2067 год, Земля, Новосибирск, Новый Академгородок

Даже у самого сурового человека бывают моменты, когда угрюмое лицо разглаживается и сквозь ледяную строгость пробивается тёплая улыбка, также и у зимы, бывают дни, когда промозглая серость рассеивается лучами солнца. Сегодня был такой день: всё утро солнце хозяйничало в небе, гоняя по голубым просторам ленивое стадо пушистых облачков, к закату небесная отара сбилась в огромную тучу, тут же разродившуюся пушистым снегом. В лучах садящегося солнца крупные хлопья снежинок сверкали розовыми искорками и медленно оседали вниз.

Суровый человек шёл по парковой дорожке, он улыбался снегу и собственным мыслям, чуть впереди деловито хлопотал снегоуборочный бот, педантично сметающий свежий снег с дороги одинокого путника. Директор Центра Монадных исследований и Дискретной физики возвращался домой, Максим Андреевич Графитов, подобно закатному солнцу прошёл свой зенит, и подобно светилу сам был светилом, но не небесным, а научным, если задуматься, то и звездой он тоже был, естественно, научной. Разумное предположение, что улыбка академика вызвана блестящим решением научной проблемы, было бы ошибочным, на самом деле учёный вспоминал зиму из далёкого детства, в его памяти всплыл скрип сминаемого детскими сапожками снега. Подчиняясь внезапному порыву, мужчина свернул с расчищенной дорожки и пошёл по снежной целине, приятный снежный хруст под ногами будоражил далёкие воспоминания. Бот впереди застыл, его сенсоры развернулись к человеку, казалось робот был в замешательстве, оценивая объём снега на новой траектории человека.

— Ладно, ладно, глупый кожаный мешок захотел вспомнить детство, — виновато проворчал человек, и вернулся на дорожку.

Путь учёного продолжился, бот деловито зажужжал дальше.

Нырнув в дверь своего дома, Максим Андреевич первым делом встал на обувную зарядную платформу, застёжки ботинок разомкнулись и мужчина ловко переместил ноги в уютные тапки, правой рукой, не глядя, он повесил термогрейку на энерго-вешалку, вернее, пытался повесить, ближайший слот вешалки был занят. Коды доступа к дому были только у него и у его бывшей жены Марины, четыре года назад ей стало «тесно» в Новосибирске, она улетела жить в Москву, в водоворот яркой жизни мегаполиса. Временами она возвращалась на неделю другую, внося суматоху в размеренную жизнь учёного отшельника. Капризы бывшей жены Максим Андреевич воспринимал как данность, как природное явление, которое подчиняется какому-то объяснению, но не поддается влиянию, или, упаси боже, контролю.

Но нет, Марина предпочитала одеваться ярко, тёмно-синий строгий термошубок определённо был не в её стиле, к тому же, одежда явно была мужская. Это мог быть только его куратор из научной контрразведки, который просил называть его по позывному Ясень.

Хозяин дома уточнил:

— Арина, у нас гость?

— Да, Макс, твой знакомый не представился, — ответила домашняя утилитарная система, — но у него есть мастер-ключ к дому. Сейчас он пьёт чай в гостиной. Что-то не так? Я слышу тревогу в голосе.

— Нет, всё нормально, — пристроив термогрейку на свободный слот, ответил Максим Андреевич, — просто неожиданно. Сообрази-ка мне тоже чаю.

— Конечно, а гость-хуже-татарина останется на ужин?

— Вот сейчас и узнаем, кстати, шутку оценил, — учёный всегда поощрял неформальные вставки в диалоге техина.

— Я тоже оценил шутку, — в прихожей появился незнакомец, — ведь я на одну восьмую татарин.

Это был мужчина в годах, среднего роста и среднего телосложения, если присмотреться, то всё в нём было средним, не примечательным, однако сквозь эту серость пробивалась едва уловимая твёрдость, это ощущалось в позе, движениях, выражении лица. В данный момент было важно, что это не Ясень, ученый с трудом вспомнил фразу:

— Вы хотели посмотреть славянский шкаф?

