А. СОКОЛОВСКИЙ

ТАЁЖНАЯ РЕЧКА АКШИНКА

 ОТ АВТОРА

Я очень люблю путешествовать. Вероятно, потому, что, едва только я родился, меня повезли из Москвы в Сибирь, в Красноярск, — на родину моей мамы. Так с самого раннего детства начались мои дороги. Киев, Баку, Одесса, Иркутск, Суздаль, Калязин… множество городов — больших и маленьких.

На берегу Камы в тихом городке Елабуге застала меня война. Там я начал работать. Сначала трактористом в колхозе, потом в городе, на Елабужской механической фабрике, токарем. Было мне тогда шестнадцать лет.

Затем начались военные дороги. А после войны — снова пути: на север, на юг, на восток…

Писатель должен ездить. Он должен знать, чем живёт его страна, его народ. Иначе ему не о чем будет писать. И все мои книги — «Новичок» и «Храбрая Катя», «Дом на улице Овражной» и «Первый особого назначения» — это результаты поездок по нашей великой стране.

Из путешествия по Забайкалью привёз я и книжку, которую ты только что раскрыл, мой дорогой читатель. То, что написано в ней, не вымысел. Всё это я видел своими глазами в чудесном забайкальском краю.

…А впереди ещё много планов. И ещё больше — дорог. Потому что я очень люблю путешествовать. Потому что узнавать жизнь, радоваться ей — это самое великое счастье на свете.

Рисунки В. Андрушкевича

Строгая вода  

Послали меня однажды из Москвы в командировку в город Читу на десять дней. А когда моя командировка кончилась, я решил навестить своего давнего друга — Василия Васильевича Савушкина: друзьями мы с ним стали ещё на фронте.

Василий Васильевич жил недалеко от Читы, в городке Дарасуне. До него поездом было всего сто двадцать километров. Сел я в вагон и поехал. Да и как не поехать? С самой войны не виделись.

Встретил меня Василий Васильевич так радушно, как только настоящих друзей встречают: отпускать не хочет. Я сначала думал, он шутит. А Василий Васильевич и впрямь не отпускает. Я твержу: «Мне в Москву, домой пора». Какое там! И, слушать не хочет: «Поживи ещё недельку».

Что тут было делать?

«Ладно, — решил я. — Мне как раз после командировки очередной отпуск полагается. Позвоню в Москву. Может быть, разрешат остаться».

И позвонил. А на работе мне сказали, что свой отпуск я могу провести там, где захочу.

Ну и обрадовался же Василий Васильевич!

— Вот что, — говорит. — Я тоже попрошу отпуск, и махнём мы с тобой в тайгу. Возьмём палатку, ружья, удочки; кастрюлю возьмём и сковородку, картошки, крупы, соли, сахару, муки и сухарей. Такой отпуск проведём, что на всю жизнь запомнишь. Рыбы в наших таёжных речках видимо-невидимо. Зверья и птицы разной тоже хватает. Время охоты как раз начинается. Лучшего отдыха не придумать.

Смутили меня, городского жителя, его слова. Какой из меня охотник или рыболов? Ловил я только пескарей в подмосковной речушке Скалбе, когда в детстве, давным-давно, уезжал на лето в пионерский лагерь. А про охоту разве что книжки читал.

— Ничего, — успокоил меня Василий Васильевич. — Поживёшь в тайге — станешь и рыболовом и охотником.

Стали мы собираться в путь. Достали ружья и удочки, походные мешки и немудрёную посуду. Насушили сухарей. Купили картошку, крупу и сахар. Запаслись солью и спичками. А когда всё было готово, Василий Васильевич спохватился:

— Стой, брат! А куда же мы с тобой поедем?

Развернули мы на столе карту Забайкалья, стали подходящее место искать. А тут как раз зашёл в гости к Василию Васильевичу знакомый геолог. Он только что вернулся из дальней экспедиции. В какую только глушь не забираются геологи! Ходят по тайге, по сопкам и долинам, ищут, где прячутся от глаз людских золото и нефть, уголь и алмазы… Пожалуй, лучшего советчика трудно найти. Он и посоветовал:

— Поезжайте на Акшинку. Хорошие там места. Тайга, сопки, озёра…

Нашли мы на карте Акшинку. Она была прочерчена узенькой, извилистой, чуть заметной полоской.

