Я рыдаю так, что не могу дышать, жду третьего удара — но его нет.

Над ухом у меня раздается громкий хрип, и я поворачиваю голову.

Надо мной нагнулся Йохан, он прикрывает меня своим телом, лицо искажено от муки, каждая жила на шее набухла. А раскаленная добела магическая молния бьет его в спину — снова и снова.

Эти удары предназначены мне.

— Зачем вы так? — сиплю я.

Брови у Йохана страдальчески сдвинуты, он коротко вскрикивает, когда его настигает очередной удар.

— Я не допущу, чтобы в этом доме погибали дети. — Он скрипит зубами. — Даже если это просто глупая девчонка, которая сама напросилась.

Под потолком раздается последний удар, молния гаснет, и настает тишина, как после взрыва. Кругом разливается запах пепла и гнили.

Йохан падает рядом со мной, весь в крови — своей, моей, крови человека, качающегося на веревке.

Человека, который больше не кричит и не дергается.

Человека, который никогда не был Люком.

Его больше нет.

Из горла рвутся рыдания, я сворачиваюсь в клубочек рядом с Йоханом. Все тело пронзает боль, и кажется, что она не кончится никогда.

Дверь наверху распахивается, слышно, как кто-то сбегает по ступенькам. Кто-то берет меня на руки, я кричу, когда он задевает раны.

— Я понимаю, больно, потерпи, — шепчет мне на ухо дядя Катиус.

Я в жизни не была так рада ему.

— Жжется!

Рядом с дядей Катиусом возникает Алекс, она прижимает ладонь к моей щеке.

— Прости меня, я не могла не сказать, а он единственный, чьи данные есть в сканере на двери. Все будет хорошо.

Ничего она не понимает. Мне больно от ударов молнии, но гораздо больнее смотреть, как истекает кровью Йохан на полу и как его дети режут себе пальцы, чтобы сотворить чары и исцелить его раны. Аметиста всего трясет.

А главная моя боль — мертвец, болтающийся на веревке, и мысль, что и в этом году, и в следующем Карибана останется без защиты. С кем угодно из нашей общины может случиться что угодно в день, когда все должны ощущать себя в безопасности. У человека отняли жизнь — и все впустую. Он погиб за просто так.

А еще сердце у меня ноет, потому что вопреки всему, когда мне привиделось, что они убивают Люка, моим первым порывом было их остановить. Я уже второй раз пытаюсь сохранить ему жизнь, когда сама должна отнять ее, — пусть даже сегодня это было не взаправду.

Алекс говорила, что ее первая любовь — это мода, и она это знает, поскольку не может представить себе будущего без нее.

В глубине души я понимаю, что не могу представить себе мир без Люка.

И не хочу. Даже если он меня возненавидит, даже если я больше никогда его не увижу, я хочу знать, что он где-то есть и живет своей жизнью.

Осознание приходит ко мне мгновенно — как наказание за то, что я нарушила круг.

Я не смогу убить Люка, потому что влюбилась в него.

И моей сестренке придется за это умереть.

Япросыпаюсь оттого, что всю кожу жжет, а в носу щекочет от запаха алоэ и лекарственных отваров.

Кругом прорисовываются знакомые контуры моей комнаты. Огромное окно у постели, которое выходит на задний двор. Дешевый экран, который я повесила на заднюю стену, и на нем — фотографии разных блюд из Сети. Платяной шкаф с зеркальными створками.

В нем отражаются темные круги под глазами, растрепанные волосы, скрученные в узел как попало, и густые мазки зеленовато-белого крема, которые тянутся из-под одеяла вверх по моей шее. Рядом на стуле сидит дядюшка и чистит над блюдцем очередное яблоко. Из-под наточенного кухонного ножа сбегает идеальный серпантин кожуры. Потом дядюшка делит яблоко на четвертинки, извлекает сердцевину и нарезает каждую из четвертинок еще на четыре одинаковые дольки. Насаживает дольку на кончик ножа и протягивает мне.

Я мотаю головой.

— Я долго спала?

В горле у меня пересохло, и я жду, что и голос будет соответствующий, но он звучит как обычно.

Дядюшка снимает дольку с острия и сует себе в рот.

— Напрасно ты решила пойти на обряд.

— Мне и не полагалось там быть. — Я стискиваю зубы и осторожно сажусь. — Прошу тебя, не читай мне нотаций по этому поводу.

— Держи спину прямо! Нужно, чтобы мазь впиталась.

Он отставляет блюдце в сторону и осматривает рану у меня на спине.

— Что там на груди?

Я нащупываю пальцами обожженные зигзаги, которые тянутся от самого низа живота до ключицы. Я думала, там бинты и пластыри, но вместо этого нахожу какую-то резиновую сетку поверх толстого слоя зеленого крема. Такие повязки делают в частных больницах тем, кто может себе позволить эту роскошь.

— Откуда это у нас? Это же «волшебная сетка».

«Волшебная сетка» не имеет отношения к настоящему волшебству: это повязка, которая очень быстро заживляет раны и ожоги, потому что сочетает нанотехнологии со стволовыми клетками.

Дядюшка кряхтит:

— Твой парень принес.

— Люк?!

— Лучше ляг!

Я бросаю попытки держать спину ровно и откидываюсь обратно на подушку.

— Люк здесь?

К щекам приливает тепло, и мне вдруг становится страшно, что на мне крупными буквами написано: «Я люблю Люка», — и все это видят.

Дядюшка неодобрительно морщится:

— Очевидно, твой трекер показал какой-то всплеск, и этот мальчишка тут же примчался и ну колотить в дверь и требовать, чтобы его пустили к тебе.

Сердце у меня колотится — слишком сильно, слишком быстро, так, что больно обожженной груди.

— И бабушка его впустила?

— Он грозился притащить своего названого папочку, а уж его-то мы точно не хотим видеть в нашем доме, хотя сомневаюсь, что он в курсе. Так что да, она его впустила. — Он сжимает и разжимает кулаки. — Как мне ни претит это признавать, но сетка, которую он принес, очень помогает. Тебе повезло.

— Повезло? — На поверхность пробиваются воспоминания о том, как меня хлестало магической огненной плетью.

— Когда нарушили круг в прошлый раз, погибла Сапфира. А ты жива. — Дядюшка хмурит лоб, так что даже лысина покрывается морщинами.

— Йохан… он спас меня. Почему он не спас ее?

Дядюшка тяжко вздыхает:

— Моя мать не позволила. Она матриарх, как бы Йохан ни пытался выкрутиться. А по ее правилам в обряде участвуют все живущие в доме Дэвисы старше двенадцати лет. Эти правила соблюдала и ее мать, и мать ее матери. Если цикл нарушается, надо предоставить магии определять, кто останется жив, а кто — нет. Вмешиваться не положено. Вот он и не вмешался. Думаю, что он просто не захотел и в этот раз остаться в стороне. Тем более что матриарха рядом не было — это тоже помогло.

Он пристально смотрит на меня.

— Ава ни за что не допустила бы такого. Отчасти поэтому я так горд, что помогаю ей. Она изменила нашу семью к лучшему. Пошла против всего, что ей прививали в детстве, и переломила ситуацию. Моя мать никогда бы так не поступила. Слишком уж она озабочена колдовской силой. А твоя бабушка всегда была готова пожертвовать чем угодно ради интересов семьи. Если бы я не женился на Мейз, я бы все равно принес клятву верности Аве, просто чтобы войти в вашу семью.

Я смотрю на дядюшку, разинув рот. Я думала, он постоянно таскается за бабушкой из какого-то извращенного желания стать матриархом, хотя и понимает, что этому не бывать. А он, оказывается, хочет быть членом семьи, непохожей на его родную. Семьи, где не допустят, чтобы ребенок погиб в их подвале ради соблюдения традиций.

— Я ни у кого не видел таких красивых глаз, как у Сапфиры, — продолжает он. — Огромные, карие. Она была слишком нежной для такой жесткой семьи.

— Я тоже такая? — Раньше дядюшкино мнение не особенно интересовало меня, но сейчас мне почему-то важно его знать.

— Нет, — отвечает он. — Ты сильная девочка из крепкой семьи, просто тебе дали плохое задание.

Теперь, после таких его слов, то, что сказала Алекс, предстает в новом свете. Я была уверена, что все в нашей семье считают меня слабой. Вайя, которая не в состоянии принять даже самое простое решение. Вайя, которая уже один раз провалила Призвание. Вайя, которая не может убить мальчишку ради спасения собственной сестры. Однако теперь два человека говорят прямо противоположное.