Одна из стен от потолка до пола была стеклянной, занавешенной бледными лентами жалюзи. За ней начиналась знаменитая терраса пентхауза, с которой должны были открываться бескрайние просторы Москвы. Но, шагнув на влажный кафель, Мстислав Романович увидел только одно — как шевелится и бродит непроницаемая масса тумана. Его куски заплывали за парапет, отламывались и таяли над террасой, на углу которой создатели “Мадагаскара” выстроили беседку с каменными колоннами и куполом в виде гриба. Тот, кто ее проектировал, несомненно, был вдохновлен набережными на небольших черноморских курортах. Легко было поверить, что за столбиками балюстрады — полоса мокрого песка, а дальше холодное тихое море.
Под куполом беседки был установлен ящик для барбекю. Очень яркие в этой мгле, горели угли, и тянулся дым, прорывая дорогу в тумане.
Спиной к Морохову стоял человек и возился с шампурами. Слава вспомнил рекламный ролик, которым его развлекали в день приезда в “Мадагаскар”, и испытал неприятное чувство, будто его живым в этот ролик взяли. Человек перевернул шампуры, уложил их, оглянулся. Теперь Морохов смог посмотреть, каков его деловой партнер.
Лет тридцати пяти, блондин. Кроссовки, джинсы и замшевая черная куртка с толстой змеей серебряной молнии на груди. Голова увенчана черной бейсболкой с эмблемой “Mercedes”. Скулы — как тяжелые, но выщербленные и потертые плиты. Небольшие азиатские спокойные глаза. Человеку с такими глазами нашлось бы дело в любом веке: десятом, семнадцатом, двадцатом — торговать на восточном базаре в тени уже тогда ветхих крепостных стен Самарканда, Шираза, Коканда, Хорасана, может быть, и воевать.
Что-то неправильное и странное было в его облике. Вот в чем дело — с целью, скорее всего, лишний раз не волновать своим видом милиционеров, господин Аз-Зари волосы покрасил, лицо же обработал светлым тональным кремом. Он явно хотел походить на какого-нибудь уроженца Рязани, но совсем не преуспел.
Шагнув навстречу гостю, он сказал:
— Здравствуй, пан. Приятно поговорить с уважаемым молодым человеком.
Морохов несколько изумился этому “ты”.
— И ты здравствуй, — ответил он. — Здравствуй, Тарик.
Они зашли за угол, преодолели какую-то невидимую границу и оказались на прозаической территории пентхауза “Медуза”, на его заднем дворе. Громоздились кубы хозяйственных пристроек, на крышу одной из них вела утлая пожарная лестница. Пар валил из трубы. Все как в запущенном городском дворе, и не хватало лишь, чтобы на сцену вышел драный кот.
— Кашель пробивает, — пожаловался Аз-Зари. — На латвийской границе хреновая погода была. Работаю я много. Время нет на рестораны, на бары… Смотри, пан! Наверху есть почетное зало. Погости там, отдохни. Потом вместе поговорим, как все дело будем мутить.
Они вернулись обратно, за стеклянные стены, по винтовой лестнице поднялись наверх. Ибрагим Евстигнеевич, перебиравший видеокассеты, молча проводил их взглядом.
Пол второго этажа был выложен еще одним кафельным ковром. Морохов подумал, не собирается ли хозяин разложить угощение прямо на нем — это было бы уже слишком по-восточному. Но, завернув за угол, он увидел дощатый верстак с наброшенной на него пластиковой кружевной клеенкой. Вокруг скопилось несколько элегантных белых стульев, явно поднявшихся в эти небесные чертоги из краев подземных, из бара возле бассейна.
Здесь Тарик его покинул. В полу было прорезано широкое овальное отверстие, через которое уходила вниз винтовая лестница. Отсюда Мстислав Романович мог видеть первый этаж. Облокотившись о перила, стал наблюдать. Услышал мелодию Меладзе “Отчего так плачет скрипка?”, не сразу сообразил, что это звонят в дверь. Потом вереницей появились охранник Валерий, бармен Антон, электрик. Валерий тяжело поставил на пол пакет с разнообразными бутылками.
Тарик скептически окинул взглядом команду “Мадагаскара”.
— Ну, — сказал он. — Я смотрю, композиция все та же. Рассказывайте, кто, где, почем живет?
— Вроде хорошо работаем. Красота прямо, — осторожно заметил электрик.
