— Грешен я, батюшка, ой грешен! Помоги мне, избави от напасти чёрной… — тихо лепетал мужик, размазывая по заросшим щекам слёзы.
— Быть может, сын мой, пройдём во храм на исповедь? — Заметив нас, предложил хозяин.
— Нет, отче, пускай и эти добрые люди узнают о беде моей, дабы грехов чужих не повторить.
— Что же, говори, человече, что душу твою гложет.
Тот перекрестился на церковь, судорожно вздохнул и начал свой рассказ.
— Кличут меня Белосветом. Белосвет со Светлого Хутора. Лишь две седмицы тому был я простым мужиком, крепким селянином. Жил, как все: поле пахал, хлеб сеял, жинку любил. По вечерам, бывало, и в корчме с друзьями сиживал, да лишку себе не дозволял. До хаты завсегда своими ногами добредал. Не жизнь — сказка. Да только пришла беда, откуда не ждали: рыл себе на дворе погреб новый, и на саженной глубине нашёл сундук-ларец. Чудной такой, полосами медными стянутый. Думал, щедрый Господь клад золотой ниспослал, ан нет: Черз окаянный свою чешуйчату лапу приложил, — он вздохнул и скривился, словно от зубной боли. — Встречу того лиходея, что меня подлой грамоте обучил, наплюю в поганы очи. Завсегда знал, что от этой науки беды одни…
— Ты, сын мой, дело говори, — строго оборвал его поп.
— Да, да, прощеньица прошу, — рассказчик звучно высморкался в рукав и продолжил: — На ларце, на крышечке на самой, надпись выбита. Мол, скажи только «Двое из ларца, одинаковых с лица!», и будет тебе счастье.
— И что? — Заинтересовался я, вспомнив мультфильм своего детства. — Сказал?
— Сказал, — грустно кивнул Белосвет. — Крышка вмиг отпала, и вылезли из нутра две здоровенные рыжие дылды. Подхватили меня под руки и пояснили, что отныне и впредь готовы всё-всё за меня делать. Всю работу. Токмо сперва с ними нужно деловую бамагу заключить. Договор, то бишь. Ну, я сдуру возьми и заключи. А заместо подписи крест поставил да каплю крови выдавил.
— Так-так, — недобро нахмурился священник. — А далее что было-то?
Рассказчик поёжился под его тяжёлым взглядом, перепугано глянул на нас и быстро заговорил:
— Попервах я всё нарадоваться не мог. Молодцы те и в поле трудятся, и за скотиной ходят, воду таскают да дрова колют. Погреб за меня дорыли, дёрном покрыли, закрома намостили да полки приладили. Мне же благодать: лежи себе в тенёчке да в небеса поплёвывай. Полежал-полежал, а там и время обеда подоспело. Только за стол присел да за ложку взялся, оба молодца тут как тут. Все харчи подмели, всю брагу вылакали. Мне ни крошки, ни капли не оставили. Договор, говорят, дороже денег. Пить да кушать теперь тоже они за меня станут, ибо сие есть работа тяжкая. Повздыхал я, да стерпел. Таких работников ещё поискать надобно. А я уж как-нибудь перетерплю. Терпел-терпел, а тут и ночка подошла. Полез к жёнке на печь, а они, срамные, уж там прохлаждаются. Взбеленился я, схватил ухват печной и давай злодеев им тыкать. Да только чую — не попадаю. А они ржут, что кони на торжище: договор, мол. Ничто им сделать не смогу, покуда эта черзова бамага цела. И никто не сможет… Вот и брожу теперь по околицам, одинокий, никому не надобный хмырь.
— И что же ты, горемычный, все две седмицы не евши, не пивши? — Посочувствовал батюшка. — И как только на наш погост не загремел?
— Дык я же ж хитрый, — невесело усмехнулся Белосвет. — Воду теперь прямиком из речки хлебаю. Они, проглоты, рядышком пристраиваются, отпихивают, да реку-то им не выпить. А я глоточек сделал, и рад. А то колосок зелёный в поле пожую… Тем и жив пока. Да только силы мои на исходе, батюшка. Нет спасу от молодцев проклятых, вот, к тебе за советом и явился.
Отец Сергий задумчиво сдвинул брови.
— Выход есть, сын мой. Надобно тебе договор тот диавольский разорвать.
— Я и рад бы, отче. Да они его, может, за морями-окиянами, в царстве тридесятом скрывают. Добыть-то как?
— А ежели в ларце том поганом поискать, покуда нечисть трудами занята?
— Да они, супостаты, первым же делом ларец свой запрятали. Сказали — там он, где ни одна душа живая не сыщет.
Священник лишь огорчённо развёл руками.
