Я написал подобное письмо и решил собрать подписи среди русской и еврейской интеллигенции.
Показал двум ученым. Они одобрили, но посоветовали, чтоб первыми подписали академик Глушков и профессор Амосов («тогда легко собрать подписи менее известных ученых»). Пошел к Дзюбе и договорился, что вместе посетим Глушкова. Позвонили в Президиум Академии наук УССР, т. к. Глушков — вице-президент Академии, член ЦК КПУ и обычно после обеда не бывает в Институте.
Глушков появился через час. К сожалению, с Дзюбой мы разминулись, пришлось идти одному.
Глушков, увидев меня, сухо заявил, что занят:
— Вы по какому вопросу?
— Опять судят за убеждения. Я хотел бы, чтоб вы подписали письмо протеста.
— Хорошо, давайте прочту. Но у вас только пять минут на беседу.
Прочел.
— Да, вы правы: суд над Синявским и Даниэлем нанес удар по престижу страны. Но я говорил уже об этом в ЦК. Они со мной согласны. Нужно было судить за уголовщину.
— ??? — Как? При чем здесь уголовщина?
— Мне говорили, что они занимались валютными операциями. О каких киевских процессах вы пишете?
— Неделю назад был суд над украинскими патриотами.
— А, это те, что хулиганили в кинотеатре.
— Они не хулиганили.
— Там какой-то Дзюба выступал, а его молодчики не выпускали из кинотеатра тех, кто струсил. Они с кулаками набрасывались на трусов. Трусить плохо, но что ж это за борцы за свободу, если они запрещают свободу бояться?
— Я знаю этих «дзюбовских молодчиков». Это худенькие интеллигентные парни и девушки, они не только не хотят, но и не умеют драться.
— А вы там были?
— Нет.
— Что же вы за математик, если основываетесь не на фактах?
— А вы там были?
— Нет, но мне рассказывал сотрудник Президиума, который все это видел.
— А мне рассказывали с десяток людей, в том числе те, кто ненавидит и боится украинских патриотов. Вы же член партии и должны знать, что классовое положение может искажать видение фактов. У меня более достоверные факты, т. к. и свидетелей больше, и среди свидетелей — противники украинских патриотов.
— Мы оба не были там, и потому не стоит продолжать спор. Вы знаете, что такое ОУН?
— Организация украинских националистов.
— Да, бандеровцев. Они вместе с фашистами уничтожали тысячи русских и евреев.
— Нет, не все шли с фашистами. Большинство украинских крестьян выступили против Сталина только потому, что помнили голод на Украине. Увидев Гитлера, они восстали и против фашистов.
— Вы не знаете историю или подтасовываете ее. Голод был и на Дону (я сам оттуда и видел голод), и на Кубани, и в Сибири. Этот голод был по вине кулаков.
— Да, но на границах Украины стояли войска и не пускали голодающих в Россию.
— Откуда вы это знаете?
— Мне рассказывали об этом те, кто проводил коллективизацию.
— У меня нет больше времени. Об украинских процессах я узнаю все детали и вызову, если понадобится, вас.
После Глушкова пошел к Амосову.
Предварительно показал письмо его сотрудникам.
— Не ходи — он тут же позвонит в КГБ. Ведь он член Верховного Совета.
— А если я приду с Линой Костенко?
— Может быть, подпишет: он жаждет славы у гуманитарной и технической интеллигенции.
— Кто из вас подпишет?
Один смотрит на другого. Наконец самый смелый говорит:
— Если подпишет Амосов, то и мы все подпишем. А так — страшно.
Чтобы объяснить, что такое Амосов, они рассказали одну историю.
Сотрудница отдела биокибернетики проводила опыты в барокамере. Начался пожар. Дверь барокамеры заклинило. Позвонила, видимо, по телефону — не работает. Так и сгорела. (Я знал её…)
Началось следствие. Обвинили в халатности Э. Голованя. Эмиль пошел к Амосову: «Мы ведь все виноваты, и вы тоже. Я просил у вас добиться ремонта всех приборов, вы были заняты… и вот…»
— У меня депутатская неприкосновенность. Выпутывайтесь сами.
Голованя спасло то, что следователь установил «алиби».
