«Для амортизации», — шутливо заметил он.
Устроившись поудобнее, Светлана прямо на глазах отбросила остатки смущения.
«Докладывайте, товарищ гвардии старший лейтенант, — сказала она. — Что это вас угораздило болеть?»
Ее серые глаза смотрели обеспокоенно и внимательно. Неужели это удивительно нежное, с чуть проступающим румянцем, безупречно прекрасное лицо он не раз покрывал жадными поцелуями? Да и разве только лицо? Руки, шею, колени…
Он дурел от воспоминаний. Что-то ответил ей, но что — тут же забыл.
Он наклонился, поцеловал ее колено.
«Ты не боишься, что заразишь меня гриппом?» — спросила она каким-то стесненным голосом.
«Через колено?»
«Ты думаешь, мы на этом остановимся?» — продолжала она тем же отдалившимся голосом.
Он потянул ее за руки. Поначалу Светлана вроде бы не сопротивлялась. Но по мере того, как расстояние между ними сокращалось, возрастало и противодействие, словно она действительно боялась заразиться.
«Пусти, — сказала она. — Платье порвешь!»
Это было все то же серое шерстяное платье, которое ей здорово шло и которое она последнее время постоянно носила. Оно и в самом деле натянулось так, что, казалось, вот-вот где-нибудь затрещит.
Он не торопился ее отпускать.
«Рукам больно!» — привела она еще одну уважительную причину.
Он слегка расслабил пальцы.
«Где у вас тут зеркало?» — вдруг спросила она.
«Зеркало? — удивленно повторил он и насторожился, заметив в ее прелестных серых глазах прятавшуюся усмешку. — Зачем оно тебе?»
«Чтобы ты мог посмотреть на себя. Борода, как у Шмидта… Прямо кактус!»
«Небритый? — Ипатов отпустил обе ее руки и схватился за свое лицо. — Бог ты мой, сапожная щетка!»
Светлана воспользовалась моментом и отодвинулась в глубь кресла.
«Я сейчас поброюсь, так говорил мой старшина!» — возвестил Ипатов. Но только встал, как у него опять поплыло все перед глазами. Некоторое время он стоял, держась за спинку кровати. Продолжалось это какие-то мгновения, Светлана даже не обратила внимания. Она решила, наверно, что он о чем-то задумался. Во всяком случае, он бы не хотел, чтобы она заметила… Когда наконец голова перестала кружиться, Ипатов подошел к этажерке и достал фотоальбомы. Подал Светлане:
«Полистай, пока я приведу рожу в порядок!» В таком темпе он еще никогда не брился, даже на фронте. И, на удивление себе, ни разу не порезался. Когда он вернулся, она с сосредоточенным видом рассматривала фронтовой фотоальбом.
«Это кто?» — спросила она, показывая на майора Столярова. Фотоснимок был сделан уже после войны, когда майор Столяров поступал в военную академию. Фотограф каким-то образом сумел выявить в незнакомом ему офицере главное: ум и благородство. Ипатов любил эту фотокарточку, дорожил ею.
«Мой большой друг. Начальник разведки нашей бригады», — ответил он.
«Хорошее лицо», — сказала она.
«Да?» — обрадовался он.
«Он погиб?»
«Нет, живехонек! Правда, глядя на него, не скажешь, что он восемь раз был ранен и два раза из них — тяжело? На Одере нас накрыло одним снарядом».
«Я и не знала, что ты был ранен! Ты никогда не говорил мне…» — заметила она.
«Два раза… Вот, — он задрал рукав и продемонстрировал широкий шрам от запястья до локтя. — И вот… — но вовремя спохватился: — Можешь поверить мне на слово. Осколок прошел по касательной, выдрал кусок мяса на брюхе…»
«Покажи!» — вдруг потребовала она.
«Ну зачем?.. Не надо, — смутился он. Живот бы он еще мог немного оголить: рубцы находились в вполне пристойном месте, чуть правее пупа. Но показывать несвежую, застиранную нижнюю рубаху он не хотел ни под каким видом. — Ей-богу, смотреть на все это удовольствие ниже среднего…»
«Как хочешь», — сказала она и снова углубилась в альбом.
Фотографий было довольно много. Особенно часто он с ребятами снимался во время формировок и сразу после войны. Увековечивали себя на фоне достопримечательностей и пейзажей Европы. За их спинами угадывались освобожденные Польша, Германия, Чехословакия, Австрия. Это была его Европа, в отличие от ее Европы — тихой, провинциальной, сугубо послевоенной Скандинавии.
