Я рассмеялся, да и Лоуви, к моей радости, улыбнулась.

— Зато мы их слышали, — напомнил я.

— Угу, — сказал Мейсон, просветлев лицом. — А самое лучшее вот: я этим летом научился плавать.

— Самое лучшее вот: я получил права на вождение катера, — добавил я гордо.

— А я? — спросила Лоуви и нахмурилась. — Я ничего не добилась. А через неделю вы уедете, потом начнется школа. И… — Она качнула головой, сбросила ноги на пол — явно собиралась встать и уйти. — Народ, простите. Я понимаю, что я как маленькая.

Я тоже встал, подошел с ней к краю веранды.

— Ты многое успела. Нашла черепашье гнездо. Показала тупице с военной базы и городскому зазнайке, как устроена жизнь на острове. Поэтому нам тут было так хорошо.

Лоуви обернулась, пристально вгляделась в наши лица.

— Что, правда?

— Честное слово, — подтвердил, подходя, Мейсон. — Я совершенно уверен, что без тебя не научился бы плавать.

— Потому что я тебя дразнила? — спросила Лоуви.

— Потому что я не хотел, чтобы ты считала меня слабаком.

Лоуви хихикнула.

— Не только в этом дело, — сказала она, подошла к деревянному столу, села на него. — Джейк, ты все лето ждал новостей от папы. И вот сегодня получил письмо. — Она посмотрела на свои руки. — Я очень за тебя рада. Правда. Но мне это только напомнило о том, что для себя я на это лето загадала… — Она пожала плечами.

— Что ты загадала? — спросил Мейсон.

— Мейсон… — Я попытался поймать его взгляд.

Мейсон все понял.

— Про своего настоящего папу?

Лоуви кивнула:

— Это то, чего мне этим летом хотелось больше всего. Поговорить с ним. Узнать, какой он.

— Лоуви, но нельзя же просто так сидеть и ждать — вдруг само случится, — сказал я.

— Ты о чем?

— Я почти каждый день писал папе письма. Поэтому он мне ответил. Оно не само собой происходит. Уверен, твой папа очень обрадуется, если получит от тебя письмо.

— Просто напиши ему, — поддержал меня Мейсон. — Чего ждать-то?

Снова вспыхнула молния, перерезав небо. Лоуви уставилась на меня — в голубых глазах слезы.

— Но… — Она утерла слезинку с усыпанной веснушками щеки. — Я не могу.

— Почему? — спросил я, всплеснув руками от досады.

— Да потому что… мне страшно.

— Страшно? Почему?

— Я же не знаю, что в результате выяснится. Вдруг он мне не понравится? Его посадили в тюрьму за кражу. И я вон тоже украла лодку. Вы слышали, что сказал Устричник Олли. Он сказал… — Лоуви шмыгнула носом. — Что яблоко от яблони недалеко падает. А он знал папу. — И она обхватила себя руками.

— Ты никакая не воровка. Просто этот тип очень противный. Больно надо его слушать! Ты лучше нас слушай. Мы тебя хорошо знаем.

— А что, если дело в генах? И у меня такая судьба?

Мейсон ответил:

— Судьба — выбор, а не приговор.

Мы с Лоуви вытаращились на него.

Мейсон пожал плечами.

— Это было написано на плакате у нас в классе.

Лоуви фыркнула:

— Спасибо.

— Так это правда! — сказал Мейсон. — Ты же не украла эту лодку. Мы это прекрасно знаем. Я уверен, что даже этот Устричник Олли тоже знает.

Лоуви вздохнула.

— Спасибо, Мейсон.

— Да не за что.

— А что… что написать? — спросила она. — В смысле — в письме.

— Неважно. Что хочешь, — ответил я.

— Ну, скажу честно. Ты у нас за словом в карман не лезешь. — И Мейсон игриво пихнул ее плечом.

— Я даже не знаю, в какой он тюрьме. Мама никогда про него не говорит. Как будто даже имя его упоминать нельзя.

— Придется тебе поговорить с мамой, — сказал я. — Она, может, его ненавидит, но он ведь все равно твой папа.

Гром утих, дождь прекратился. Заквакали древесные лягушки, радуясь, что гроза кончилась.

— А ты как думаешь, он мне в ответ напишет? — спросила Лоуви.

— А что ему остается? — сказал Мейсон. — И потом, у него куча свободного времени.

