Бел-Шарру-Уцар задумался, потом кивнул и, выпрямившись, сказал:

— Да, я убедился в возможности получить отношения расстояний, но не сами расстояния. Ведь не собираешься же ты залезть на Луну и протянуть оттуда нитку?

— Аристарх нашел эту нитку, — усмехнулся Архимед, вставая, — это лунное затмение. Согласен ли ты, что во время затмения Луна входит в земную тень? Так вот, определив, насколько земная тень больше Луны, можно выразить расстояние до нее через радиус Земли. А земной радиус несложно и померить, раз уж мы на ней проживаем.

— Несложно? — усомнился астролог, и тогда Архимед рассказал о новейшем определении радиуса Земли, сделанном Эратосфеном. Измерив высоту Солнца в полдень в один и тот же день в Александрии и Сиене, которая лежит много южнее, он узнал, что эти высоты разнятся на одну пятидесятую окружности. Зная расстояние между городами, то есть длину дуги, опирающейся на данный угол, нетрудно вычислить радиус сферы.

— Разбит наголову! — шепнул Гераклиду Филодем.

— Похоже, — согласился Скопин.

— Ну что ты скажешь, сын Вавилона? — спросил Гиерон.

Бел-Шарру-Уцар поклонился:

— То, что сделали греческие мудрецы, поразительно, — ответил он. — Их построения прекрасны и логичны, но сама по себе логика еще ничего не доказывает. Предположим, искусный художник нарисовал человека, нам дали взглянуть на картину и спросили: «Что это?» Мы ответим: «Это человек». Но мы ошибемся, ведь перед нами не человек, а всего лишь стена с тонким слоем нанесенной на нее краски.

Я готов признать, что если бы небесные тела были бы именно такими, как ты говоришь, то все наблюдаемые на небе явления остались бы неизменными. Но кто поручится, что великие художники — боги не ввергли нас в обман? Быть может, светила имеют совсем иную сущность. И потому нет смысла теряться в догадках о природе светил. Небо — книга богов, звезды — буквы. Форма букв и расстояние между ними не имеют значения, важно только умение читать.

— Что же, по-твоему выходит, небесная геометрия не стоит и драхмы? — воскликнул Филодем.

Архимед поднял руку:

— Достопочтенный Бел-Шарру-Уцар, если небесная геометрия тебя не интересует, то, может быть, перейдем к беседе о предсказаниях судьбы?

— Я готов, — кивнул астролог.

— Тогда скажи мне, соизмеримы ли отрезки времени между различными событиями в мире светил?

— Этот вопрос несложен. Да, сиракузянин, времена эти всегда можно выразить друг через друга. Математические зависимости, царствующие среди звезд, сложны, но известны нам, и мы умеем вычислять положение светил на любой срок вперед.

— Хорошо, скажи, считаешь ли ты, что судьба людей и государств запечатлена в звездах и может быть прочитана?

— Да, считаю.

— Все ли подвластно судьбе?

— Разумеется. Порой мы не все можем прочесть; чем больше знает мудрец, тем дальше он видит, но только боги видят все…

— Понятно, — прервал его Архимед. — А теперь я покажу, что предсказания судьбы по звездам есть нелепость.

Слушатели переглянулись. Гиерон откинулся на спинку кресла.

— Если времена между астрономическими событиями соизмеримы, — продолжал Архимед, — то через какое-то время светила займут на небе то же положение, что и сейчас, и так будет повторяться до бесконечности.

— Так оно и есть, — подтвердил Бел-Шарру-Уцар. — Этот период мы называем Великим годом, и он равен 12 484 годам.

— Но тогда, сын Вавилона, если, как ты утверждаешь, судьба мира записана в звездах, то все события на земле должны повторяться!

— Так и есть, — согласился Бел-Шарру-Уцар, — все повторяется, и все, что есть сейчас, уже было, и не один раз. Такова воля богов.

— Будь логичен! Разве требуется какая-нибудь воля, чтобы повторять одно и то же? Научиться предвидеть волю богов — это все равно что лишить их воли!

— Да, боги лишены свободы, — ответил астролог. — Миром правит Судьба, но и она лишена воли. Мир — колесо, катящееся по кругу, безразличное к тем, кто оказался у него на пути.

— Какая нелепость! — воскликнул Архимед. — Подумай, что ты говоришь! Если понятно, что звезды могут вернуться на свои места, то как могут вернуться к прошлому люди?