— Прости, сын мой, в этом твоём горе я пособить не смогу. Разве только помолиться за здравие, а там — и за упокой…
Тут Иван, стоявший в сторонке, подошёл ко мне и шепнул:
— Сень, дай-ка мне фляжечку твою. Жалко бедолагу. Спасать будем, забодай петух.
Я вынул из кармана водолейку и без лишних слов передал ему. Ваня уже доказал свою способность нестандартно мыслить, так что оставалось лишь молча наблюдать за развитием событий.
Наш патлатый друг подошёл к Белосвету, сочувственно похлопал по плечу.
— Плохи твои дела, браток. Впредь будешь знать, как с нечистью связываться да всякие-разные бумаги кровью своей мазать. На вот, глотни бражки ядрёной, живо полегчает, забодай меня петух! — И подал ему тыквенную бутыль.
Мужик всхлипнул, дрожащими руками взял флягу, но не успел даже пробку вытащить.
Прогремел гром. Полкан жалобно взвыл и забился под крыльцо, гремя цепью. Взъерошенные куры с тревожным кудахтаньем ломанулись туда же, теряя пух, перья и помёт.
Вокруг Белосвета закружил чёрный дымный смерч, из которого выпрыгнули двое мордатых рыжих парней в ярких пёстрых рубахах. И впрямь, похожие друг на друга, словно близнецы, только у одного глаза светлые, пустые, у второго же — бездонные, чёрные, словно уголь.
— Договор! — Хором рявкнули они, выхватывая у замершего бородача водолейку. — Ты себе отдыхаешь, мы за тебя работаем! Питие есть работа!
Передавая друг другу флягу, они принялись жадно вливать волшебную жидкость в свои щербатые рты. Очень скоро разноцветные очи осоловели, огненные кудри встали дыбом, но чудесная водичка всё не убывала.
Мы, включая священника, Полкана и озадаченного Белосвета, с интересом наблюдали за невиданной попойкой. Длилась она недолго. Где-то через четверть часа с разгромным счётом в два-ноль водолейка победила.
Упитые молодцы дружно повалились на землю, в изнеможении раскинув могучие руки и нацелив в небо раздутые до невозможности животы.
Дурак спокойно подобрал флягу, заткнул её и передал мне. Затем повернулся к священнику:
— Батюшка, у вас в хозяйстве топорик найдётся? Побольше да поострее, петух его бодай.
Отец Сергий на короткий миг задумался, довольно улыбнулся и кивнул. Перекрестившись, осторожно обошел распростёртые в центре двора тела и скрылся в маленьком дощатом сарае.
— Что ты задумал, Ваня? — Тихо мяукнула Бася.
— Сейчас увидишь, — хитро подмигнул ей Дурак. — Надеюсь, сработает. Бог поможет!
Священник вернулся, волоча нечто огромное и блестящее, сильно смахивающее на парадный бердыш стрельца времён Ивана Грозного. Длинное широкое лезвие покрывали тонкие узоры, среди которых центральное место занимал золотой православный крест.
— О, это годится! — Обрадовался Иван, одной рукой подхватывая чудовищное оружие. — Забодай меня петух! Откуда такая славная игрушка, батюшка?
— Ну дык, я ж всего годков с двадцать как духовный сан принял, — скромно потупился отец Сергий. — А до того с торговыми обозами по трактам хаживал. От татей беззаконных да нечисти лесной боронил. С той поры рубильничек сей у меня и сохранился.
Ваня только присвистнул, уважительно глянув на попа.
— Непростой рубильничек, как я погляжу. Никак тут в железе и доля серебра имеется?
— Точно так, сын мой. Супротив нечистой силы ковался. Его в самом граде Китеже смастерили, во главном храме освятили. Я уж и не упомню, сколько раз он мне жизнь спасал! Теперь для сынка берегу — авось и он, как подрастёт, в охрану обозную подастся. Служба честная, нужная, крепко житию-бытию учит.
— Во как! Что ж, постараюсь не сломать, петух бодай. И помою потом, ежели перепачкаю. А теперь, друг мой ситцевый, настал твой черёд, — Дурак взмахнул бердышом и вперил жутковатый взгляд в Белосвета.
— Мой? А что?.. А как?.. — Испуганно пролепетал тот, не сводя зачарованного взгляда с хищно блестящего лезвия.
— А так, — прервал его Ваня. — Вот проспятся молодцы, и снова почнут жизнь тебе гробить. Так чего ради муки терпеть, чего страдать зазря? Давай, склони-ка свою буйну голову. Сейчас мы враз, одним ударом, все твои беды и разрешим, забодай петух! Всё лучше, чем под забором с голоду сдохнуть. Не боись, я тебя не больно убью. Чик — и ты уже на небесах. А уж батюшка проследит, чтоб с пути не сбился.
