— Михаил Федорович, я не очень хорошо себя чувствую, — быстро сообщил я ему, пока он уже звал меня присесть, зайти, поговорить, закусить… В его руки вложил деньги и список того, что надо было купить.
— Так, мигом! — откликнулся он, сразу повеселев, потом убежал в комнату переодеться, между тем как я остался в колышущемся сером водовороте. Его прихожая была полна обуви: великое множество раздавленных тапок, ботинки разного цвета и степени изношенности, древняя кеда без шнурков, даже валенки, заткнутые за зеркало. Мне показалось, что все они, снявшись с якоря, начинают неторопливо двигаться на меня, перестраиваясь в линию для атаки.
Я оттранспортировал себя в квартиру, дверь оставил открытой. Пусть является кто угодно, хоть воры, хоть Михаил Федорович, мне все равно. Добрался до спальни, прилег на несколько минут.
Когда проснулся, за окнами уже темнело. Дошел до кухни, смутно понял, что теперь здесь что-то не так. Сообразил, в чем дело, — на плите стояла кастрюля, место которой было в шкафу. Поднял крышку — внутри был еще теплый бульон, в нем плавала курица. Все это относилось к области чудес. Суп я, однако же, с удовольствием съел. Все продукты из моего списка были куплены и находились в холодильнике или в шкафах. На столике лежали лекарства и сам этот список. На обратной стороне листка было написано:
"Если понадобится что-то еще, звоните. Я не считаю это для себя беспокойством". Дальше крупными цифрами был написан номер телефона.
Но некрасиво было бы и дальше напрягать старика. Через Интернет я нашел службу доставки обедов, и ее курьеры каждый день привозили мне несложную еду. Следующие семь однообразных, скучных, быстро пролетевших дней мною занималась болезнь. Наконец, я принял прежние очертания и решил, что пора Горчанскому позвонить, выразить благодарность и подтвердить ее каким-нибудь неутомительным поступком. Наиболее разумно — пригласить его посидеть в правильном и простом пивном заведении. Взял оставленный им листок, набрал номер.
— У меня действительно плохо с интеллектом, — сказал я через две секунды после того, как разговор начался. — Как можно было не догадаться, кто именно оставил ту записку.
— Вот это новость! Я сама собиралась позвонить — и вдруг поняла, что у меня нет вашего номера. Ну, пациент скорее жив?
— Почему вы вдруг приехали меня спасать? То есть спасибо, конечно.
Еще бы я могла не приехать. Мой отец мне позвонил, он волновался так, будто вы попали под пулю киллера. Потом я поняла, что случилось, и решила принять участие. Есть вещи, которые женщина должна делать. И в любом случае, мне было любопытно. Через три часа дочь заканчивала уроки танцев, ну так времени оказалось достаточно. Я сбегала в ближайший магазин. Потом прихожу к вам и вижу: дверь в квартиру приоткрыта. Я вас позвала и поняла, что вы спите.
— Просто безобразие. Будить надо было тут же.
— Ну-ну, — сказала она. — Не каждый мужчина любит, чтобы его заставали больного в постели.
— Тогда объясните, что мне теперь делать. Вашего отца я хотел пригласить где-нибудь посидеть — хороший ресторан и все такое. Не знаю, должен ли я вам это предлагать?
— Думаю, что да, — ответила она. — Будет правильно, если вы сами выберете время. У вас много дел, а я свободна.
Мы встретились в тот же день, через два часа. Я посадил ее в такси. Машина медленно катилась мимо старых домов в районе Таганки, там, где Москва словно не решила, то ли это у нее пыльные и заброшенные кварталы центра, то ли уже окраина…Трехэтажные дома, просевший балкон на фасаде, дворик с двумя деревьями и одной скамейкой. Затем нас долго сопровождала длинная стена неинтересного, большого здания. Последняя его дверь была украшена аркой из тесаного камня, рядом висели вывеска "Кафе "Cinecitta" и стилизованный обрывок кинопленки. Тротуар в том месте приподнимался, ко входу вели ступеньки. Сквозь открытые окна я увидел скатерти гранатового цвета, низкие диваны и свечи на столе.
— Вот здесь мы можем остаться, — предложила эта женщина.
— Уверены? Просто есть вариант интереснее. Недавно в центре открылось кафе в стиле хай-тек. Все синее и прозрачное: столы, тарелки, вилки…
— Нет, нам туда, — сказала она с твердостью маленькой девочки, которой понравилась кукла.
