ДИСПУТ

иерон распорядился устроить диспут в послеобеденное время в обсерватории в день, выбранный Бел-Шарру-Уцаром в согласии с положением звезд. Обсерватория располагалась в самой высокой и удаленной от моря части города — крепости Эвриал. Когда-то она стояла одиноко, охраняя подходы к Сиракузам с запада, но построенные Диониссием стены включили ее в систему городских укреплений, и теперь к ее башням подступали улицы и дома.

Архимед и Гераклид пришли туда заранее. Их встретил держатель календаря Скопин, медлительный и томный, с черной бородкой, разделенной натрое двумя седыми прядями. По вытертым каменным ступеням наружной лестницы они поднялись на плоскую крышу широкой приземистой башни, обращенной к крепостному двору. Здесь уже были постелены ковры, натянут полог из золотистой ткани. Вдоль зубцов ограды стояли резные скамьи для гостей.

Скопин подвел Архимеда к одному из угломеров и начал объяснять, какие изменения собирается внести в прибор. Неожиданно Архимед остановил его и прислушался:

— Клянусь Аполлоном, это голос Филодема.

Снизу донесся мощный раскатистый бас; очевидно, комендант сиракузской крепости распекал какого-то воина.

— Что значит: за углом не заметит? Немедленно убрать этот хлам!

Вскоре обладатель громоподобной глотки, подвижный, несмотря на массивность фигуры, появился наверху. Он поправил голубой плащ, застегнутый на правом плече золотой пряжкой, и поздоровался, используя лишь малую долю своего голоса:

— Радуйся, Архимед, радости вам, друзья! Я вижу, царь всерьез занялся наукой?

— Радуйся, Филодем, — ответил Архимед, — ты, я надеюсь, будешь среди слушателей?

— Еще бы! Хотя хлопот у меня из-за вас! Что стоило Гиерону устроить встречу во дворце! Нет же, надоумили его боги выбрать для этого Эвриал. Да, кстати, как ты думаешь, Архимед, удастся ли тебе переспорить вавилонянина?

— Увидим, — отозвался ученый.

Убедившись, что все готово, Филодем отправился встречать гостей.

Гераклид подошел к внешнему краю площадки, где башня нависала над поросшей кустами кручей, и залюбовался городом. К морю уходили черепичные крыши, сады, крепостные стены, улицы. Круглым голубым блюдцем лежала вдали Малая гавань — Лаккий — кусочек моря, вошедший погостить в город, справа за треугольным массивом Острова синела Большая гавань. По берегу виднелись селения, на холме за долиной Анапа светилась колоннада храма Зевса. И корабли, корабли… На рейде Большой гавани и далеко по другую сторону города у гавани Трогил, и стоящие у берега под погрузкой, и идущие с развернутыми парусами из города в город, плывущие мимо…

На площадку поднимались приглашенные, переговаривались, разглядывали астрономические инструменты, рассаживались. Их было намного меньше, чем при показе зеркал. Зоипп, улыбаясь, рассказывал что-то сухонькому старичку Проклу, хранителю библиотеки. Андронадор сидел и, скучая, теребил свою выпуклую бороду, к нему подсел грузный важный Полиен, один из самых богатых людей города. Пришел вавилонянин, и Скопин стал водить его по площадке, показывая приборы.

Наконец в сопровождении Филодема появился Гиерон. Двое силачей африканцев внесли его на площадку прямо в золоченом кресле. Царь поместился в тени полога, оглядел гостей и показал, что хочет говорить.

— Я надеюсь, — сказал Гиерон, — услышать сегодня мнения двух ученейших мужей о небе. Ты, Прокл, запишешь их высказывания. Но сперва пусть будет сформулирован предмет спора.

— Уступаю первое слово, — проговорил Бел-Шарру-Уцар низким гортанным голосом с заметным акцентом.

Архимед вышел вперед.

— Я утверждаю, что небесные светила весьма велики и удалены от нас на огромные расстояния. Также я берусь показать нелепость попыток предсказания судьбы по звездам.

— Мой долг опровергнуть оба заявления моего ученого противника, — ответил вавилонянин. — Излагай же свои доводы первым, сын Сиракуз.

