— Эй, друг, постой! — закричал мой попутчик и бегом пустился к машине.
Я еле поспевал за ним.
— Ну что? — недовольным голосом спросил тракторист, чёрный от загара парень в выцветшей майке, к которой был приколот комсомольский значок.
— Выручай, друг! — взмолился прохожий. — У нас грузовик на броде застрял. Там недалеко покосы нашего колхоза. Ну, меня и послали утром за сеном. Ещё двое колхозников со мной. Сено, мы нагрузили, а как назад стали через речку перебираться, тут машина и засела. Мотор залило. Помоги. Тебе-то ведь на тракторе только один раз дёрнуть — и вытащишь.
— А далеко брод?
— На Урее. Рядышком.
К нам подошёл прицепщик — рыжий курчавый паренёк с облупленным розовым носом.
— Ничего себе — рядышком, — проворчал он. — Километров за двадцать. А с таким ходом и до заката не доедешь. Ты что же в свой колхоз не пошёл за помощью?
— До нас от брода километров пятьдесят, — объяснил шофёр. — Только к завтрашнему утру добрался бы. А завтра — сводка была — буря ударит. От нашего сена ни травинки не останется.
— Буря будет, — кивнул тракторист. — Мы вот тоже стараемся с рассвета. До темноты надо овёс убрать.
— Эх! — с отчаянием проговорил шофёр и сразу весь поник. — Пропадёт сено. Сколько корму коровам на зиму… Всё пропадёт…
Тракторист задумался. Он словно что-то подсчитывал и прикидывал в уме, прищурив глаза и оглядывая наполовину сжатое поле. Наконец он махнул рукой:
— Ладно, успеем. Отцепляй, Павел.
— Да ты что? — чуть не задохнулся прицепщик. — Овёс погубить хочешь?
— Говорю тебе — успеем, — сурово нахмурившись, повторил тракторист. — А человеку помочь надо.
Голос его звучал так непреклонно, что рыжеволосый Павел только пожал плечами и, что-то ворча себе под нос, начал отцеплять жатки.
Я простился со всеми и зашагал в лес. Тропа до маленького озерка была мне знакома, а оттуда до Акшинки — рукой подать. На опушке я обернулся и увидел, что шофёр садится в кабину рядом с трактористом. И ещё не успел я углубиться в лесную чащу, как услышал фырканье мотора. Трактор шёл к броду — вытягивать застрявший грузовик.
Весь вечер мы с Василием Васильевичем увязывали наши пожитки, чтобы не застала нас врасплох свирепая забайкальская буря, крепили узлы растяжек у палатки, глубже вбивали колья. А потом, уже в темноте, сидели у костра, пили густо заваренный чай и слушали, как высоко в ветвях лиственниц и берёз тоненько посвистывает, словно набирается сил, сердитый ветер — предвестник урагана.
К полночи ветер стал порывистым, шумным. Вокруг луны засветилось большое туманное пятно. И вдруг издалека донеслось знакомое постукивание мотора. Будто бы там, за лесом, у подножий мохнатых сопок билось чьё-то большое и сильное сердце. Так вот оно что! Значит, вернулся трактор с брода. Значит, загорелый тракторист-комсомолец решил без отдыха работать всю ночь, чтобы успеть до утра убрать колхозный овёс…
И вспомнилась мне тогда заброшенная избушка в лесной чаще. Вспомнились поленница, печурка и запылённый ящик. Нет, не было хозяина в том домишке. Зимним вьюжным вечером усталый охотник, набредя на такую заимку, входил в неё, чтобы отдохнуть и обогреться у железной печки. И хозяином и гостем становился он. А когда уходил утром, складывал в поленницу новый запас дров и оставлял в железном ящике кое-что из своих припасов, если они были. Для незнакомого человека. Для такого же усталого путника, который, может быть, заглянет в избушку после него… Таков древний закон тайги.
Кто в тайге самый сильный
Рассказал мне как-то Василий Васильевич сказку. Он слышал её от одного охотника-бурята.
Поспорили таёжные жители — кто в тайге самый сильный?
«Я! — проревел Медведь. — Ни одному зверю со мной не сладить!»
«Нет, я! — прорычал Тигр. — Одним ударом лапы убиваю я дикую козу — гурана».
«Никто из вас не может меня повалить, — проскрипел старый Кедр на вершине сопки. — Я в тайге самый сильный».
