Была умной, но к уму своему допускала неохотно. Когда я пытался понять ее внутреннюю жизнь, мне казалось, что я общаюсь со своим псевдовикторианским шкафом: множество дверей и ящичков и далеко не все открываются. Иногда она забывалась до такой степени, что начинала обсуждать со мной карьерные и иные дела своего мужа (что меня сильно напрягало). Но вздумай я спросить, были ли у нее любовники до меня — не снизошла бы даже до того, чтобы посмеяться надо мной за этот вопрос. Несколько раз она пыталась проникнуть в мои обстоятельства (не ради праздного любопытства, я подозреваю, а чтобы и мне оказать помощь). Когда поняла, что к объяснениям собеседник не расположен, немедленно и навсегда прекратила все расспросы. Вот это я оценил.

Совершенно, совсем не тот тип женщин, что обычно нравился мне. Правильные черты лица, правильность холодного ума — все должно было казаться мне скучноватым. Но ей было свойственно такое страстное желание максимально использовать жизнь, взять, даже отобрать решительно все ее дары… Она напоминала героиню, которая сражается за правое дело, а я чувствовал себя сообщником и соратником по борьбе.

По ее желанию, в углах спальни теперь стояли розы. Она предпочитала экзотические оттенки — фиолетовые или темно-оранжевые. В магазине элитных вин на соседней улице я стал любимым клиентом, получил золотую карту, и продавщицы знали меня по имени. Ей нравилось, сидя у меня на коленях, изучать на экране компьютера меню хороших ресторанов: с необыкновенно серьезным выражением глаз, словно рассчитывая траектории планет, она выбирала утку в портвейне или манговый крем на льду — потом все это к нам доставлял посыльный.

Когда наступило настоящее лето, мы стали выбираться за город. К тому времени я получил от Цыгана проценты за одну из очень серьезных сделок и мог позволять себе дорогие развлечения — например, нанять маленькую яхту. Мы кружились на зеркале водохранилища и черт знает что вытворяли в каюте, потом устроили стоянку на берегу. Я разжег костер, она жарила над огнем креветки, нанизав их на тонкие палочки. Белое вино ждало в ведерке со льдом. Вдруг стебли камышей зашелестели, и цепочка пестрых уток пожаловала к нам на берег. Наталья, лежа на траве, протягивала к ним руку с кусочком багета, а они оранжевыми клювами доставали хлеб из ее пальцев…

Так я жил и ждал, что будет дальше.

15

Лето началось с того, что во дворе “Мадагаскара” по газону стали ползать люди в синей рабочей одежде, напоминавшие одновременно инопланетян и муравьев. Вынимая из тачки маленькие горшки с цветами, они стремительно принялись выкладывать логотип известной марки коньяка. Морохов поинтересовался истоками этого феномена. От Ибрагима Евстигнеевича он получил объяснение, какого и стоило ожидать — владельцы бренда заключили контракт на рекламу с хозяевами “Мадагаскара”…. Ладно, ползайте. В любом случае — сейчас не до вас.

Однажды он зашел в “Сады Семирамиды”. От упавших в прошлом году семян в ящиках и горшках взошли какие-то растения — бледные, вялые и неинтересные, как российский средний класс. Не устроить ли на этой перемычке между башнями настоящий хороший сад? Он вызвал Варвару, начал сообщать ей свои замыслы и тут же понял, что по неведомой причине садовница упорно им сопротивляется. Даже спорить не стал — позвонил в фирму, которая занималась ландшафтным дизайном. К нему приехал отряд с рассадой и горшками, с готовыми цветущими розами и седыми средиземноморскими колючками — совершенно такими же, что растут между камнями на крутом приморском обрыве где-нибудь в районе Сен-Тропеза. Варвара наблюдала за этим молча, сложив на груди руки — как Наполеон за разгромом своих войск при лейпцигской Битве народов. Ребята аккуратно, словно фармацевты, отмеряли дозировку почвогрунтов, окунали туда длинные белые бороды корневых систем, фиксировали шпалеры, вязали на них лианы. Руководила ими девушка лет двадцати пяти, в кепке, в рубашке с засученными по локоть рукавами. В перерыве между работой она курила, облокотившись на парапет, держа сигарету в маленькой руке — и пепел уносился уже в Московскую область. Повязанный на шее маленький темно-алый платок удачно оттенял ее тонкий, почти неуловимый загар. Она действительно была умным и талантливым дизайнером, потому что только этот платок так и не сняла потом, уже в его квартире, где они вдвоем отмечали окончание озеленительных работ.