Архимед начал издалека. Он сказал, что греческие мыслители давно интересовались расстояниями до светил. Анаксимандр и Анаксагор, Эмпедокл и Платон пытались умозрительно решить загадки неба. А со времени Евдокса эту задачу стали решать с помощью геометрии, и теперь она решена. Выяснено, что Земля — шар с поперечником в восемнадцать мириад стадий. Вокруг нее обращается Луна на расстоянии около пятисот мириад стадий. Луна несколько меньше Земли. Она тоже шарообразна, но не светится сама, а заимствует свет от Солнца. Солнце намного больше Луны и Земли и еще удаленней.

— Полагаю, что эти тела вселенной не имеют никакого отношения к людским судьбам, — закончил Архимед.

Бел-Шарру-Уцар вскинул голову, отчего его завитая борода отделилась от вышитого звездами одеяния, и величественно произнес:

— Ты неуважительно говоришь о богах, сиракузянин Архимед, называя Шамаша толстым светящимся шаром, а Сина худым несветящимся! Ты оскорбляешь богов, измеряя между ними расстояние в стадиях, словно наши жалкие земные понятия могут быть применимы к божественной сфере небес.

Архимед усмехнулся:

— Послушай, вавилонянин, неужели ты всерьез полагаешь, что вещи, посвященные богам, и есть боги! Что статуя Зевса есть сам Зевс, что звезда Афродиты сама Афродита? Из уважения к богам люди связывают с ними статуи, храмы и рощи. Так же и со звездами. Ведь обычай называть планеты именами богов мы, греки, переняли у вас. Прежде наши астрономы называли звезду Гермеса (по-вашему, Набу) Стильбон, что значит «искрящаяся», звезду Афродиты — Иштар — вечером Геспер, а утром Фосфор — «сверкающая». А Арес — Нергал — носил имя Пироент — «огненный». Теперь и мы вслед за вами посвящаем звезды богам, и, возможно, богам это приятно, но это не может изменить природы светил.

Астролог протянул к Архимеду ладони, словно собирался вложить аргумент прямо к нему в руки, и заговорил неожиданно тихо и вдохновенно:

— Поистине удивительно мне видеть человека, который хочет познать тайны неба с помощью одного лишь разума! Ты, Архимед, пренебрегаешь знаниями, внушаемыми свыше, знаниями, которые душа постигает, общаясь с богами. Скажи, мудрец, неужели, когда ты смотришь на небо, у тебя не захватывает дыхания? Разве не ощущаешь ты присутствие божества, глядящего из безмерной и чистой глубины на наш жалкий мир, полный суеты и грехов? Богами внушены посвященным тайны астрологии. Не могут быть верными твои расчеты, основанные всего лишь на доводах рассудка.

— Ты хорошо сказал о небе, сын Вавилона! — воскликнул Гиерон.

Гераклид видел, что учитель начинает сердиться.

— Ну, — возразил он, обращаясь к царю, — многое в мире способно вызвать восхищение, не только звезды. Все совершенное волнует человеческую душу. Но это совсем не значит, что мы должны отказаться от поисков геометрических законов, которым подчиняются небеса. — Архимед повернулся к Бел-Шарру-Уцару. — Послушай, знаток звезд. В начале беседы ты обещал, что попытаешься опровергнуть мои доказательства, а теперь хочешь убедить окружающих в том, что они никому не нужны. По-нашему это называется демагогией.

— Что ты! — замахал руками астролог. — Я готов слушать тебя с почтительным вниманием!

Архимед подал знак Гераклиду, и тот протянул ему кусочек угля.

— Теоремы, которые я буду излагать, — начал Архимед, — принадлежат Аристарху Самосскому. — Он опустился на колени и нарисовал углем на каменном полу башни треугольник. — Найдем отношение расстояний до Луны и Солнца. В тот момент, когда Луна находится в фазе четверти и представляется нам как бы рассеченной пополам, угол Земля — Луна — Солнце будет прямым.

И вдруг астролог заинтересовался. Его величественность куда-то пропала, он подобрал полы одежды и присел на корточки рядом с Архимедом.

— Тогда, измерив в этот момент видимый угол между Луной и Солнцем, — объяснял Архимед, — мы узнаем острый угол треугольника, а значит, и отношение всех его сторон. Аристарх получил здесь цифру один к девятнадцати, то есть Солнце в девятнадцать раз дальше от Земли, чем Луна^[9]. Но поскольку видимый поперечник этих светил одинаков, то и по размерам Солнце должно быть в девятнадцать раз больше Луны.