Потом следовало оказаться на дне рождения у Саши Шермана, его однокурсника по физтеху, которому исполнилось тридцать восемь лет — а с ним, Мороховым, это событие должно произойти в ближайшем ноябре. Он торопливо поскитался среди бутиков дорогого торгового центра, где в витринах предлагали себя запонки, зажигалки, галстучные зажимы, часы каминные, колоды карт в чеканных футлярах. Все сияет синими, серебристыми искрами, все означает тайную недоброжелательность… Выбрал, наконец, округлую тяжелую капсулу для молниеносного охлаждения белых вин. С ней и пришел в ресторан, когда там уже произнесли четвертый или пятый тост.

Ведущий вечера как раз отступил в сторону оркестра, и арену перед столами занял актер в белом костюме клоуна. Он пригнал, толкая перед собой, облако воздушных шаров: оранжевых в темных пятнах, разной формы и размера. Пританцовывая и крючками цепляя их один к другому, стал составлять из них, очевидно, жирафа.

Скоро сделалось очевидным, что все идет не так, как надо. Шары в жирафа складываться не хотели и вместо этого образовали собой некрасивую структуру, стремившуюся разломаться на части. Ради интеллектуальной тренировки Морохов быстро проанализировал ситуацию. У задачи простое решение: два основных элемента неверно сцеплены в самом начале, и потому единственный выход — разобрать результат и начать жирафа снова. Но актер, кажется, так того и не осознал или решил, что исправлять поздно. Неловко было смотреть на каменное и совершенно страшное лицо увеселителя, пока его руки медленно и безрезультатно работали, скрепляя крючки. Кстати, звучала милейшая музыка — какие-то колокольчики. Но все-таки артист отыскал компромиссное решение, что-то с чем-то непрочно объединил и под вялые, пьяные, прощающие аплодисменты быстро увел со сцены свое раненое животное.

Когда завершился этап горячих закусок, ведущий вышел и радостно сказал:

— Предлагаю всем погрузиться в волшебный мир фильма “Титаник”. Сейчас я на вас посмотрю и выберу актеров, которые сыграют, как в Голливуде. Только у нас с вами все будет гораздо круче.

Затем аниматор стал ходить вдоль стола, выбирая себе анимируемых. Поднял со стула сестру Шермана, сделал ее Кейт Уинслет. Мужа ее, улыбавшегося молчаливого испанца, назначили капитаном корабля. Изумительная блондинка, с которой пришел Егор Ляттемяэ, была потребована в качестве чайки. Айсбергом поставили небольшого ушастого человека из таможенного комитета. Владельца сети подмосковных отелей принудили положить вилку и взяли на роль ди Каприо. Так, одного за другим, была найдена вся труппа, и Мстислав Романович уже порадовался, что его не заметили. Но тут рука протянулась в его сторону, и было объявлено: “Вам поручаем изображать морской прибой!” Избранная компания, озираясь, вышла в центр зала, каждый неловко улыбался родным и близким, аниматор тем временем объявлял:

— Корабль наткнется на айсберг, и мы вместе кричим: “Помогите, тонем!” Предупреждаю всех, кто в зале — работать придется каждому!

Оркестр заиграл мелодию из голливудского фильма, Юлия Шерман, раскинув руки, стала впереди. Ее осторожно обнял хозяин отелей. Испанцу, мало владевшему ситуацией, кто-то милосердно дал в руки свернутую из салфетки подзорную трубу. Двигаясь боком и наклоняясь, вся эта группа налетела на маленького таможенника и с бодрыми воплями рассыпалась. Мстислав Романович, смутно представляя функцию прибоя, немного побегал, размахивая руками, и тихо смылся на свое место за столом.

Ведущий, секунду помолчав, наклонил голову и проговорил с укором:

— Ничего не слышу! Господа, кто ж так тонет? Надо кричать! Протяжно!

Он поднял вверх указательный палец, секунду держал его — и обрушил вниз, как дирижер, начинающий симфонию.

Все слева, справа и сзади от Мстислава Морохова протяжно закричали: “To-o-нем!”, “То-о-нем!”, “Too-нем!”. Повсюду он видел лишь раскрытые рты и фигуры, устремившиеся вперед от усилий. Официанты с тревожно-самоотверженными лицами клали на тарелки по ломтику чего-то белого, политого зеленым.

