Иногда вечерами я садился за компьютер и по сети играл в шахматы. Отчего-то партнеры все время попадались с другой стороны земного шара. Обменявшись с противником парой реплик, я узнавал, что у него сейчас начало летнего дня, он только что пришел в офис и мается от тоски, а зовут его Плутархо.

Когда игра заканчивалась, можно было садиться у окна и смотреть на людей, которые шли по моей улице и о которых я не знал решительно ничего. Было мучительно интересно наблюдать за ними. Жизнь каждого из них являлась тайной.

Однажды я увидел, как на другой стороне улицы останавливается такси. Оттуда выходит женщина, несколько секунд она стоит на краю тротуара, пропуская две или три машины, потом быстро пересекает дорогу. Она высока, стройна, на ней сапоги с высокими каблуками и длинное черное пальто — оно охватывает талию, подобно узкому футляру, но внизу его полы расширяются, и оттого издалека женщина похожа на черную шахматную королеву.

Может быть, сейчас она подойдет к моему дому… именно так и происходит. Она останавливается перед подъездом и начинает разбираться с кнопками домофона.

За рукава я выволок из шкафа свой наиболее достойный свитер, быстро в него влез. Уже открыв входную дверь, посмотрел в зеркало… так, джинсы смотрятся допустимо. Взмах расческой по волосам, на дальнейшую оптимизацию времени не хватает. Стук ее каблуков слышен уже очень близко, на уровне второго или третьего этажа. В руке я верчу связку ключей — как бы спускаюсь за газетами. Дальше что-нибудь придумаем.

Мы встретились с ней на площадке двумя этажами ниже. Она стояла спиной ко мне и нажимала на кнопку звонка. Тут дверь отворилась, и третий участник появился на сцене. Совсем это было некстати, ведь я не успел сказать ей ни одного слова.

— Я еще снизу тебя увидел. Мне Корчагины звонили, спрашивали, буду ли я телешоу смотреть. Нет, — говорю, — сегодня дочь ожидаю.

Это был мужик лет шестидесяти, в тренировочных штанах и зеленой майке с изображением автомобиля. Изрытое лицо, темные с сединой всклокоченные волосы, короткие унылые усы, но в глазах — большая бодрость и желание общаться.

Мне оставалось пойти дальше своей дорогой. Встреча отца и дочери, и я не представляю, как в нее вписаться. Но тут он заметил меня и обрадовался чрезвычайно.

— А, это вы! Давно тут к вам присматриваемся. Так пора, наконец, познакомиться? Наталья, дочь. А я — Михаил Федорович Горчанский.

Я удивился, как все в этом доме — и Ирина Даниловна, и этот тип начинают так со мной общаться, словно давно меня ждали. Припомнил, что несколько раз с этим Горчанским встречался на лестнице.

— Наташа, с сентября этот молодой человек поселился в нашем доме, никак нами не интересовался, а теперь решил заглянуть. Рады, рады, лучше попозже, чем никогда. Просим заходить.

После этого и Наталья неторопливо повернулась ко мне.

Она старше меня лет на пять. Спокойные, надменные глаза, прямой, чуть длинноватый нос. Темные густые волосы на затылке стянуты в хвост. Она сняла блестящие, отороченные мехом перчатки, держит их в правой руке, и я четко вижу обручальное кольцо.

— Заходите, — сказала она и хмуро кивнула, сочтя, должно быть, меня безвредным.

Я вошел в квартиру и стал любоваться открывшимися передо мной пейзажами.

Прообраз моего собственного жилища до того, как в нем соорудили империю. Не столь понтовый — комнат здесь, кажется, всего три. Но такие же высокие потолки и огромные окна, а в гостиной из блина лепнины произрастает провисшая от времени люстра, между потолком и ее бронзовым стержнем — сантиметров пятнадцать грязного, обмотанного изолентой шнура.

И все же это не бомжатник, совсем нет. Просто здесь видно, что на свете были шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые годы, а потом наступил крах времен и действительность поросла травой забвенья — уже жухлой и пожелтевшей.

