Сгинул мой кораблик…

Попросту при обыске

Смяли сапогами…

(А. Галич, «Кадиш»)

*

Но возвращаюсь к доразгромному, 71-му году.

В ноябре должны были судить Анатолия Лупыниса. Я позвонил о дне суда Якиру. Вечером, за день до суда, позвонил А. Д. Сахаров и сообщил, что приехал на процесс Лупыниса.

Утром мы пошли к зданию суда. Я вкратце изложил суть дела: Анатолия судят за чтение стихов у памятника Шевченко 22 мая 1971 года.

У здания суда уже ждали Свеличный, Глузман, Александр Фельдман и другие знакомые. Очень мало. Светличный познакомил нас с отцом Лупыниса. Отец, колхозник, стеснялся «образованных» людей. Весь в боли за сына. Анатолий уже сидел до этого 10 лет. Пришел из лагеря с параличом ног: два года держал голодовку. Ходил на костылях. Вылечился, а теперь в «психушку» попадет. Как мы узнали позже, следователь уговаривал отца «спасти» сына — сказать, что у Анатолия с юности наблюдались странности.

— Ведь это же больница, а не тюрьма. Там он отдохнет, поправится. Часто дают свидания, можно передавать продукты.

Какой же отец, не знающий об истинном лице психушки, откажется от возможности помочь сыну избежать тюрьмы?

Если бы мы знали об этом разговоре со следователем в день суда, то мы бы объяснили отцу, чтб такое «больница» и что за «врачи» там опекают «больных»…

Как ни странно, нас всех пустили в зал суда. Я поблагодарил жену Сахарова Елену Боннэр:

— Вот видите, как с вами считаются!..

Вышла секретарь суда и объявила, что в связи с болезнью председательствующего суд переносится на неопределенное время.

Который раз они показали, что нельзя строить иллюзий на их счет.

Мы достали стихи Лупыниса. Все тот же центральный образ «Кобзаря» — покрытка. Покрытка — Украина, рождающая сынов, издевающихся над матерью.

… Я бачив, як безчестили матiр,

Мою матiр (…)

Згвалтована,

               одурена,

                           розп’ята,

3 вiдтятим язиком, опльованим чолом,

Лежиш ти в пазурах коханцяката (…)

Це я, твiй син, народжений iз блуду,

Прошу тебе, молю тебе, кляну:

3iрви з очей облудливу полуду,

Розбий для тебе зроблену труну.

Да, за такие слова посадят надолго. Это не Сосюра, пролепетавший сквозь слезы и сострадание к Украине: «Росшськопольська потаскуха» и тут же извиняющийся перед Матерью-Украиной. Он не имел права на эти страшные слова, ведь сам в какой-то степени был «байстрюком»-«перевертнем».

У Лупыниса не истерический протест, а мольба и требование к «братьям»:

Хоча б на мить, хоча б перед здохом

Спокутуйте пiдлоту та обман.

На суд я к нему так и не попал: поехал в Одессу попрощаться с матерью и сестрой, т. к. уже уверен был, что арестуют, хоть и не было видимых признаков.

На этот раз они не предупредили никого из свидетелей, отца Лупыниса привезли в последнюю минуту. (Мое обещание Сахарову позвонить — он обещал приехать в любое время на этот суд — так и осталось невыполненным.)

В Одессе шло следствие по делу Нины Строкатой-Караванской. Арестовали Притыку, того самого, что интересовался, на каком языке издевались над Ниной Антоновной. Притыка все, что знал и не знал, выложил перед КГБ. Арестовали других знакомых Нины Антоновны. Стали преследовать даже дальних знакомых.

Из Одессы я приехал домой больной (грипп). Новый год провел с друзьями. Приехала из Харькова Тамара Левина. Она рассказала об анекдоте с женой Володи Пономарева — Ирой Рапп, внучкой члена ЦК КП(б)У, ЦИК Советов Украины, академика-химика.

Ира приехала в лагерь к мужу. Лагерь находился в Каменец-Подольской области на родине ее деда — В. П. Затонского. В кабинете начальника лагеря висел портрет деда. Начальник с любопытством смотрел на Иру: пикантность ситуации он оценил (даже внешне она на него похожа).

Начальник как раз беседовал с матерью одного из уголовников:

— Ваш сын не хочет повышать свой культурный уровень, ничего не читает. Это нехорошо, он так и останется вором.

Ира попросила передать Володе книги.

— Слишком много вы возите ему книг. Он и так слишком образован!..

Ну, как тут не вспомнить слова её матери, дочери Затонского. Она долго слушала наши харьковские споры, а потом со вздохом сказала:

— Маленькой я до революции слушала те же споры отца. А теперь вы спорите о том же. Как не надоест вам вся эта политика?!

Когда уголовники узнали, что Пономарев — «политик», стали проявлять сочувствие и поддержку:

— Ну, ничего, вот будет революция — кровью коммунистов заполним ямы.

Володя иронически объяснил, что как раз за то, что он коммунист по убеждениям, его посадили. Никто ему не поверил. Кто же не знает, что коммунисты не сядут за убеждения, а за кусок хлеба — маму родную продадут!..

Тома сидела со мной, «болящим», и спорила. Все тот же спор Алеши и Ивана Карамазова (в трактире) — вечный спор г Российской империи.

Вечером, когда собрались друзья, вдруг позвонили. В комнату вошли «колядники». В старину по всей Украине (а сейчас — только по селам) ходили по хатам парни и девушки, пели «коляды», обрядовые песни, в масках с фигурами. И молодежь Киева возродила этот обычай, один из самых красивых.

Это было настолько неожиданно, настолько трогательно, что и колядники и мы все были растроганы. Я не знал обряда, не знал, что говорить, как отвечать на песни.

Одной из колядниц — художнице Люде Семыхиной — шепнул:

— А чем можно одаривать?

Я помнил из деревенского детства, что колядникам в мешки сыплют все, что попадается — колбасу, фрукты, пряники, деньги.

Но это же «научные» колядники! Они изучали обряд в традиционной форме, древней, ная смысл всех масок. Люда посоветовала ответить как Бог на душу положит.

Я предложил гуцульские тосты:

— Будьмо (будем жить)!

— Най вони вси повыздыхають!..

Все рассмеялись…

Я вспомнил этот эпизод, так как это было последнее, что связывало меня в тюрьме с украинским патриотаческим движением и вспоминалось потом как символ. «Воны» не «повыздыхали», а только точили ножи и зубы, готовили всесоюзный погром, в частности, преследование участников «коляд».

Тамара через день уехала. Прощаясь, я сострил:

— Жаль, все не удается пройтись по тебе Фрейдом.

А сейчас она сидит здесь, в горах Норвегии, у камина, читает самиздат. И рассказывает об иврите, о Библии на иврите.

Оказывается, Авраам в Библии «играл» с Сарой, а Сара смеялась, узнав, что родит сына. Потому и сын их назван был Ицхак (Исаак) — от слова «смеяться».

Круг замкнулся, вернее, один за другим. «Отец народа», нации, т. е. создатель культуры, играл с жизнью, а жизнь преодолевала страдания смехом. И эти-то темы — культура, игра, смех и страдание — и были главными темами моей тюремной жизни.

Правда, когда я обещал «пройтись Фрейдом», ни она, ни я не знали об Аврааме этих деталей и не знали, что в сказочной Норвегии мы будем вместе, Фрейдом проходиться по языку Ветхого Завета. И что новый круг начнем, и все те же темы будут волновать нас: Авраам— Абрам — Сара — Иудея — Украина — культура — игра — смех и страдания…