— Это и есть прогрессивный, «левый» Амосов.
Такая характеристика со стороны любимцев Амосова убедила меня в том, что не стоит рисковать.
Растроенный, я вернулся к тем, кто посоветовал получить подписи боссов науки. Выслушав, один из них запротестовал:
— Мерзавцы. Но мы-то что, не имеем достоинства? Зачем нам страховаться? Подпишем и без них…
Итак, две подписи уже есть, не больно маститые, правда.
Очень печальная картина открылась передо мной, когда я встретился с другими. Собрал всего… 7 подписей.
На следующий день один из подписавших признался, что его жена устроила скандал из-за того, что он подписал.
— Но я все же оставлю подпись.
У него было виноватое лицо. Совесть — с одной стороны, жена — с другой. Что делать мне? Вижу, смертельно трусит. Значит, только 6 подписей.
— Хорошо, я сожгу письмо, т. к. все равно мало подписей.
Он согласился с моим решением — мало…
Рассказал о своей «подписантской Одиссее» Дзюбе. Он очень жалел, что не пошел к Глушкову поговорить о дзюбовских молодчиках. С тем, что мало подписей, не согласился со мной: не в количестве дело. КГБ должен знать, что не все будут молчать.
Приехавшие из Москвы привезли отрывки из стенограммы процесса над Синявским и Даниэлем.
Ощущение кафкианы нарастало.
Кафка в это время стал среди молодежи очень популярен. Несколько его вещей опубликовали в журналах. Вышел том Кафки с «Процессом» тиражом в 9 тысяч экземпляров, из них 6 тысяч пошло за границу.
Поразило, насколько глубоко Кафка отражает абсурд нашего мира, столь знакомого — советского в кафкианском «бреде». Было очень смешно читать наших критиков о певце «отчуждения в гниющей феодально-капиталистической Австро-Венгрии»: если мы узнаём в этом отчуждении свое, то какой же мир у нас, при «социализме»?
Философские работы об отчуждении росли, как грибы. Вначале писали о том, что это ранний Маркс, еще не марксист. Потом писали, что-де буржуазные философы говорят, что ранний Маркс — гуманист, а поздний — антигуманист.
Раскопали в «Капитале» места, ясно указывающие на то, что и у позднего Маркса есть идеи об отчуждении, но только более зрелые.
Знакомый философ рассказал, что выясняется, что прежние переводы «Капитала» на низком уровне, они почти не передают слов о теории отчуждения. Сейчас делают новый перевод.
Он же сообщил, что есть много подготовительных рукописей Маркса к «Капиталу». Оказалось, что Маркс в начале работы писал философскую часть, философские строительные леса «Капитала». В самом же «Капитале» философия почти вся удалена, осталась наука. Рассказчик был в восторге от этих «лесов»:
— Для современной философии не вошедшая в «Капитал» часть ценнее самого «Капитала».
Обещал достать почитать… Где они сейчас, строительные леса «Капитала»?
Теория отчуждения все более связывалась с современной западной художественной литературой.
Опубликовали «Носорога» Ионеско, затем «В ожидании Годо» Беккета.
Все мои друзья, и я в том числе, были захвачены театром абсурда. Это ведь и есть настоящий реализм. Абсурдность XX столетия невозможно изообразить с помощью критического реализма.
Появились «Пьесы» Сартра. Моим друзьям они не очень понравились, мне же некоторые показались великолепными[1].
До «Пьес» опубликовали «Слова» Сартра, а также несколько произведений А. Камю. Воздействие Камю на нас было более сильным.
Когда я насытился новыми для меня художественными направлениями, стал замечать новые негативные явления как в своем сознании и пристрастиях, так и у окружающих.
Увеличился пессимизм, скептицизм, нигилизм и цинизм. Заметил, что у меня появился эдакий мазохизм. Эстетическими, высокохудожественными стали для меня произведения, где герои издеваются над собой и своими идеями, где идеал превращается в свою противоположность, где за святыми словами скрывается омерзительная действительность, где герои гибнут без всякого героизма, а если и есть героизм, то абсурдный. Любимым словом в философии стало «дерьмо», советский вариант библейского слова «суета».
