— Выходит, мы не можем быть одиноки во Вселенной?

Второй повернулся и оглядел первого:

— Твою ж… Это правда. Вот о чём надо было думать! — он указал пальцем в землю. — Ты только из лужи выйди, — ноги промочил.

Стоя по щиколотку в воде, его приятель медленно опустил голову, пожал плечами и улыбнулся.

— Это да… — задумчиво протянул он и сделал шаг. — Это да…

Потом выразительно провёл ладонью по рукаву рубашки и показал, как оттуда тоже полилась вода. Оба расхохотались.

— Представляешь, если детерминировать эту идею в биологическое разнообразие, что будет? К чёрту всю генную теорию. Волновые функции — прямая передача не наследуемых черт.

— Язык. Вот откуда всё пошло. Ух… Нематериальные носители — основа эволюции…

Слова растаяли в шорохе капель дождя. Ребята, оживлённо похлопывая друг друга по спинам, зашагали к выходу и скрылись из глаз. Я опустил зонт, чтобы убедится — дождь перестал так же внезапно, как начался. И усмехнулся:

«Вы не одиноки во Вселенной? Хм… Вы не одиноки, уж поверьте.

Земля, 1981-ый год по местному летоисчислению.

 КОНФУЗ  

 Лучшее место,  

 чтобы хранить тайны,  

 это прошлое.  

— Что ж вы, Афанасий Иванович, не веселы? Аль, голодны никак?

Рыжий извозчик хитро покосил глазом на станового и заискивающе ухмыльнулся во весь рот.

Бледный, грузный и разящий перегаром Афанасий Иванович плюхнулся на жесткую сидушку, как будто в жалости на спинную боль, глухо застонал и, вытирая обильный пот на лысине, просипел через силу:

— Гони, дура-ак. К фельдшеру скорее… — и вяло махнул батистовым платком.

— Не извольте гневаться, барин, — и, глянув еще раз, теперь с легким удивлением, рыжий хлестанул лошадь. — В момент доставлю. К фельдшеру. Прытью!

Лошаденка встрепенулась, словно почуяв неладное, нервно переступила передними ногами и потянула.

Извозчик перекинул вожжи из ладони в ладонь и снова обернулся:

— А чего же не к Игошиным, Афанасий Иванович? Ай, не скучно у них сейчас. Ай, весело… — попытался он пропеть бодрым тоном, но тут же осекся, поймав кислый, противный взгляд, брошенный из-под хмурых бровей станового.

— Гони! — прошипел тот, медленно закатывая глаза: — Помираю.

И попытался, кряхтя, передвинуться на середину сиденья.

Рыжий залепетал:

— Аха, аха. Я же не… Сейчас я. Аха.

Извозчик, по всему видно, перепугался. Вся фамильярность его в раз улетучилась. Он съежился, крепче ухватил вожжи и втянув голову в плечи да желая угодить, погнал лошадь.

— Эй, пошла, пошла-с. Пошла-а!

Пролетка миновала усадьбу, простучала по центральной и свернула в проулок. А вот там Афанасий Иванович изменился. Тупая боль, что уже почитай целый час выворачивала его наизнанку, словно кухарка зайца перед тем как нашпиговать картошкой, вдруг ухнулась в самый низ живота. Зато в груди просветлело, дыхание отпустило и сделалось резкое зрение. Становой замер. Легкая тень радости побежала по его бескровному челу: «Господи, прости-отпусти грешного. Может и не помру сегодня? — начал соображать он. Но… тут же почуял, что собирается новая напасть… может и похуже прежней. Не прошло и минуты, как ему резко, внезапно и совершенно невыносимо захотелось… по большому.

Мочи не было как приперло. Афанасий Иванович поднатужился и, крякнув, закинул одну ногу на другую. Потом крепко сжал ягодицы, выпрямил спину и приготовился стерпеть. Ему хотелось заорать: «Стой!» Но он уже не мог. А вместо того сжался до онемения, так, что наглухо передавил себе дыхание.

«Штаны-то ведь не за копейку куплены» — откуда-то вперилась дурная мысль. Афанасий Иванович терпел, потел как водокачка, успокаивая себя: «Теперь точно не помру». И ликовал в душе. Кроме пьяной и слегка помятой души, места в нем не осталось ни капли. Все остальное нутро станового переполнило жуткое давление.

