В 1817–1819 гг. Головнин совершил кругосветное плавание на шлюпе «Камчатка», в 1821 г. стал помощником директора Морского корпуса, а в 1823 г. был назначен генерал-интендантом флота и оставался им до самой своей смерти в 1831 г.
Перу Головнина принадлежат несколько книг, которые и сейчас читаются с живейшим интересом (см.: Василий Головнин, Сочинения и переводы, I–V, СПб., 1864). Среди этих книг наибольшим вниманием современников мореплавателя и у нас, и за границей пользовалось, пожалуй, описание пребывания в плену у японцев. Однако нас в данном случае интересует вышедший в свет в 1819 г. отчет о первом плавании на «Диане» (во время экспедиции на «Камчатке» Головнин в африканские порты не заходил). Эта книга содержит первое в русской литературе свидетельство очевидца об Южной Африке.
«Диана» появилась в Саймонстауне в довольно сложный период истории этой части Африканского континента. Прошел всего год с момента окончательной оккупации англичанами Капской колонии. Правда, перед этим британские войска и администрация оставались здесь на протяжении семи лет — с 1795 по 1802 г., но все же крайний Юг континента еще оставался почти не затронутой влиянием европейских революционных событий поселенческой колонией. Это чувствуется, кстати, уже в самом употреблении Головкиным географических названий: будучи прекрасно ЗнйкоМ С английской номенклатурой этих названий, он тем не менее неизменно употребляет голландские, например «Капштадт» или «Си мансштадт».
Вместе с тем для поселенцев оставалось все еще очень острым, даже болезненным, чувство обиды на англичан, бесцеремонно захвативших страну, которую они, поселенцы, как им казалось, уже с известным основанием считали своей. Впрочем, англичане платили им тем же. Головнин очень хорошо показывает, до какой степени сложными были в тот период отношения в среде европейского населения Капской колонии.
Но путешественник хорошо видел и то, что разногласия и взаимная неприязнь англичан и африканеров (применительно к этому времени можно уже пользоваться этим словом для обозначения поселенцев) ни в какой степени не облегчают положения остатков коренного населения. Он, в частности, хорошо понимал и достаточно скептически оценивал «благодетельное влияние» парламентского Акта 1807 г. об отмене рабства в британских владениях. Точно так же он отнюдь не заблуждался относительно истинных причин, побудивших парламент в Лондоне принять этот Акт. В сообщениях Головнина о положении коренного населения, как ни кратки эти сообщения, ясно ощущается возмущение бесчеловечным отношением европейских поселенцев, например, к готтентотам. В то же время Головнин с полным основанием утверждает, что грубость, тупость, и умственная лень, которые ему пришлось наблюдать среди немалой части поселенцев-африканеров (чего стоит хотя бы упоминание о 87 книгах, прочитанных всем европейским населением Капштадта в Публичной библиотеке за девятнадцать лет!), порождены прежде всего возможностью нещадно и с полного благословения начальства эксплуатировать коренных жителей колонии. Здесь мы ощущаем боль и гнев истинного гуманиста, прекрасно видевшего разрушительное воздействие рабовладения в любой его форме на человеческую личность.
Надо сказать, что Головнин не ограничивался осуждением одного только рабовладения. С не меньшим негодованием говорит он и о «варварском купеческом правлении» Ост-Индской компании, которое характеризовалось мелочной опекой над колонистами и всяческими ограничениями их прав. Ясно видел он и то, что погоня за наживой уродует взаимоотношения людей: «сказать неправду в торговых делах ныне означается техническим выражением и не терять коммерческих расчетов»», — иронически констатирует Головнин. Таким образом, и становившееся на Западе нормой торгашество никакого восторга у русского мореплавателя не вызывало. Но потомственный дворянин и кадровый офицер, Головнин тем не менее хорошо понимал, насколько прогрессивными для своего времени были те буржуазные свободы, которые англичане принесли с собой в Южную Африку, пусть даже и для одного только «белого» населения Капской колонии. И немалым надо было обладать гражданским мужеством, чтобы в российских условиях 1819 г. с восхищением писать о «совершенной свободе говорить и делать все то, что только непротивно законам справедливейшим в свете и полной воле располагать и пользоваться произведением своих трудов».