Я бросил на него многозначительный взгляд — мол, сейчас не время для шуток.

— Что тебе терять? — спросил я.

— Да, вы правы. Что мне терять? — Лоуви шумно выдохнула. — Ну ладно. Главным моим достижением этого лета станет то, что я напишу письмо своему папе.

Мы с Мейсоном, стоя у нее за спиной, скрестили пальцы на удачу. Пусть он ей ответит, пожалуйста.

Джейк, просыпайся!

— Чего? — Я сонно моргнул. Надо мной стояла Хани. — Хани? Пора в патруль? — пробормотал я.

— Нет. Десять часов вечера на дворе. Вставай, соня. Мама звонит.

Глаза у меня тут же распахнулись.

— Мама? Все хорошо?

— Сам с ней поговори — и узнаешь.

Я выбрался из кровати и едва не кубарем скатился с лестницы. Плюхнулся на пол, Живчик запрыгал вокруг, но я ринулся прямиком к телефону.

— Алло? — Я крепко стиснул трубку в кулаке.

— Джейк? Это я.

— Привет, мам! — Я зевнул.

— Прости, что так поздно звоню, но это срочно. У меня новости.

Я молчал, затаив дыхание.

— Мы летим домой!

Сердце понеслось вскачь.

— Вместе с папой?

— Да. Его выписали из госпиталя.

Я от волнения заходил по комнате.

— Когда?

— На Дьюисе будем пятнадцатого августа. Подробности потом сообщу.

— Ой, мам, поскорее бы! Я так соскучился. По вам обоим. — Я сглотнул. Старался не заплакать. — Отличные новости.

— Есть и еще хорошая новость. Меня перевели на другую базу.

Я снова сглотнул.

— Что, опять переезжаем?

— Да.

— Куда? — Радость угасла — опять обживаться на новом месте.

— В Чарлстон.

Я моргнул.

— В Чарлстон, который в Южной Каролине?

— Точно. — Я услышал радость у нее в голосе. — Моя новая база с ним рядом. Будем искать жилье в Маунт-Плезант.

— Так это совсем рядом с Дьюисом! — недоверчиво протянул я.

Мама рассмеялась.

— Вот именно!

Я повернулся и увидел Хани — она наблюдала за мной, а Живчик сидел рядом. Хани улыбалась, и я понял: она уже слышала все хорошие новости.

— Ой, мам, здорово-то как.

— Совершенно верно. Я согласна! Ну пока, сын. Я очень соскучилась, но мы скоро увидимся!

— Пока, мамуль. Я тебя очень люблю.

Я повесил трубку и завопил от радости.

— Хани! — выкрикнул я. — Мы будем соседями!

Хани рассмеялась, прижала руки к щекам.

— Знаю!

— Поверить не могу! То есть я смогу приезжать к тебе в гости.

— А я — к тебе.

— Интересно, в какую я пойду школу?

— Полагаю, у тебя миллион вопросов. И скоро ты получишь на них ответы. Но пока давай обдумаем самую замечательную новость. Скоро приедет твой папа. Наконец-то. После всех ожиданий и молитв.

— Он и к тебе приедет.

— Да, — сказала она, и на лице засияла улыбка.

Я сделал несколько шагов — мысли так и крутились в голове.

— Хани, я нервничаю.

— Почему? — Улыбка ее исчезла, сменилась озабоченностью.

— Так, вообще, — сознался я. — Все меняется.

— Тебе понравится в Маунт-Плезант, — попыталась она меня подбодрить.

— Я не о том. Я… о папе.

— А! — сказала она и медленно понимающе кивнула. — Ты боишься, что он стал другим, да?

Я отвернулся, боясь дать честный ответ.

— Потому что ему ампутировали ногу, — закончила Хани.

Я резко вдохнул. Она все-таки произнесла эти слова вслух.

— Да.

— Если честно, я и сама нервничаю. Но не потому, что папа твой стал другим. А потому, что ему предстоит много испытаний — и физических, и душевных. Времена нас ждут непростые.

— Он об этом писал в письме.

— Так чего ты боишься? — спросила Хани, подходя ко мне.

Я столько об этом думал все лето, что слова полились сами собой:

— А он сможет ходить? Или будет на инвалидной коляске? Он сможет делать все то, что мы раньше делали вместе?

Сердце громко стучало — и вот я обратил в слова свой самый главный страх: