. Ненавидят тебя даже те, кто еще не родился на свет Божий. Они еще не знают, что ты существуешь, а уже ненавидят тебя лютой ненавистью. Тебя возненавидят миллионы, сотни миллионов

– ведь у бедных мало денег, зато очень много детей. Нет, деньги – это тяжкий крест. Остается утешать себя тем, что мои страдания будут способствовать счастью будущих поколений.

Может, и в самом деле каждый получает именно то, чего заслуживает?

Боюсь, что Мариус всерьез замахнулся на звание «зануды номер один» всех времен и народов. Впрочем, соперники у него есть достойные.

На сегодняшний день я бы все же отдала свой голос беотийцу Агафону, жителю одной миролюбивой деревни, которая благодаря своему миролюбию была исключительно бедна, ибо всякий живущий на расстоянии ста миль, пользуясь ее миролюбием, мог прийти и присвоить себе все, что ему только придет в голову и что он сможет унести. В конце концов деревня, где жил Агафон, обеднела настолько, что число желающих поживиться за ее счет существенно уменьшилось. Будучи людьми на редкость миролюбивыми, жители деревни превозносили аскетизм, так как считали, что аскетизм укрепляет здоровье. Однако в пропаганде своей жизненной философии у них возникали определенные сложности, ибо, когда какой-нибудь житель деревни доходил до слов: «Мы верим в мир, потому что...» – тот, кому предназначались эти слова, обыкновенно наносил ему удар в челюсть, после чего, дабы прекратить дальнейшие попытки продолжать проповедь, избивал его до потери сознания. Так вот, Агафон ходил по деревне и неустанно повторял фразы типа: «Что ж тогда хорошего в миролюбии?» В любом другом обществе его бы стерли с лица земли или посадили в мешок, насыпали бы туда камней – чтоб не скучно было, и утопили в море. Однако жители деревни были миролюбивы и свято верили в свободный обмен мнениями, к которому незамедлительно и приступили. «Да, и все-таки что ж тогда хорошего в миролюбии? – настаивал на своем Агафон. – Отсыпьте мне в таком случае фасоли. Или дайте участок земли на вершине горы». Потом он говорил: «Или участок земли у подножия горы». А потом: «Или участок земли на полпути между вершиной горы и подножием». Когда же ему дали участок земли на полпути между вершиной горы и ее подножием, он спустя несколько недель говорил: «Зачем вы мне дали эту землю? Она ни на что не годна».

– Но ведь ты сам ее попросил.

– Не надо было меня слушать.

Жители деревни попытались было от него спрятаться. Не ложились спать всю ночь. Не ложился спать и Агафон. Попытались скрыться в доме на краю деревни. Агафон нашел их и там. Он не спал ни ночью, ни днем и ежеминутно приставал ко всем с самыми непотребными вопросами: «Ты знаешь, что у тебя на носу вскочил огромный прыщ? Что у тебя выпали все зубы?»

Жители деревни, известные своим миролюбием, слабо сопротивлялись.

– Мы провели собрание, Агафон, – сообщили ему они, – и проголосовали за то, что впредь ты не имеешь права задавать вопрос «Что ж тогда хорошего в миролюбии?».

– Проголосовали, и что дальше?

– Решение было принято единогласно.

– Как же единогласно? Моя фасоль не голосовала.

– Фасоли не положено голосовать, Агафон.

– Почему, собственно?

– Ладно, предположим, фасоли разрешается голосовать. В таком случае наша фасоль проголосовала против твоей.