Дзюба объяснил, что мы из Союза писателей и что нам надо попасть на суд над нашими товарищами. Секретарь широким жестом пригласила к себе, без очереди: писатели все-таки, инженеры человеческих душ.

— Ваши товарищи зверски убили кого-либо?

Улыбается с сочувствием.

— Нет.

— А!? Изнасилование малолетней??

— Нет.

— Так что же?

Продолжает ласково улыбаться…

— Статья 62-я Уголовного кодекса.

Стала искать статью. Улыбка сменилась холодом, гневом.

— Антисоветская пропаганда и агитация?!

Стали ей объяснять, что обвинение ложное, ведь такое уже было в 30-х и 40-х годах, что по закону суд по этой статье не может быть закрытым, что мы имеем право присутствовать на суде.

Секретарь попросила на время выйти — она созвонится с начальством.

Ко мне подошла Л. Забашта и стала упрекать меня за мой русский язык. Я терпеливо объяснил, что жил в Киргизии, Одессе и Киеве, в местах, где почти не слышно украинской речи, и потому мне трудно говорить по-украински.

— Но ведь вы украинец?

— Да.

— Значит, вы должны говорить на родном языке!

— Но ведь не в этом главное, главное в борьбе с преследованием за мысль.

Спор прервался, т. к. нас вызвала секретарша. Она объяснила, что суд закрытый по закону, что прокурор занят и что нужно пойти либо к Макогону, либо к Гапону, областному начальству по части прокурорского надзора.

Фамилия Гапон вызвала невеселый смех. Лина Костенко саркастически напомнила «Процесс» Кафки.

Вышли ни с чем. В меня опять вцепилась Забашта.

Подошли к зданию суда. Милиционеры стояли лишь у дверей, ведущих в залы, где проводятся судебные разбирательства. Воспользовавшись этим, мы рванулись на лестницу, ведущую к областному прокурору. Подбежали два милиционера.

— Граждане, вы куда?

— К прокурору.

— Здесь присутственные места.

От словосочетания «присутственные места» пахнуло седой древностью, царскими временами.

Я прокомментировал:

— Ну, вот, скоро милиция будет называться жандармерией, а КГБ — охранкой.

Дзюба заявил милиционерам, что нам сказали, что вход к областному прокурору свободен всегда.

Милиционеры потоптались и заявили, что вышвырнут нас на улицу:

— Есть указание вас не пускать.

При этом показал почему-то на меня.

— А в указании есть моя фотография? Откуда вы знаете, что именно меня нельзя пускать?

— Вас всех велено не пускать.

Мы все же прорвались к прокурору.

Дзюба спросил:

— Почему нас не пускают? Что за указание нас не пускать к прокурору?

— Как это не пускают? Зачем вы обманываете? К нам всех должны пускать.

В дверь заглянул милиционер.

— Да вот он говорит об указании не пускать. Ведь так?

Милиционер подтвердил.

— Видно, указание от другого ведомства. Что вы хотите?

— Нас не пускают на суд по 62-й статье. На каком основании суд закрытый?

— По закону.

— Но в законе сказано, что суд закрытый только в трех случаях: если есть опасноость разгласить государственную тайну, если суд над подростком, если дело о сексуальном разврате. Почему же закрыли данный суд?

— В законе сказано, что решение о закрытом хар актере суда принимает суд.

— Но только на основании закона, т. е. в трех только случаях. На каком же основании…

— На основании закона…

— Но ведь в законе…

— На основании постановления суда.

— Но ведь…

Зациклились.

Дзюба спросил:

— Итак, суд закрытый?

— Да.

Опять цикл: закон — постановление суда — закон.

Вдруг истерический крик Л. Забашты:

— А почему вы говорите с нами по-русски?

— Я русская.

— Но ведь вы на Украине. А Ленин сказал…

Дзюба прошептал мне:

— Господи, вот с такими дураками приходится иметь дело…

Я кивнул головой — ее волнует, на каком языке разворачивается абсурд «Процесса», а нас — судьба живых людей.

Разгорелась дискуссия о ленинской украинизации административного аппарата.