Мы вошли в почти пустой зал. Официантка выбрала нам столик у стены, я сел, раскрыл меню. Госпожа Горчанская прилегла на диван и вытянула ноги, скрестив их в щиколотках. Во время первой нашей встречи мне показалось, что она очень высокого роста, но я ошибся — и понял это сейчас, когда она сбросила свои, на высоких каблуках, сапожки. Нам принесли мягкий пестрый плед — я поднялся и аккуратно укутал ей ноги.
На кирпичной стене висел большой экран. Я успел заметить улицы, кажется, Парижа: фонари, кареты, господа в цилиндрах. Старинный черно-белый фильм медленно себе тек с выключенным звуком, и только внизу усердно появлялись желтоватые полоски титров.
— Еще раз хочу сказать спасибо за эту помощь, совершенно неожиданную, — начал я, неловко складывая слова. — Представить, что в современной Москве найдется женщина, которая так вдруг все бросит…
— Это вовсе мне не стоило никакого труда. — Она усмехнулась. — Вы благодарите так, словно я приготовила вам омара. Что может быть проще куриного бульона? И моей заслуги нет совсем. Это мой отец, с его жаждой деятельности. Ему невозможно привыкнуть к жизни на пенсии.
— Кем он был? — сказал я быстро и не подумав. — Так понимаю — рабочим.
Она удивилась настолько, что опустила на стол кожаный томик меню.
— Да что вы, Саша! Разве мог бы рабочий оказаться в такой квартире? Нет, нет. На вас ведь произведет впечатление слово "Камникель"?
— Еще бы. И особенно тот дикий случай, когда председатель совета директоров должен был выехать в Швейцарию. Уже миновал паспортный контроль в Шереметьево, и тут, за пределами государственной границы, к нему подходят два мужика, предъявляют какие-то корочки, говорят: "У нас к вам несколько вопросов", уводят… а потом его тело нашли в подсобке местного ирландского бара. Причем его компания как раз должна была инициировать допэмиссию акций…
— Ну, это недавняя история, — сказала она неодобрительно. — Мои воспоминания совсем другие. Начало восьмидесятых. Тогда отец был назначен ни больше ни меньше как первым секретарем парткома на Камарканском металлургическом комбинате. Те времена вы не помните, но все-таки должны знать, как много это значило. Формовщик литейного участка, так он начинал свою карьеру… да, и правда он был когда-то рабочим. Он показывал мне цех, где когда-то стоял его станок.
— Вы представляете те края? — увлеченно продолжила она, улыбаясь. — Вот утро, меня собирают в школу. День начинается с цифр: на улице температура минус сорок два и ветер пятьдесят метров в секунду. Быстро в машину. Темно, метель за окнами. Справа в этой темноте пятно совсем уже черное, и огни самосвалов по нему ползут — это карьер Волчий Камень, самый большой в мире. Его видно из космоса: так нам в школе рассказывали, чтобы мы гордились. А когда отец возвращался из командировок, я так любила встречать его на вокзале! Ночь, подходят грузовые составы. Лай собак, лязг вагонов. Путевые обходчицы — всегда женщины, замотанные в платки, в варежках, в валенках…
— Рассказывайте дальше, — попросил я Горчанскую. Мне в самом деле было интересно. Я всегда отчего-то испытывал извращенное влечение к этим промгородам в глубинах континента. Нет, мне понятно, что там жуть немыслимая, но все-таки в этом есть величие, пусть совершенно антигуманное… И какой замечательный контраст между рассказами про рельсы, ночь, снег и тем, что я вижу сейчас: темные глаза женщины, свеча на столе, блики этой свечи, скользящие по цепочке на ее шее.
— Да, и свой праздник у нас был, важнее, чем другие в году, День металлурга, — говорила она медленно, задумчиво, с удовольствием. — Я помню, как оркестр играл на площади перед Дворцом культуры. Мы поднимались по ступеням — я с мамой, бабушкой, братом. Отец на сцене вручал почетные грамоты, девочки из школы завидовали мне. А вечером в дом приходили гости, они уходили курить на балкон, огоньки их сигарет светились в темноте. Наше короткое лето, я так его любила. Экскаваторы работали на склонах сопок, они снимали морену, и взрослые объясняли мне, что эти валуны принес ледник. Но я, конечно, придумывала, что там не камни, а люди, которые закутались в блестящие плащи. Посмотрите, — сказала она вдруг с беспокойством, показав на черные и белые тени, которые все занимались своими делами на экране. — Все-таки она не Фредерика любит, а второго, в белом. Но и с ним она не останется, вот увидите.
