— Давай.

Если мама брала меня в парк, она никогда не ходила одна. Обязательно тащила за собой тетушку или бабушку, и они сидели за столом для пикника и что-нибудь ели, а мы с двоюродными носились вокруг сами по себе. А это иногда приводило к тому, что в результате какой-нибудь неудачной игры Кейша и Кейс затевали ссору, а мы с Алекс занимались своими делами.

Но Прия не любит сидеть без дела. Даже если мы приходим в парк всей семьей, она всегда наматывает круги вокруг детской площадки — у нее прямо все чешется при мысли о том, чтобы часами торчать на одном месте, и она страстно любит кипучую деятельность. Иногда я даже присоединяюсь к ней, потому что так наедаюсь всем, что мы приносим с собой, что меня просто стошнит, если я не разомнусь.

Я не знаю, что сказать. Обычно мы болтаем о том, как дела у Иден. У нас есть и другая общая тема — папа, но тут я совсем теряюсь.

— Напомни, как зовут подружку Иден?

— Лола.

— Точно.

Прогулка продолжается в неловком молчании. Полная противоположность нашей обычной уютной болтовне ни о чем.

Иден с визгом улепетывает от подружки — они затеяли игру в догонялки. Детство у нее безоблачно счастливое. Наверное, потому, что она единственный ребенок. Мы с двоюродными росли вместе и носились, вопили, играли и ссорились прямо-таки круглосуточно и с самого рождения. Когда появилась Иден, мы были уже почти подростки, вот и обращаемся с ней так, будто она наша общая балованная младшая сестренка. Нет, мы и правда очень любим ее. Возможно, именно поэтому она такая невообразимо милая и воспитанная. А может, все дело в том, что ее растят папа с его новым негромким голосом и Прия с ее непоколебимым, на мой взгляд, спокойствием. А у мамы с тетушкой дзен так себе, если вдуматься.

— А ты знаешь, что у меня есть старшая сестра? — спрашивает Прия, не сводя глаз с Иден.

Я мотаю головой:

— Нет.

Я вообще мало что знаю о семье Джаясурья, кроме того, что их предки когда-то эмигрировали в Канаду из Шри-Ланки. По-моему, Прия принадлежит то ли к третьему, то ли к четвертому поколению. И еще я знаю, что они практиковали чистое волшебство всегда, начиная с их первого предка, наделенного колдовскими способностями.

— Раньше мы были ближе друг другу. Все делали вместе. — И снова бледная улыбка, чуть-чуть окрашенная болью. — Одинаково заплетали друг другу косы, постили видео, где снималась одна, а озвучивала ее другая. Прия и Рани — всегда готовы посмешить.

Трудно понять, зачем она мне это рассказывает — то ли просто чтобы поддержать разговор, то ли это входит в придурочное упражнение для укрепления семейных уз.

— Она не прошла Призвание, — говорит Прия. — А я через год прошла.

Я едва не останавливаюсь, но мачеха идет себе дальше, поэтому я переставляю ноги. Так вот оно что! Она решила утешить меня на случай, если я провалюсь?

— Она… а как?..

Прия пожимает плечами:

— Рани никогда ничего не рассказывала, хотя родители постоянно расспрашивали ее. Все разговоры сводились к тому, как так вышло, что она провалилась. Что она делала? Кто ее Призвал? Что произошло? Только и делали, что ломали себе голову, как бы это исправить. Моя тетушка — наш матриарх, но и она ничем не могла помочь.

В горле у меня становится сухо. Мне и самой хочется засыпать Прию вопросами, но я боюсь. Никто не любит обсуждать родственников, которые не выполнили своих задач. Неудача словно стирает человека. Как не было. А вспоминать его — только заново позориться.

— Рани решила отправиться в кругосветное путешествие, — продолжает Прия. — Честно говоря, я ей завидовала. Она перестала во всем слушаться родителей, а в ленте у нее были такие классные фотки — столько приключений! Когда мне было восемнадцать, представился случай поехать на Шри-Ланку — поволонтерить немножко, а заодно раскопать семейную историю. Ради этого мы встретились снова.

Иден с размаху падает на землю, и мы с Прией бросаемся к ней. Подружка подбегает помочь, обе смеются и снова принимаются носиться — а мы вздыхаем с облегчением.

