– Пока живешь, все время кажется, что ты чего-то недобрала. Только и думаешь: «Почему я взяла из кассы сорок фунтов, а не сто? Почему я не побила заодно и Вонючку? Почему я побила одного Фила? Почему я не проломила Вонючке череп? Почему я не потребовала себе больше? Почему не взяла больше?» Когда же отправляешься на тот свет, то рассуждать начинаешь иначе: «Почему я не дала Альме в долг, когда она так нуждалась? Почему было не дать Софи больше? Зачем было ее обманывать? Ради чего я доставила нам обеим столько неприятностей?» Надо понимать, что в данный момент важнее всего. Как-то я попыталась помочь одному парню, который попал в аварию: дверцу его машины заклинило, он оказался в металлическом капкане, я видела, что он обливается кровью. Поделать ничего было нельзя. В этот момент ему не нужны были деньги, он не хотел слушать стихи, любоваться картинами, делать заявления для прессы. В этот момент ему хотелось только одного – чтобы ему протянули руку, все равно кто. Я знаю, о чем говорю.

– Итак, ты пришла сюда, чтобы сделать меня счастливой? – осведомляется Никки.

Туша утвердительно кивает.

– А теперь проваливай.

– Хорошо, я уйду. Свое послание я тебе передала и могу уйти. Но имей в виду, Никки, я ухожу не потому, что ты меня об этом попросила. Сделать тебя счастливой вовсе не значит идти у тебя на поводу. Не забывай, я ведь тебя неплохо изучила.

Туша идет к двери. Достает кошелек.

– Если тебе действительно нужны деньги, можешь взять у меня. Я нашла тебя. Не забывай об этом. Думаю, искала тебя не одна я... Да, вот еще что... Спасибо, что ты меня застрелила.

– На здоровье.

Туша уходит. А ведь они могли с тем же успехом поговорить о ценах на овощи. Насколько я понимаю, Туша и Никки прожили вместе несколько месяцев года три назад; чем Туша могла привлечь к себе такую, как Никки, остается загадкой, однако ясно одно: увлечение это относится к разряду тех, которые принято называть пагубными.

Теперь же их решительно ничего не связывает. Если б не семь выпущенных из пистолета пуль, трудно было бы себе представить, что одно время (три раза еженощно) они были близки. И вовсе не близость явилась предметом их размолвки. Никаких улик. Чисто сработано. Люди теряют все: серьги, зубы, надежды, лютых врагов и закадычных друзей, воспоминания, самих себя; единственно, что они утратить не могут, – это утрату. Утрата утраты. Конец конца. Такой коллекции нет ни у кого. Спросите у опытного коллекционера.

Человек, которого вы когда-то любили, может выветриться из вашей памяти без остатка, но вот человек, которого вы застрелили, забывается редко. Спросите у старого солдата.

Роза вновь предъявляет на меня свои права. Вернись она домой десятью минутами позже, меня украли бы в очередной раз.

Мы едем за город. Идем к колодцу. Внутри никто ничего не бормочет – мертвая тишина. Роза освещает дно фонариком – на тот случай, если Табата затаилась и хранит гордое молчание. В колодце пусто.

Пленница исчезла. Роза теряется в догадках.

Она беспокоится за Табату и, естественно, не может не думать о последствиях ее таинственного исчезновения. Никки бы такой поворот событий показался вполне забавным. Никки – но не Розе. Мы возвращаемся домой.

Опустившись в новое кресло, Роза открывает газету и просматривает статью о двух специалистах в области СПИДа, которые, приехав на международный конгресс по СПИДу, провели вместе ночь, после чего подали друг на друга в суд за заражение СПИДом.

Появляется Никки:

– У тебя невеселый вид.

– Было много работы на аукционе. Настроение такое, что даже по магазинам пошляться не хочется.

– Плохой знак.

Табата не выходит у Розы из головы. Она принимает решение. Встает. Прогноз: сейчас отправится на ее поиски.

– Если позвонят, скажи, что меня некоторое время не будет дома.

Роза уходит. Никки провожает ее участливой улыбкой.

А как же я? Опять умыкнут. У-ник-нут.

Никки идет к себе в комнату – уложить вещи. Передумывает: идет в ванную и принимает душ – напоследок.