— Никто этого точно не знает, — покачал головой Бел-Шарру-Уцар. — Мудрые предполагают, что по истечении этого срока небесный огонь испепеляет землю, и потом все начинается сначала.

Архимед развел руками:

— Меня поражает, как ты недоверчив, когда дело идет о вещах, логически вытекающих из наблюдений, и как легковерен, когда речь заходит о ни на чем не основанных предположениях!

— Архимед, — ответил Бел-Шарру-Уцар, — моя вера в астрологию основана на неопровержимом опыте, на том, что предсказания ее всегда сбываются. Я верю в нее, потому что сам сделал немало верных предсказаний. Бывают, конечно, ошибки. Но в этих случаях ошибаемся мы, астрологи; божественные знаки всегда верны.

Архимед обернулся к Гиерону:

— Прости, государь, но, как видно, обсуждение зашло в тупик, и продолжать диспут нет смысла. Наши взгляды оказались настолько различными, что нет ни одной исходной точки, общей для него, — Архимед кивнул на Бел-Шарру-Уцара, — и для меня.

— Мне нечего добавить к этому, — сказал астролог.

— Признаться, — сказал Гиерон, — я и не ждал от диспута ничего другого. Слишком различны воззрения наших мудрецов. Но не будем огорчаться. Разные мнения не мешают нам оставаться друзьями. Пусть каждый выбирает то, которое ему по вкусу.

— Запиши эти слова, Прокл, — воскликнул Зоипп, — слова, проникнутые истинной мудростью!

— В благодарность за полученное удовольствие, — продолжал Гиерон, — оба мудреца одариваются серебряными чашами с изображением Геи — богини Земли и ее супруга Урана — бога звездного неба.

Гиерон покинул обсерваторию, за ним ушел астролог, разошлись и прочие гости. Дольше всех задержался Зоипп, разглядывавший звездный глобус.

— Послушай-ка, Архимед, — спросил он, — ведь глобус изображает вселенную так, как увидел бы ее какой-нибудь демон, если бы вылетел за пределы сферы звезд и посмотрел бы на нее снаружи?

— Справедливо, — ответил ученый, — и поэтому созвездия здесь нанесены не так, как мы их видим на небе, а словно отраженные в зеркале.

— Понятно, — сказал Зоипп, — а почему здесь нарисованы только звезды, а Луны и Солнца нет?

— Потому что, Зоипп, эти светила перемещаются среди звезд. Вместо изображения Солнца я должен был бы посадить на глобус улитку, которая ползла бы вдоль зодиака, обходя его весь в течение года, вместо Луны — более шуструю, которая успевала бы за это время обернуться двенадцать с половиной раз.

— А ползающей краски ты пока что не изобрел! — пошутил Зоипп и, распрощавшись, ушел.

Архимед постучал пальцем по полированному дереву глобуса:

— Идея Зоиппа не так уж плоха!

— Насчет ползающей краски? — улыбнулся Гераклид.

— Ну, краску заставить ползать я не берусь, но медный кружок отчего же?

— Ты задумал смастерить подвижную модель неба? — спросил Скопин.

— Угадал, — ответил Архимед, — именно это. Когда люди увидят, насколько закономерны движения светил, они отвернутся от астрологии.

— А по-моему, такой глобус не нужен, — сказал Гераклид. — Знающий поймет движение светил и без модели, а неуча и она не научит.

— Научит, — возразил Архимед. — Мы должны пробуждать у людей интерес к науке. Иначе кто после нас продолжит нашу работу? И мы не ограничимся моделью, мы покажем, каково небо на самом деле. Я хочу высчитать расстояния до всех светил, как Аристарх нашел их для Солнца и Луны. И надеюсь, вы мне поможете.

— Я никогда не занимался астрономией, — возразил Гераклид.

— Неважно. Ведь речь идет о геометрическом истолковании небесных движений и о расчетах. До сих пор никто не пытался определить размеры вселенной, так почему бы нам не сделать этого?

КОРАБЛЬ

аждое утро Гераклид вместе с учителем отправлялся на верфь, где вовсю шли приготовления. Архимед не зря выбрал для показа опыта именно этот корабль. Трирема стояла у подножия холма, который в этом месте близко подходил к берегу. Склон холма образовывал естественный амфитеатр, где можно было разместить любое количество зрителей.