Гость усмехнувшись ответил:

— Нет, я интересуюсь никелированной кроватью с тумбочкой, — ответ был верен.

— Назовите свой код, — хозяин дома следовал процедуре, а когда код был подтвержден протокольным приложением, уточнил, — вас прислал Ясень?

— Не совсем, вернее сказать, это я даю указания руководителям начальников командиров Ясеня, — добродушно ответил гость, — позвольте представиться, Прокоп Волин, — гость протянул руку для пожатия.

Пытаясь осознать возможную иерархию служб безопасности и оценить звание гостя, Максим Андреевич отвлёкся и рассеяно переспросил:

— Прокоп?

— Согласен, редкое имя, — признал гость, — дед был сапёром, в честь него назвали.

— Что-то произошло? — озадачено уточнил хозяин, выпуская руку гостя из твёрдого рукопожатия.

— Что-то всегда происходит, — дипломатично ответил Волин, — давайте побеседуем, очень кстати, у вас нашёлся неплохой чай.

Всё началось на конференции физиков в Триесте, хотя, нет, всё началось раньше, со знаменитого доклада Йоргена Курца в Марселе.

Когда мир узнал о фогелях, многое переменилось, особенно в физике, фогели открывали дверь в иную физику, физику с ответами, не удивительно, что все последующие исследования были сосредоточены на «поющих атомах». Однако начальная эйфория постепенно сменилась пессимизмом, фуги были слишком сложны для понимания, годы исследований по всему миру не позволили продвинутся сколько-нибудь значимо. Научный прогресс застопорился, все талантливые учёные потеряли интерес к иным исследованиям, день ото дня посылая запросы к монадам, которые охотно делились информацией, просто лавиной данных, сложность которых была не по зубам ни людям, ни самым передовым системам сбора и анализа больших данных. Почти целое десятилетие не было сделано заметных открытий в области физики, не только той, что касалась фогелей, а всей науки в целом, таков итог, когда почти весь научный мир погнался за стаей неуловимых «птичек».

Всегда подозрительные политики трактовали это по своему, они предположили, что исследования в других странах продвигаются более результативно, открытия есть, но они насколько значимы, что ими не спешат делиться, куя в тайных лабораториях новое сверхоружие. Научный шпионаж получил невиданный размах, каждого учёного многократно проверяли на лояльность, в каждом студенте подозревали иностранного агента. Опасаясь раскрыть свою слабость в научном прогрессе, политики допускали слив информации о мнимых успехах своих стран в исследовании монад, это ещё больше подстёгивало усердие конкурентов и давало новую почву для взаимных подозрений.

В такой обстановке научные конференции всё больше напоминали шпионские рауты с участием учёных. Девятнадцать лет назад, на конференции в Триесте, перспективному учёному Графитову позволили сделать доклад об эффективной генерации изолированного мононуклонного фогеля. Служба научной контрразведки изрядно кастрировала его работу, но оставила достаточно материала, чтобы связно изложить часть идей. По пути на конференцию Максим был горд собою, полагая, что значимость его работы важнее конспирации. Однако, по мере доклада и общения с коллегами из разных стран, учёный быстро осознал, почему ему разрешили рассказать о своей работе. По мнению аналитиков разведки, схожие результаты уже были достигнуты в других странах, ничего нового доклад не раскроет, но создаст видимость приоритета России в этих исследованиях.

Молодой амбициозный учёный был подавлен своим прозрением, поэтому во время неформального вечера на закрытии конференции, он пытался доказать значимость свой работы, в итоге выложил коллегам намного больше, чем ему было позволено. Слово за слово, среди физиков развернулась бурная дискуссия, учёные были опьянены возможностью обсуждать проблемы своей науки открыто, здесь стоит упомянуть об окрыляющем действии местного проссеко, но оно скорее служило катализатором открытости, чем её причиной. Та часть участников вечера, которая должна была следить за настоящими учёными, пыталась свернуть обсуждение, урезонить подопечных, но безуспешно — гостеприимный Триест в эту ночь услышал немало тайн и государственных секретов.