— Я совершила ошибку — сказала ей, как завидую всему, что она делает, — продолжает Прия. — Ее новой жизни.

Я сглатываю — и глотать мне больно.

— Она страшно разозлилась. Завидую? Чему тут завидовать? Родители с ней не разговаривают, даже смотреть на нее не хотят. Никто из наших не может общаться с ней без жалости. Она не видит предков на праздниках, они не желают ей являться. Раньше у нее не было колдовских способностей, но был потенциал. Теперь у нее ни того ни другого, так что даже предки не хотят иметь с ней дела. Она уехала не развлекаться, сказала она, — она пыталась найти себе место под солнцем.

Прия останавливается, ноги у нее тонут в жесткой траве.

— С тех пор сестра со мной не разговаривает. И заблокировала в Сети. Всю нашу семью заблокировала. Она даже не знает, как зовут Иден. — На последней фразе ее голос прерывается. — Я ее понимаю: считать себя членом семьи — значит постоянно помнить обо всем, чего она лишена. Ей больше нет места среди нас, это для нее мучительно, и все же она старается, чтобы ее лента в Сети создавала впечатление, будто у нее все прекрасно, поскольку жалость — это еще хуже.

На глаза у нее наворачиваются слезы, она переводит дух. Иден, словно почувствовав, что мама расстроена, замирает и смотрит на нее. Прия выдавливает улыбку.

— Как тебе там, веселишься? — кричит она. Ну то есть насколько Прия способна кричать. Даже на улице она разговаривает так, как мама дома, когда старается потише.

Иден прищуривается в нашу сторону, а потом, просияв, кричит: «Ага!», поворачивается и вслед за Лолой устремляется вверх по веревочной лазалке.

— Я хочу быть хорошей матерью. Очень хочу. — Прия поворачивается ко мне. — Именно поэтому, когда роды у меня пошли не по плану и Уилл предложил поехать к твоей бабушке, а не в больницу, я сразу согласилась — мы оба понимали, что так будет лучше всего. И именно поэтому, когда бабушка сказала, что ей нужно привязать моего ребенка к дому, чтобы Иден тоже стала Томас, — тогда наследие этих стен признáет ее и защитит, — я сказала «да».

— Что?! — само собой вырывается у меня. Мой голос звучит слабо и неуверенно.

Мы, дети, никогда не понимали, как именно бабушка помогла тогда Прии, но строили свои догадки. Исходили мы из того, что она применила какие-то особые способности матриарха, чтобы спасти Иден. Но чтобы привязать ее к дому, сделать одной из Томасов?!

Иден тоже Томас!

Но… но тогда, если я не соглашусь выполнить задание, колдовских способностей лишусь не только я, но и Иден.

— Я не понимаю…

Прия одергивает сарафан, словно он вдруг перестал сидеть на ней.

— Мы с Уиллом принесли присягу Аве как нашему матриарху и передали ей контроль над нашими волшебными способностями, отказавшись ото всех преимуществ, которые дают ее кровь и имя. Потому что я всегда делаю все, что можно, чтобы быть хорошей матерью и обеспечить моей дочери ту жизнь, которой она достойна.

Папа с Прией присягнули бабушке. Я не знала не только всей правды об Иден, но и этого тоже. При желании бабушка может заимствовать их магию или подавлять ее, как и у всех нас, но при этом они не могут пользоваться силой нашей фамилии, а наши предки не будут признавать их как носителей крови Томасов. Рабство в обмен на помощь. Бабушка, возможно, сделала это только потому, что ей нужно было позаимствовать их магию, чтобы хватило диапазона на помощь Иден. Тогда Алекс, Кейс и Кейша еще не были колдуньями. В распоряжении бабушки не было достаточно волшебства. Папу она недолюбливала, так что наверняка не стала бы без крайней необходимости привязывать его к себе и к нашей семье.

Мама Джова говорила, что магию утратят все до единого колдуны, связанные с Томасами кровными узами. Это значит, что если я соглашусь выполнить задание и не справлюсь, если мы лишимся колдовских способностей, то присяга бабушке оставит без магии и папу с Прией.

— Значит, поэтому Иден присутствует на всех наших церемониях Усиления?