«Человек побрился, стал как новенький, а кое-кто этого не замечает», — напомнил Ипатов о себе.
«Замечаю, — сказала Светлана и продолжала листать фотоальбом. — А это кто?»
На этот раз ее внимание привлекло мальчишеское, с характерными кавказскими чертами лицо Бальяна.
Ипатов ответил.
«А ты знаешь, что адмирал Исаков тоже армянин?» — вдруг сообщила она.
«Ну и что? — пожал он плечами. — Микоян армянин, Баграмян армянин, Тевосян армянин…»
«Но у него русская фамилия?» — удивилась она реакции Ипатова.
«У меня тоже русская фамилия», — заметил он.
«Но ты же русский?»
«На три четверти».
«У тебя мама…»
«Ты хочешь сказать, еврейка? Да, наполовину…»
«Ну это не имеет значения. Все равно русский!»
«Как для кого? Если бы я угодил к немцам в плен, они бы не стали высчитывать. Кокнули бы за милую душу!»
«А ты мог попасть в плен?»
«Сколько угодно!»
«Бедняжка, — она быстрым движением погладила его руку, заброшенную на подлокотник кресла. — Холодные руки».
«Зато сердце горячее», — ответил он, подчеркивая интонацией банальность фразы.
Светлана скосила на него смеющиеся глаза — дала понять, что шутка дошла.
Ипатов снова потянулся к ней.
«Ой! — вдруг воскликнула Светлана. — Совсем забыла! — Она взяла сумочку, висевшую на подлокотнике, вместительную шведскую сумочку из плетеной кожи. — Тут тебе…»
Достала один большой пакет и два поменьше. По комнатке разнесся аромат отборных яблок из «Елисеевского».
«Зачем? Зачем столько?» — начал отказываться он.
«Чтобы быстрей поправлялся!»
«Куда мне столько? — пакеты едва умещались в руках. — Нет, один я не буду… Подожди, — сказал он, заметив, что она порывается встать. — Сейчас мы устроим пир на весь мир!»
«Ты не обижайся, но мне надо идти».
«Куда?»
«К тете Дусе… ну, к моей портнихе…» — почему-то смущенно добавила она.
«Не пущу! — Ипатов взялся за оба подлокотника. — Подождет твоя тетя Дуся!»
«Она-то подождет, только я ждать не могу!»
«Странно, тебе что, носить больше нечего?»
«Нечего», — подтвердила она.
«Как нечего?» — удивился он, вспомнив, как много у нее дорогих красивых платьев.
«Это у меня единственное», — сказала она.
«Как ед… — и не договорил. Как он мог забыть! — Все, все украли?»
«Угу… Кроме этого. Оно было на мне…»
«Это все я! Как я тогда не догадался? А? — запоздало корил себя Ипатов. — Ты очень переживаешь?» — он смотрел на нее виноватым искательным взглядом.
«Все равно через год-два они бы вышли из моды… Так что я даже в выигрыше оказалась», — мило пошутила она.
Он притянул ее к себе. Она заслонила лицо руками.
«Ты заразный», — посмеиваясь, сказала она.
«Не больше, чем ты», — заметил Ипатов, пытаясь прорваться через заслон ее рук. Когда наконец ему это удалось, ее губы уже ждали. Он не помнил еще такого долгого и опасного поцелуя. Расстояние от кресла до кровати было настолько коротким, что оба не заметили, как очутились на ней. Первой опомнилась Светлана.
«Не надо!.. Пусти!..» — она выскользнула из его объятий и села на кровати.
Во время короткой возни покрывало наполовину сползло, открыв взорам страшные постельные тряпки.
Ипатов лихорадочно, пока Светлана не обернулась, не увидела, натянул его на одеяло.
Светлана молча одернула платье, поправила прическу.
«Больше не надо так, хорошо?» — вдруг сказала она Ипатову.
«Хорошо», — послушно согласился он.
Она встала.
«У меня сильно платье помято?»
«Нет… чуть-чуть».
«Где?»
«Вот здесь…» — Ипатов виновато дотронулся до подола.
«У вас есть большое зеркало?» — спросила она.
«Да, в той комнате…» — ответил он и весь внутренне сжался. Комната родителей была такой же тесной, неуютной и убогой, как эта.