Что все это были не случайные вспышки человеколюбия, доказывает вся история плаваний Головнина. Она свидетельствует, что ни на «Диане», ни на «Камчатке» практически не применялись телесные наказания, бывшие тогда на флоте основным средством поддержания дисциплины. И не случайно с кораблей, которыми он командовал, матросы не бегали (бортовой журнал «Дианы» содержит только одно упоминание — не о попытке побега даже, а только о разговорах относительно побега). А ведь на любом тогдашнем флоте дезертирство матросов было вполне обыденным делом!
Блестящая репутация Головнина как мореплавателя, его безупречная честность, простота в обращении, все обаяние незаурядной личности, естественно, привлекали к генерал-интенданту флота офицерскую молодежь. Есть достаточные основания считать, что в доме Головниных бывали многие из тех, кто 14 декабря 4825 г. вывел Гаардейский морской экипаж на Сенатскую площадь. Состоявший при генерал-интенданте мичман Ф. Лутковский, младший брат его жены, был в дружеских отношениях с одним из виднейших моряков-декабристов — Д. И Завалишиным. Однако едва ли можно доверять отдельным утверждениям о том, что Головнин якобы был активным членом Северного общества. Во-первых, такие утверждения единичны, а во-вторых, против них говорит и то обстоятельство, что после событий 14 декабря 18125 г. Головнин остался на своем посту, а в 1830 г. был произведен в вице-адмиралы.
Иное дело — идейная близость к декабристам. Гуманизм Головнина, его уважение к правам личности были сродни воззрениям идеологов декабризма. Что же касается гражданственности, то прекрасным свидетельством ее служит неоконченная записка «О состоянии Российского флота в 18'24 году», увидевшая свет только через три десятилетия после смерти автора, в 1861 г. Думать о том, чтобы опубликовать это сочинение Головнина тогда, когда оно было написано, не приходилось. Даже в 60-х годах, уже в пореформенное время, брошюра «Мичмана Мореходова», в роли которого выступает петел читателем капитан-командор Головнин. видимо, показалась слишком опасной и не была включена в пятитомное издание 1864 г.
В этой записке Головнин как будто не делает широких социально-политических обобщений: это действительно анализ состояния флота и причин, его обусловивших. Перед читателем сочинение профессионального военного моряка, как будто занятого рассмотрением лишь узкоспециальных вопросов. Но поскольку хорошо известное плачевное состояние флота к концу царствования Александра I вызвано было многими причинами, большинство из которых лежало за пределами чисто военно-морской сферы, «Мичман Мореходов» указывает и на них. Достигшее невероятных даже для крепостнической России размеров казнокрадство; бездарность и Невежество высшего морского руководства; начальник Главного морского штаба, приказавший покрасить у стоящих в Кронштадте кораблей только тот борт, которым они обращены в сторону проходящей императорской яхты. И на вершине всей этой пирамиды — самодержец, наивно полагающий, что Россия как государство континентальное и без флота может оставаться великою державою, — коронованный покровитель казнокрадов в Главном морском штабе и Морском министерстве, награждающий их звездами и выгодными арендами, вместо того чтобы беспощадно судить и выгонять.
А в конце сохранившейся части записки — едкое замечание о том, что «не всяк, кто носит шпоры, герой, и не на всех тронах сидят Соломоны».
Собственно, в открытых выводах социально-политического свойства и не было нужды: читатель неизбежно должен был сделать их сам. Так в труде крупного военно-морского начальника, мыслящего категориями общегосударственного масштаба, мы с полной ясностью обнаруживаем те же прогрессивные идеи, что высказывал полутора десятилетиями раньше, описывая Капскую колонию, командир «Дианы» лейтенант Головнин.