Наталья Горчанская быстро нас покинула, скрывшись за поворотом коридора. Я вошел в гостиную. Перед диваном простирается синтетическая шкура неубитого медведя, черная с оранжевыми подпалинами, один из ее пластмассовых клыков обломан. На диване пара газет: номер "СПИД-инфо" с нагими девицами на фоне стриптизерского шеста, а также бесплатный листок "Добрый лекарь", украшенный заголовком на первой полосе: "Солодка голая на страже моего иммунитета". Торжественный, бархатный, грубо заплатанный сбоку абажур цвета свеклы создает ощущение уюта и комфорта.

Я почему-то был уверен, что плечо у Горчанского украшено развесистой синей татуировкой. Даже специально обошел вокруг Михаила Федоровича, чтобы убедиться. Но я ошибся.

— Как у Вадима дела?! — закричал Михаил Федорович в глубину комнат.

— Фирма открывает еще два салона. Все идет к тому, что ему отдадут швейцарский сектор.

В парадной комнате непременный сервант, и за его стеклами кухонное украшение: железная обезьянка обнимает бочонки с солью и перцем. У меня просто сердце сжалось при виде этого зверька — решительно такой же лет тридцать обитает в шкафу у моих родителей. Скуден был ассортимент вещей, украшавших жизнь советского человека. Еще в серванте — бутылка ликера "Кюрасао", пару эпох назад попавшая к нынешнему владельцу и бережно хранимая им за редкость и красоту. Огромный, на множество персон сервиз из белого фарфора, каждый его предмет нес на своем боку стилизованную черную розу, выросшую — учитывая неуверенно-модернистскую эстетику — где-то в конце семидесятых годов.

Горчанская добралась до кухни: короткий плеск, звяканье посуды. Лязгнул холодильник, зашуршали пакеты — она укладывала по полкам еду. Судя по доносившимся звукам, ее сапог встретился с компанией пустых пивных бутылок. Быстро, одну за другой, она отправила их в мусорное ведро.

Она нервно и быстро ходила по квартире. Зашла в спальню, там тоже чем-то осталась недовольна, судя по ее тягостному вздоху.

Из любопытства я стал знакомиться с владениями Михаила Федоровича. Нашел еще одну комнату, когда-то она была кабинетом, но сейчас туда отправили на поселение чужие друг другу, громоздкие, отработавшие свое вещи. Проигрыватель для пластинок "Ригонда" в корпусе из деревянного шпона, свернутый в рулон пластиковый экран для семейных просмотров самодельных домашних фильмов, оленьи рога с повисшей на них лазурной тюбетейкой, стремянка, охотничье ружье. И еще там была статуя, размером с крупного карлика: стальной рабочий с мужественным, условно-кубическим лицом опирался на какое-то замысловатое, очень тщательно выполненное орудие труда.

На стене вместо ковра была распластана карта Советского Союза.

— Прошу в комнату, посидим, побеседуем. — Это хозяин появился в дверях.

Он притащил чайник и сомнительный долгоиграющий зарубежный кекс в вакуумной упаковке, со слезой из синтетического варенья на срезе. Вынул из шкафа две толстые и пыльные рюмки.

— Я хочу потребовать вас к ответу. Как в наши дни люди добиваются успеха? Не изнашивают ли нацию? Ну что хотите нам рассказать о своей жизни? Давайте, поделитесь, поделитесь.

Налил мне ликер или настойку — что-то резкое, ароматное и сладкое, с ароматом бадьяна. Хотя я не уверен, что знаю, какой вкус у бадьяна.

— Сейчас все живут на западный маневр. Но былой ресурс еще не исчерпан! Нашему поколению не дали многое довершить. А мы могли бы сделать из планеты настоящую красоту! Я часто задумываюсь, какие меры обязано принимать нынешнее правительство. Вот еще сильный ход — овладеть профсоюзами, как Перон в Аргентине с женой его. И надо деревню все-таки поднимать, строить там маленькие домики.

— Не забудь, в пакете лежат марокканские мандарины! — крикнула Наталья.

На краю стола я заметил потрепанный томик в бумажном переплете. На обложке профиль человека, парусник, лучи и кристаллы. Все это называлось: "Ноев ковчег нашего мозга — тайны системных знаний".

— Смелая книга, все рациональное мышление перечеркивает, — сообщил мне Горчанский. — Вы скажите мне ваше мнение: что такое умный человек? Я обстоятельно задумывался, и вот моя концепция. Умный человек — это тот, кто имеет кондоминимум знаний и осознанное стремление к справедливости.