Афанасий Иванович так и не успел выбрать окончательно, что ему сделать: дотерпеть, порадоваться, или обделаться со свистом прямо тут, в пролетке, за спиной рыжего извозчика. Ясно было одно — может выйти конфуз.

А колеса тем временем соскочили с брусчатки и мягко покатили по переулку.

Это помогло Афанасию Ивановичу терпеть. С лица его продолжал течь пот, руки, крепко-накрепко сжав платок, сиротливо притулились к животу. «До фельдшера не дотянуть. Да и на кой чёрт!» — отчаялся он, пустил вдруг протяжного, звонкого «голубка» и неловко засипел:

— Туда сверни. За угол!

При этом уронил платок, махнув неловко. Рыжий, видать, о чем-то догадался. Да и не мудрено, — запах перегара у него за спиной стыдливо отступал прочь. Он торопливо дернул вожжу, и коляска кинулась за лошадью в поворот.

Тут проулок склонялся к реке, а справа потянулся косой забор, заросший бурьяном.

— Туда! — прошептал становой.

Рыжий, стараясь не зацепить колесом трухлявый столб, вскрикнул:

— Куда-с-с, лешая? Пошла! — и вежливо справился: — Не к речке ли, Афанасиваныч?

— Ну.

Дрожки поравнялись с кудлатой ивой за огородом и пассажир, не разнимая пухлых коленок, велел остановиться. Ему пришлось выдохнуть со всей мочи, чтобы повернуться на бок. Рыжий, бросив вожжи на колени, участливо наблюдал.

И вот тут Афанасий Иванович совершил ошибку.

Терпя напряжение и злясь на извозчика, он, вместо того, чтобы вылезать медленно, в сердцах скользнул задницей по краю сиденья и прыгнул на обе ноги. Как только подошвы сапог коснулись твердой земли, организм Афанасия Ивановича встрепенулся, словно бойкий воробей, и… разом опустел. С одобрительным, протяжным звуком.

Пока извозчик слушал мелодию, его лицо непроизвольно вытягивалось, а рот открывался. По окончании концерта, свидетель мигом захлопнул челюсть, с восторгом глядя в нижнюю половину страдальца.

А тот невольно уже смотрел куда-то вдаль, не в силах скрыть святую тень умиления. Конфуз, как ни крути, а случился. Что уж теперь-то.

Всё испортил рыжий, ляпнув:

— С облегчением, вас, Афанасий Иваныч!

Тот мигом потерял ореол нежного сияния на лице и нервно гаркнул:

— Пошёл ты!

Покуда рыжий соображал, как быть, Афанасий Иванович, явственно ощущая неудобный груз в плисовых шароварах, потрусил мелким аллюром сквозь кусты к речке. А в толстощекой голове его забрякали мелкие радости: «Ладно порты надел с подвязками… может хоть в сапоги не… не за копейку же…»

Рыжий привстал на козлах, провожая взглядом лысину станового. Трепет листвы затих вместе с шагами, а скоро воздух порвал истошный свист соловья. Извозчик сел, тоскливо усмехнулся и стал ждать.

«Гривенный-то хорошо бы получить за хлопоты» — задумчиво бормотал он полчаса спустя. Неприглядная мысль, что пассажир уж не вернётся сегодня и денежка его плакала, приходила неохотно. Тем временем вечерело, прохлада от реки поднималась в улицу и надеяться, по всему, стало бесполезно.

Извозчик поджал нижнюю губу, хмыкнул в сердцах и оглядел сидение коляски. На полу валялся скомканный батистовый платок. Рыжий перегнулся, поднял его.

«Эх, Афанасий Иваныч, Афанасий Иваныч. А ещё в чинах, — вдруг, ни с того, ни с сего, повеселел он. — Вот тебе.

Рыжий смачно плюнул в платок, свернул его и выбросил.

Потом, с довольной усмешкой, стал разворачивать лошадь, покрикивая:

«Пошла-а! Пошла-с-с!»

 ГЕНИЙ  

Если гением называют человека очень особенного в чем-то, то это может быть что угодно: наука, литература, музыка, вышивание крестиком или художественный свист. Столь однозначные утверждения свойственны юности, поскольку вместе с ней рождаются и умирают.

Тот гений, о котором я вспомнинаю, как и всякий, наверное, приличный гений, жил в конце семидесятых, был до безобразия худым студентом, носил длинный кожаный плащ, пил портвейн и редко стриг ногти.