Через две недели фирма прислала Мстиславу Романовичу письмо, где ему намекали, что теперь сад надо заселить согласно последним модным тенденциям. Тут же по каталогу были предложены возможные пластиковые гости: большей частью гномы в широком ассортименте. Еще предлагали девушку, причем специально состаренную, со следами вековой пыли во всех алебастровых углублениях. Пытались продать угрожающий четырехъярусный фонтан со светомузыкой и лазерными эффектами. Предлагали электрический мини-трактор, утят из оникса, собачек из мраморной крошки. Предлагали льва сидящего, а также льва в позе нападения. Все это он отверг.

Зато в итальянском мебельном магазине Морохов раздобыл себе пляжную раскладушку из мягкого холста и бамбука. Под крышей павильона “Парижского кафе” теперь лежали его плавки и крем от солнца. Из утвари, хранившейся в кафе, он оставил себе один матерчатый зонт, один стул с ажурной пластиковой резьбой на спинке и круглый столик, который действительно был похож на своих собратьев из настоящих французских бистро. Все прочее велел сослать в подвалы “Мадагаскара”.

Теперь, вернувшись из тренажерного зала и бассейна, он располагался под ронявшим на него лепестки кустом. Читал, слушал музыку, смотрел на близкое, домашнее, цвета голубого льна небо. Звонил вниз бармену — Антон приносил ему бутылку холодного пива, или бокал мохито, или просто минеральную воду с кубиками льда.

Иногда он позволял себе подобным образом проводить все утро выходного. Несколько истерически жарких дней, которые иногда дарит условное московское лето. Вся местная мадагаскарская природа — блестящие мозаики на стенах, ковровые дорожки в коридорах — словно выцветала. Таким же полинявшим ковром располагалась внизу бесшумная воскресная Москва, и, собрав последние силы, медленно полз по ее узору одинокий автомобиль.

В один из таких дней, во вторую его половину, была встреча с Валерием Мариевским.

Он один из лучших в Москве адвокатов-налоговиков. Ему тридцать пять лет, выглядит он и старше своего возраста, и моложе. У него тонкий юношеский профиль и вялая кожа вокруг глаз и четко очерченного голубоватого рта. С недавних пор он завел обычай раз в году на месяц исчезать: это время он проводит в частной клинике, на попечении квалифицированных психиатров с западными дипломами. Валерий отличный парень — образованный, с тонким, необычным умом, способный на классные приколы. Он ведет жизнь старого холостяка, часто меняя женщин, всегда серьезно относясь к их качеству. Все его спутницы рослые, с кротким замшевым взглядом и крупными гладкими ногами. У них добрый характер. Они всегда молчат. При виде их вспоминаются те коровы, которых некий русский барин, когда путешествовал, велел гнать за своей каретой, чтобы всегда иметь в дороге свежий бульон.

В зале пустого ресторана было прохладно, полутемно и тихо, словно в уголке леса. Их встретил метрдотель стильного, но странного вида: молодое лицо и узкая длинная бородка, очень светлая и оттого казавшаяся почти седой. Адвокат, пока его усаживали за стол, все время рыскал взглядом вокруг, и сомнение отражалось на его лице, словно он хотел что-то сказать, но колебался. Потом, положив подбородок на руки, Валерий замолчал. Морохову показалось, что тот сейчас заснет.

Но когда Мстислав Романович начал рассказ о деле, которое все сильнее и сильнее раздражало его в последние два месяца, адвокат принялся слушать внимательно и молча. Потом, подняв голову, он вдруг лениво улыбнулся каким-то совершенно своим мыслям. Морохов запнулся, а потом и вовсе притормозил, как любой человек, который делает потрясающее открытие, что, помимо его проблем, собеседник может быть занят и своими собственными мыслями и тревогами.