Нет, вариантов развития событий всего два. Либо Марк потребует, чтобы я избавилась от ребенка. На это я не пойду, а лишние нервы мне сейчас не нужны. Либо, как человек принципиальный, будет настаивать на том, чтобы я разорвала помолвку с Яном, а сам захочет участвовать в жизни малыша. При этом для Марка и для его родителей я навсегда останусь шалавой, которая изменила одному брату с другим. Что еще хуже, они могут внушить это презрение и моему ребенку. К тому же, если выяснится, что отец — Марк, это будет главным и непреложным доказательством его измены. Его жена получит весь бизнес, и Марк возненавидит меня еще сильнее, а ребенок станет для него болезненным напоминанием о крахе. Оно мне надо?

— Я спросил что-то сложное? — напирает Марк. — Чего ты молчишь?

— А что я должна тебе сказать? — изображаю возмущение. — Думаю, просто послать тебя или с пощечиной будет доходчивее.

— Ты отлично знаешь, что у меня есть основания спрашивать. Перефразирую вопрос: это мой ребенок?

— Нет, — вкладываю в эти слова все свое желание защитить малыша от разрушительного влияния Марка. И я ни секунды не лукавлю, потому что мне неважно, чья была сперма, значение имеет лишь то, кто будет воспитывать. — Это не твой ребенок.

На Марка мой ответ, кажется, не производит никакого впечатления. По крайней мере, по непроницаемому лицу мужчины трудно что-либо прочитать.

— Какой срок? — не унимается он.

— Пять недель, — тут уже мне не надо лукавить: Марк считает, что мы с Яном сношались, как кролики.

— Пять, — он задумчиво щурится. — А у нас с тобой все случилось… Пятнадцатое, четырнадцатое… — Выходит, три недели назад.

Я с трудом сдерживаю довольную улыбку. Марк не в курсе, что срок беременности считают от первого дня последних месячных, думает, что прямиком от зачатия. Что ж, пусть думает так и дальше. Даже справку могу показать — это его успокоит, и он не будет требовать теста ДНК. А любое сходство легко объясняется родством. Мало, что ли, на свете людей, которые похожи на родного дядю? Впрочем, пока я скрещу пальцы: лучше бы в моем ребенке как можно меньше напоминало Марка. Особенно — по части характера.

— Я же говорю: он не твой, — победоносно вздергиваю подбородок.

— Прекрасные новости, — язвит Марк. — Тогда кто отец?

Он ведь издевается, да? Это шутка какая-то? Или он и впрямь считает, что мое хобби — развлекать на трассе дальнобойщиков? А может, он думает, что все свободное от работы время я провожу в бурных оргиях в мужской сауне? Нет уж, я определенно была права: Марку даже близко нельзя приближаться к моему малышу!

— Сделаю вид, что я ничего не слышала, — сердито поджимаю губы.

— Могу повторить, — нисколько не смущается Марк.

— Можешь, — киваю я. — Хоть сто раз повторяй. Я не собираюсь перед тобой отчитываться. Уясни две вещи: я выхожу замуж за твоего брата. И у нас с ним, с Яном Робертовичем Озолсом, будет ребенок. Наш общий ребенок. Если ты мне не веришь, если у тебя паранойя или другие проблемы психиатрического характеру, обратись к врачу, не ко мне.

На этом я решаю весь этот фарс закончить и, расправив плечи, направляюсь к двери. Марк снова хватает меня за руку, но больше в поддавки играть не собираюсь.

— Постой… — начинает он, но я резко отдергиваю руку и толкаю Марка в плечо.

— Еще раз дотронешься до меня, и я хорошенько подумаю, не выступить ли в суде в пользу твоей жены, — чеканю каждое слово, и на этот раз до Марка доходит.

Его глаза темнеют от злости, на сжатых скулах перекатываются желваки, но, слава Богу, он ничего не отвечает и отступает в сторону, пропуская меня к двери. Я знаю, что ударила его в больное место, и ни при каких обстоятельствах не выполнила бы свою угрозу, потому что считаю низким и подлым влезать в чужую семью. Я блефую, и Марку об этом знать не обязательно. Раз уж я для него все равно презренное существо, что-то среднее между шалавой и личинкой навозной мухи, то терять мне нечего. Зато, глядишь, перестанет преследовать меня и докапываться со своими обвинениями.