Тут налетел на тайгу Ураган. Загнал Медведя в берлогу, Тигра — в тёмное логово под скалой и вывернул с корнями могучий Кедр.
«А ну-у-у! — загудел. — Кто ещё хочет со мной силой помериться?..»
Вспомнил я эту сказку, когда пролетела над тайгой жестокая забайкальская буря.
К рассвету небо окутало мглой. Стонали берёзы и лиственницы. А ветер выл и метался, раскачивая деревья и пригибая к земле кусты.
Хотя к встрече урагана мы подготовились как следует, но всё-таки ещё раз проверили, крепки ли узлы растяжек, прочно ли вбиты в землю боковые колышки у палатки.
Днём всё дул и дул порывами ветер. Я решил, что ураган, должно быть, пройдёт где-то стороной. Но Василий Васильевич сказал:
— Подожди. Это он только разведку свою вперёд выслал. Сам позади, за ветром идёт.
Вечером Василий Васильевич старательно затоптал костёр. Он долго ворошил палкой золу, отыскивая тлеющие угольки. Ни одного не должно остаться в кострище. Налетит буря, разметёт золу, швырнёт искорку в сухой бурелом, и пойдёт гулять по тайге беспощадный лесной пожар.
Всё сильней раскачивались верхушки деревьев. Гул стоял по всей тайге. Сделалось вдруг так холодно, что мы поспешили забраться в палатку и закутаться в одеяла.
Нам сразу стало тепло, и мы не заметили, как задремали.
Проснулся я от оглушительного удара грома. И ещё оттого, что Василий Васильевич тряс меня за плечо:
— Вставай, вставай, идти надо!
Спросонок я не сразу сообразил, куда надо идти. Пришлось моему другу вытаскивать меня из палатки силой.
Снаружи, на поляне, творилось что-то невообразимое. Ветер кружил с воем и свистом. Он затихал на мгновение, словно хотел набраться сил, а затем снова бросался на деревья, на кусты, на нашу палатку. Деревья трещали. Опорные колья палатки жалобно скрипели, а кусты уже не могли выпрямиться и почти лежали на земле.
Василий Васильевич что-то кричал мне, но я его не слышал. Тогда он указал на высокую кривую берёзу, под которой лежали наши съестные припасы. И я сразу же всё понял. Берёза потрескивала и готова была вот-вот рухнуть прямо на палатку. Вовремя мы из неё выскочили.
Под напором ветра трудно было стоять. А идти — ещё труднее. Ураган валил с ног, хлестал по лицу, толкал в спину. Он нападал на нас то справа, то слева. Деревья тяжко вздыхали, будто спрашивали друг у друга: «Кто там хочет сдаваться? Стойте насмерть, все до последнего!» Ветками, словно руками, они держались друг за дружку, став строем наперекор ветру. Но туго приходилось тем, что росли в одиночку.
Порывом ветра меня свалило с ног. И в тот же миг, затрещав, рухнула кривая берёза. Я едва успел вскочить и отпрыгнуть в сторону. А урагану этого показалось мало. С яростным воем налетел он, засвистал, заулюлюкал, швырнул в сопки горсть ослепительных молний и вырвал из земли боковые колышки нашей палатки.
— Держи верёвки! — крикнул Василий Васильевич так отчаянно, что я услышал его.
Мы кинулись ловить растяжки. Но ураган тоже не дремал. Хлынул ливень. Хлынул сразу, не редкими каплями, как бы предупреждая, а потоком.
В один момент мы вымокли до нитки. А ветер вырывал верёвки из наших рук, бил ими нас по щекам, по плечам, по груди…
— Руби новые колья, длиннее! — в самое ухо мне кричал Василий Васильевич.
Трудно, невероятно трудно рубить мокрое дерево под хлещущим дождём. Топор соскальзывает со ствола, только обдирает кору. А там, где она содрана, рубить ещё труднее. Приходилось работать вслепую, потому что глаза заливало водой.
Но колья я всё-таки вырубил. А Василий Васильевич вбил их в землю, которая от ливня стала упругой, как резина. И наперекор урагану мы стали налаживать палатку.
Дважды удавалось ветру вырвать у нас из рук мокрые верёвки. Дважды палатка, превращаясь в кучу сырой парусины, с плеском падала в бурный поток, который катился к берегу Акшинки. Но мы тоже были упрямы.