— Раз это хорошо, тогда закрываемся, все домой, да? — стал рассуждать Тарик, расхаживая по залу. — Я вас когда ждал? Часа два назад ждал. Эгоисты! Человек умирать может, а их нету. Москва! Распустили пузы. Все перепутали, перефигали. Поубрать вас всех надо. В прошлый раз я диск с шансоном здесь оставлял. Зачем без спроса взяли? А я без него страдаю. Кто диск взял? Задавлю, когда поймаю. Каждый раз, когда я к вам сюда залазию, я вижу, какой вы народ копеечный. Горячая вода еле льется, починить всю жизнь не могут.
— Ладно, Тарик, — попросил бармен, — нельзя нас так ругать, мы станем нервными очень. Дал бы ты лучше зажигалочку.
Тарик вытащил из кармана розового медного краба. Нажал на его клешню, выскочило бледное лимонное пламя. Вдруг открыточная улыбка просияла на лице гражданина Белоруссии, он пошел вперед, раскрыв руки. Зарема появилась перед ним, одетая в черное, в платке с синими цветами.
— Ну, пошел до хозяйки. В сторону, мужики! — закричал он. — Как там в подвале наши браты-арбаты?
— Потрепались за дорогу, помочалились. Ничего, у нас поспят, отдохнут, едой пропитаются.
— Теперь я тебя люблю! — воскликнул Тарик с восхищением. — Обязан я тебе подарок дать, хочешь не хочешь. Завтра с меня — куртка моднявая.
— Купи мне лиловые легенсы. — усмехнулась Зарема. — Буду как молодая, на свиданки побегу. Купи очки сексуальные, цыгарет.
Морохов заметил, что в разговоре с Заремой Тарик старательно изображал простодушного добряка, почтительного сына при разумной матери. Что до самой Заремы — Мстиславу Романовичу приходилось общаться с очень богатыми и могущественными персонажами, но мало он видел людей, державшихся настолько свободно. Жизнь была для нее как старый ботинок — неказистый, но разношенный и совершенно по ноге. Никто на свете не мог ее ничего лишить.
— Не напачкай, — велела она ему спокойно. — Кроссовки сними, шлепки одень. Я смотрю, Валерик бухля тебе притащил много! Опять все дни фестивалить будешь?
— Что ты, Зарема? — огорчился Тарик. — Мы водки не пьем, мы люди святые. — И, обернувшись назад, сказал подчиненным: — Запрягать вас в работу надо. Я приехал в дом, зашел в дверь — ой-ой-ой! Окна не мыты, палас потертый. Прямо Чечня! Раз такое не видишь, тогда купи очки, бинокль купи. О чем мечтаем-то?
— О хорошем, — ответил Антон довольно злобно. Потом, когда Тарик, Зарема и консьерж вышли на террасу, он обратился к электрику: — Нет, я над этим уже поржал. Нет сил смотреть, как рулит какой-то хачапури с носом. Ему перед Ибрагимом и Заремкой хочется показать, что он великий хозяин.
— Ладно, не кидай обидки, — миролюбиво откликнулся электрик. — У него такая мания величия проявилась.
Тарик вернулся.
— Эй, молодые парни, — объявил он. — Закончился театр! Идем вниз, все силы бросили на работу. Я прихожу — порядок в доме, велюр-гламур.
Затем втроем: Зарема, консьерж и Тарик, вооруженный шашлыками, поднялись к Морохову. На столе быстро поселились водка, ставропольское полусладкое вино, черемша, несколько вязанок зелени. На тарелку легли слипшиеся лепестки простенькой нарезки из окрестного магазина и явно оттуда же мятое, с бледным брюхом подобие круассана.
— Предлагаю выпить за нашу нерушимую дружбу, — произнес Тарик, и у всех, сидящих вокруг него, на лицах появилось выражение важности общего дела.
— Ну, — продолжил он, когда рюмки были поставлены на стол, — наверно, не будем ходить туда-сюда. Ты работаешь большие деньги. Ты хочешь транзит?
— Да, — сказал Морохов медленно, — я предлагаю совместный проект. Мне надо попасть из пункта А в пункт Б. Пункт А — “Мадагаскар”, пункт Б — это Западная Европа. Свои условия я уже изложил Ибрагиму. Я обращаюсь к тебе, потому что ты делаешь это профессионально.
Тарик слушал, кивая.
— Смотри, товарищ, — произнес он, — я тебе хорошую вещь сделаю по-братски. Я тебе говорю: на тебя место есть. План получается очень прекрасный. Есть такие, что борзо воруют и в глаза смотрят при этом. У нас нет такое. Все будет экстра.