Я ухожу к себе, не желая участвовать в импровизированном празднике Яна. К счастью, сидеть взаперти мне приходится недолго: Марк, судя по всему, не счел грядущую свадьбу достаточным поводом для выпивки, и спустя минут двадцать до меня доносится хлопок входной двери.

Выдохнув, я собираю себя по кусочкам, старательно убеждаю в том, что поступила правильно, и пытаюсь вернуть жизнь в прежнее русло. С уходом Марка на улице светлеет, грозовые тучи тают на глазах, и яркое летнее солнце весело отражается в лужах. Не знаю, совпадение это или нет, но мне кажется, что и моя черная полоса осталась в прошлым: мысль о беременности уже не так пугает, вместо усталости внутри появляется приятная легкость, будто меня накачали гелием, и в понедельник я иду на работу совершенно другим человеком. Улыбаюсь случайным прохожим, и плевать, что они косятся на меня, как на городскую сумасшедшую.

Я никогда не верила, что положительный настрой способен менять судьбы, но теперь убеждаюсь в этом с каждой секундой. В любимой кофейне нет очереди, в автобусе мне уступает место приятный молодой парень, а на работе уже ждет начальница с отличной новостью: повышение и прибавка к зарплате. Те три недели мучений не прошли бесследно, капризная клиентка мало того, что лично похвалила меня перед руководством, так еще и привела двух подружек, которые тоже захотели себе что-нибудь эдакое. Не день, а поход в Диснейленд с VIP-пропуском на все аттракционы. Уверовав в собственную везучесть, я затариваюсь всякими вкусностями и шампанским, чтобы дома обмыть повышение с Яном. Радость омрачает только одно: всю дорогу в автобусе нестерпимо воняет резиной. Нет, не жженой, а просто такой… Резиновой. Словно я сунула голову в автомобильную покрышку.

Запах преследует меня, душит, забивается в ноздри густой липкой пробкой. Ноют виски, желудок сжимается, тошнота подкатывает к горлу, а на лбу выступает холодная испарина…

— Господи, да что ж так воняет… — выдаю я вслух, отчаянно хватаясь за поручень.

— Чем? — удивляется старушка, которая сидит около меня.

— Так резиной же… Вы что, не чувствуете?! — утираю лоб тыльной стороной ладони.

— Нежные все такие стали! — возмущается тетка с сумками.

— Ой, не говори, Люд! — вторит ей подруга. — Не нравится — заработала бы на машину!

— Мы вон и на «Икарусах» раньше ездили — и ничего, — пыхтит и раздувается тетка.

— Да при чем тут это! — стараюсь дышать ртом, но запах только сильнее. — Резиной же воняет!

— Беременная, что ли? — понимающе улыбается старушка. — Уступите кто-нибудь! Мужчина, вот вы…

— А почем я знаю, что она беременная? — возмущается мужик. — Я, между прочим, на работе целый день на ногах!

— Да не надо… — слабо возражаю я. Сейчас мне хочется только одного: глотнуть свежего воздуха. Две остановки, всего-то две! Дотерпеть бы…

— Вы что, не видите, ей плохо? — охает старушка.

— Нормально… — с трудом сдерживаю подкатывающую тошноту.

— А кому сейчас хорошо? — мужик упрямо ерзает на своем месте, показывая, что сдаваться не собирается.

— Правильно, мужчина, сидите-сидите, — вступается за него тетка. — Я вот с таким животом ездила стоя. И ничего! Двоих выносила!

Словно издалека до меня доносится бодрая автобусная перепалка, но у меня уже нет сил вслушиваться и объяснять, что я не хочу никого поднимать с насиженного места и не требую сочувствия. Только бы не вырвало, Господи…

— Вы что, не видите?! — воюет неутомимая старушка. — Здесь даже на стекле наклейка: места для пенсионеров, пассажиров с детьми и беременных!

— Ага, только у беременных еще живот нарисован! — хмыкает мужик. — А у меня, может, еще больше живот!..

Автобус, качнувшись, останавливается, и я понимаю, что это было последней каплей: содержимое желудка вот-вот хлынет через край, и я пулей вылетаю на чужую остановку, бросаюсь к ближайшим кустам и, согнувшись пополам, мучительно прощаюсь с обедом.