Наконец нас попросили выйти.

Вышли все и подошли к входу в здание суда. Милиция уже не пускала в само здание.

Подошел поэт Драч и стал рассказывать содержание кинофильма «Перед судом истории». Это фильм о знаменитом «крайне правом» монархисте Шульгине, который был лидером правых в Государственной Думе, затем одним из деятелей Добровольческой армии Деникина, затем участником антисоветских заговоров. Шульгина играет… сам Шульгин.

В фильме идет спор между белой идеей Шульгина и красной — старого большевика.

В ходе спора показываются эпизоды истории, и Шульгин под напором фактов истории постепенно сдается.

Но как! Например, признавая, что Ленин спас Россию, он вздыхает о потере Финляндии, Польши. На поверхности фильма — сдача белой идеи перед красной, а по сути — признание белогвардейцем Шульгиным заслуг большевиков перед белой идеей.

После II-й мировой войны Шульгин вернулся в СССР и стал проповедовать правоту большевиков, оставаясь приверженцем единой и неделимой России, православия и т. д. Он не изменил своим взглядам, изменили своим — наследники большевиков. Так как против основной, белой идеи фильма стали протестовать украинские интеллигенты, то на Украине фильм почти не шел, а в России тоже вскоре был снят с проката.

Одна моя знакомая посетила Шульгина в 1970 г. и спросила его:

— Вы все еще за монархию?

— Я за моно…

Один из деятелей партии кадетов Мейснер, вернувшись в СССР из эмиграции, описал в книге «Миражи и действительность» допрос энкаведистами заместителя Деникина, генерала Шиллинга. Генерал на вопрос: «А что же вы почувствовали, когда увидели нас на улицах Праги?» ответил:

— Увидел генералов и офицеров с золотыми погонами, солдат, по форме одетых, перекрестился и подумал — стоит Россия!

И Шульгин, и Шиллинг увидели то, что есть, — «стоит Россия», «единая и неделимая», с «золотыми погонами» офицеры, с солдатами, «по форме одетыми», и приняли это: для их «белой идеи» этого достаточно — исчезли анархия в армии, жидовское засилье, а гибель миллионов людей — пустяк.

(Мейснер с восторгом описывает счастье возвращения белых в Россию и замалчивает об обмане «возвращенцев» — ведь их почти всех посадили в лагеря.)

Дзюба и другие товарищи продолжали требовать доступа в зал суда. Милиционеры объясняли, что зал мал и весь заполнен.

Наконец объявили:

— Пять человек могут войти.

Стали спорить, кому войти. Долго искали Сверстюка.

Пошло четыре, пятого не пустили.

Лина Костенко стала записывать слова подсудимых, судьи, прокурора и адвокатов.

К ней подошли милиционеры и забрали блокнот.

Не долго думая, она бросила подсудимым букет цветов. Когда букет летел, все милиционеры и судейские в испуге пригнулись… бомба…

Пригрозили выгнать.

Остальные стояли у здания суда. Прошел слух, что придет «сам» А. Малышко, а может быть, и Гончар, тоже чиновный, либеральный писатель. Конечно, не пришли.

Украинский «патриотизм» Малышко был проявлен его женой, Забаштой.

О. Мартиненко получил 3 года, Русин — год, Кузнецова — 4 года строгого режима.

Стали известны подробности этого и других процессов. Оказывается, при чтении приговора суд был назван «открытым». Многие каялись, признавали вину и даже выдавали товарищей.

Я спросил у Дзюбы: почему так плохо держатся… Вспомнили о гораздо худшем поведении декабристов. По пальцам можно перечислить тех, кто держался мужественно. Остальные говорили друг о друге все, что угодно, выгораживая себя.

Дзюба сказал, что плохо держатся те, у кого под ногами нет твердой идейной почвы, чей протест был, главным образом, эмоциональным.

*

После суда мои контакты с украинскими патриотами углубились и расширились.

Прочел несколько самиздатских статей.

Появились первые украинские письма-протесты против незаконных арестов. Одно из них было подписано известным авиаконструктором О. Антоновым.