— Неказистая речонка, — сказал геолог, — а вода в ней строгая. Да вы сами увидите.

В тот же день сели мы на попутный грузовик и покатили на юго-запад. Долго ехали. Почти целый день. А когда стемнело, добрались до села Акта и заночевали, постучавшись в первый попавшийся дом.

Утром гостеприимный хозяин, колхозник Ефим Григорьевич, рассказал, что ни на какой машине до Акшинки нам не добраться. Можно доехать только на лошади. И тут же он велел своему сыну, пятнадцатилетнему пареньку Серёжке, закладывать подводу.

Вскоре лошадь, которую звали Резвый, была запряжена. Мы свалили на телегу пожитки, попрощались с Ефимом Григорьевичем и тронулись в путь.

Наш возчик Серёжка был рыжеволос и неразговорчив. Мы тоже молчали, сидя на телеге, и смотрели на крутые зелёные сопки, окружившие нас, как только мы выехали из села. Они то подходили к самой дороге, будто бы для того, чтобы получше нас рассмотреть, то отодвигались подальше, словно хотели, чтобы и мы, в свою очередь, на них полюбовались.

Когда сопки отступали от дороги, я видел, что лес на них растёт как-то странно — только по одному склону. Половина сопки покрыта лесом, а другая половина лысая, словно каждую сопку с одного бока взял да и постриг какой-то великан-парикмахер.

— Почему деревья только с одной стороны растут? — спросил я у Серёжки.

Он пожал плечами, точно хотел сказать: «Что ж тут удивительного?» — и нехотя объяснил:

— Ветер весной с юга дует. Жарко. Сжигает семена. Вот и растёт лес по северной стороне.

Так ехали мы до полудня — то полем, то по распадкам среди сопок. Вдруг за плотной стеною ив и густого кустарника послышался рокочущий гул.

— Акшинка, — сказал Серёжка. — За ней тайга начинается. Будем брод переезжать.

Дорога свернула под уклон. Откуда-то звенящей тучей налетели злющие комары. Среди кустов сверкнула на солнце река.

Была она не широка, эта таёжная речка, но вода через мелкий перекат неслась так стремительно, что долго на воду нельзя было смотреть: рябило в глазах и кружилась голова. Волны бурлили и клокотали на камнях. Солнечные зайчики прыгали по воде, будто играли с волнами вперегонки.

Резвый, пофыркивая, осторожно вошёл в воду. И сразу же от его ног, от колёсных спиц вниз по течению потянулись глубокие серебряные ложбинки. Бешеное течение вымывало камни из-под копыт. Песком и мелкими камешками занесло колёсные ободы.

— Ну, Резвый, вперёд! Вперёд, Резвый! — надсадно кричал Серёжка.

Резвый напрягался изо всех сил, хрипел, фыркал, но не мог сдвинуть телегу с места. Василий Васильевич начал разуваться. Я тоже снял сапоги и, оглядевшись по сторонам, сказал:

— Надо бы левее объехать. Вон какая там вода спокойная.

— Омут там метра в три, — проворчал Серёжка, — потому и спокойная.

Засучив брюки выше колен, я спрыгнул в воду. Ух ты! Будто в огонь прыгнул! Холод ведь обжигает не хуже пламени. А вода в Акшинке была прямо ледяная. Дух захватывает. Да и устоять нелегко — так и валит с ног.

Придерживаясь за край телеги, я стал пробираться назад, чтобы вместе с Василием Васильевичем помочь Резвому сдвинуть её с места. Вдруг скользкий камень вывернулся у меня из-под ноги. Я не удержался, взмахнул руками и шлёпнулся в ледяную воду.

Стремительное течение тотчас же подхватило меня, как какое-нибудь бревно, и потащило к омуту. Я цеплялся за камни — они, словно живые, выскальзывали из пальцев; бил руками по воде, стараясь грести и плыть, но ладони ударяли по камням.