Пробыл там еще четыре часа, с разными людьми поговорил про жизнь, про колебания евро, зачем- то — про Индонезию и принципы британской конституционной монархии. Вот уже от всей компании остался размытый островок человек в пять. Можно уходить. И все-таки они, как священники, знающие только один, десятилетиями не меняющийся ритуал служения, еще очень долго под караоке пели про атамана и пулю, которая ранила коня, и про то, что не надо грустить, господа офицеры, потом про дороги, пыль да туман, про заводскую проходную на улице Заречной, про то, как здорово, что все они сегодня собрались, про северный ветер Владимирского централа и в самом конце вспомнили о последнем, случайном синем ночном троллейбусе.

Потом он вышел на улицу, увидел темные машины, за стеклами которых, словно куклы, спали водители. Отыскал свою. Днем, когда сюда подъезжали, ему померещился некий подозрительный и лишний джип. Но сейчас ни один автомобиль не тронулся за ним следом — что ж, и на том спасибо.

Следующее утро было воскресным, свободным, пустым. Два часа он провел в “Садах Семирамиды”, потом снова поднялся к себе. День был ясный, солнечные лучи плавали по квартире. Он отправился в душ, а когда вышел, то обнаружил, что мир вокруг полностью изменился. Словно темная вода залила комнату. Едва проникавший с улицы свет стал угрожающе желтым, на всех предметах лежали тяжелые скорбные тени. Далеко впереди, рядом с гигантским жилым комплексом “Эскориал” повисла туча цвета темного пепла, размером она уже превышала само здание. По обе стороны от нее небо сделалось неестественно белым, словно рыбье брюхо. Большая гроза шла на Москву.

На другой стороне небосвода еще ничего не знали. Легкие небольшие облака плыли по чистейшей синеве. Но тут туча надвинулась на солнце, окончательно придавила его. Потом вихрь, смешанный с песком и пылью, навестил “Мадагаскар” и с невероятной силой ударил по дому. Внизу, во дворах пятиэтажек, полетели, хлопая створками, картонные коробки и взвыла сигнализация у машин.

За окнами теперь была только тьма. В небе выросла молния, похожая на длинный, разветвленный корень сорняка. И все мгновенно утонуло в сером дожде.

Мстислав Романович разгуливал по квартире, любуясь грозой, пока не вспомнил, что там, внизу, в саду между башнями, осталась недочитанная книга и сейчас ее вовсю поливает. Он покинул свою квартиру, спустился на шестнадцатый этаж, прошел по коридору, который вел в “Сады Семирамиды”, открыл дверь и вошел в сплошной поток воды. Мелькнула молния — словно теплой водой плеснули в глаза. Книга лежала на скамейке, края ее намокли и сделались волнистыми. Взял ее и спрятался под зонт, собираясь с силами перед тем, как двинуться в обратный путь.

Туча равномерно распределилась по небу и уже начинала истончаться. Колонны воды с грохотом уходили вниз на землю. Все дымилось и блестело — и вода, и начинавшее светлеть небо.

В этот момент Морохов посмотрел вниз и увидел, как там, по раздолбанной ничьей земле между “Мадагаскаром” и промзоной, среди травы и сияющих ломтей глины идут два человека. Над одним мотается темный диск зонта, другой набросил на голову кофту и рукава ее завязал на шее. И обе фигуры чем-то соединены. Да это же сумка между ними, и они тащат ее, взявшись за лямки… Ноша тяжела, и видно, как один из носильщиков весь изогнулся и отставил руку.

Вот что интересно — направляются они в сторону “Мадагаскара”. Подошли к КПП, где дежурит охранник. Будет ли он этих людей пропускать? Да, он пропускает их. Тяжелая сумка и два человека по бокам медленно перемещаются по направлению к главному входу. Очень скоро они окажутся внутри дома.

Морохов покинул свое укрытие. По щиколотку в воде добрался до стеклянной двери, оказался в коридоре. Движение лифта будет услышано, и значит, надо идти пешком… Это второй в его жизни спуск по лестнице “Мадагаскара”, он кажется еще более утомительным и долгим.

Мстислав Романович старался идти тихо. Никем не замеченный, появился у входа в холл. Вот лежит сумка, нет, их несколько, каждая туго набитая и длинная, как гусеница. Всего здесь собралось семь штук — значит, тащили в несколько приемов. За поклажей наблюдают длинноволосый бармен Антон, Валера из охраны дома, и парень в униформе, кажется — электрик. Он растирает свои руки, бесформенные и красные от несения тяжести.