Они входят бесшумно – точно соткались из воздуха; дверной замок ими, как видно, изучен заблаговременно. Терпеливо ждали, пока Роза уйдет.

Одежда в глаза не бросается; дешевые, популярные в народе джинсы, дешевые, популярные в народе майки, дешевые, популярные в народе бейсбольные кепки – все такое просторное, что, как они сложены, и не скажешь. Внешность, словом, самая незапоминающаяся – что они есть, что их нет. Вязаные шлемы они, по всей видимости, напялили уже в дверях – чтобы ничем не отличаться от дешевых заказных убийц. Перчатки. Бритые затылки. Зомби.

Киллеры под номером сорок один. Такие возвращаются после убийства домой и с аппетитом ужинают. Самое смешное, что в вязаных шлемах или без них они везде одинаковы. Никакой суеты, с трудом сдерживают зевоту. Рутина. Хлеб насущный.

Никки – в ванной, слушает музыку. У Бессловесного (в моей коллекции номер сто шестьдесят пять) в руке сумка; раскрывает ее. Невозмутимый (номер девяносто пять) достает оттуда небольшой пистолет с глушителем и, предварительно убедившись, что в квартире никого нет, задергивает на окнах занавески.

Бессловесный извлекает из сумки видеокамеру и миниатюрную цепную пилу. Переглядываются – пора начинать.

В квартиру неожиданно входит Роза – что-то забыла. Уж не меня ли?

В это же самое время из ванной выходит Никки, и все четверо сталкиваются в коридоре. Бессловесный и Невозмутимый делают женщинам знак лечь на пол.

– Ваза там, – информирует налетчиков Роза.

Полное отсутствие интереса.

– О Боже! – вскрикивает Роза. – Вас подослала Табата, признавайтесь?

– К тебе это никакого отношения не имеет, – подает голос Никки.

Бессловесный делает ей знак, чтобы она разделась. Никки снимает лифчик. С еще большей готовностью, чем обычно. Но лифчика Бессловесному мало.

– Все снять? – спрашивает она. Он кивает. Сказано – сделано.

– Вас прислал Самогонщик? – живо интересуется Никки.

Никакой реакции.

– Фил? – Никакой реакции. – Тогда, значит, братья Налом?

Бессловесный опускается на корточки и привязывает ей руки к ножке стола.

– Господи! – Никки вдруг прозревает: методом исключения она догадывается, кто подослал киллеров.

Волноваться за свою жизнь у нее теперь есть все основания.

– Я заплачу вдвое больше, чем вам посулили...

Бессловесный как ни в чем не бывало разминает пальцы.

– Здесь у меня этих денег нет, но...

Бессловесный уже включил музыку и прогрел цепную пилу.

– Хотите, я немножко вас побалую?.. Сначала развлечемся, а уж потом за дело, – предлагает Никки. Ее голос – не верю своим ушам! – дрожит от страха. Невозмутимый устанавливает видеокамеру и жестом дает понять Бессловесному, что с камерой что-то не то. Бессловесный, несмотря на вязаный шлем и природную немоту, не скрывает своего гнева.

В этот момент, словно выполняя прыжок в длину, в коридор врывается входная дверь. Бессловесный и Невозмутимый обмениваются выразительными взглядами.

– Это уж слишком, – цедит Бессловесный, чувствуя, что он живет в мире, где профессионализм осмеиваем и наказуем. Перед ними с белыми крылышками за плечами стоит Туша. Вид ничуть не менее внушительный, чем обычно.

– Всего наилучшего, джентльмены, – говорит Туша таким невозмутимым голосом, что кажется, будто она свихнулась окончательно. Бессловесный пятится назад. В руке у него пистолет, но, вместо того чтобы пустить его в ход, он почему-то медлит. Ни с того ни с сего стреляет Туше в ногу, рассчитывая, что она рухнет на пол и забьется в конвульсиях. Если бы Бессловесный прострелил ей колено, он, быть может, и добился бы желаемого, но пуля лишь царапнула по ее пышному бедру, оставив на стене малиновые брызги. В результате, вместо того чтобы пасть к его ногам, она хватает его за руку и вращает ее, точно пропеллер, не обращая ни малейшего внимания на жутковатый хруст.