Они распределили себя по машинам. Караваев пожелал общения и уселся рядом с Мороховым. Когда автомобиль разворачивался, Мстислав Романович повернулся к окну и еще раз посмотрел на фабричный фасад с мозаикой.
— Ну как? — спросил он Караваева. — Не жалеешь, что со мной связался? Красавица!
— Все классно. Только, Слава, ты мне разъясни, кто этот, который нас сопровождает и молчит? У которого костюм, галстук и рубашка выдержаны в одном цвете. Когда, наконец, в России наступит понимание, что так нельзя…
— Это наш с тобой большой друг, Изюмов Петр Валерьевич, из министерства. Заказ на те каталоги для форумов, помнишь? Контракт заключили не без его содействия.
— Тогда я не вполне догоняю, зачем он с нами поехал. Совершенно не его формат.
— Знаешь, мне самому не вполне ясно. Но в последнее время он ко мне очень проникся. “Замечательный бизнес, перспективная компания, стране такие нужны, я покоя не нахожу, все думаю, как тебе помочь”. Говорит, что я — герой происходящих сейчас в России новых политических процессов.
— Политических процессов! — очень медленно произнес Караваев. Он выпил много коньяка и теперь расслабленно откинулся на спинку сиденья. — Скажите, пожалуйста! Герой новых политических процессов! Слава, не кажется ли тебе, что пока еще не начались новые политические процессы, пора перебираться куда-нибудь на берег Женевского озера?
— Пока рано. Лет через пять начну притормаживать, когда у меня будет пять в ячейке и пятьдесят в деле.
— Я старше тебя, — начал вдруг философствовать Караваев, — и должен тебе рассказать, что сорок лет — это возраст, когда уже серьезно задумываешься о жизни. Нет, ты понимаешь, есть вещи, которые надо осознать, надо для себя ответить на важные вопросы. Кто я вообще такой в этом мире? Какова цель моей жизни? Где границы моих возможностей? Вот у меня восемнадцать миллионов — это много или мало? Смогу я заработать еще четыре с половиной?
Цепочка их машин уносилась прочь от города Донницы, дорога сделалась неузнаваемой и темной. Распрощавшись у въезда в Москву со своими спутниками, Морохов сидел в машине, задумавшись, потом повернул голову, посмотрел в окно — и не понял в первую секунду, что происходит на улицах. Ему показалось, что толпы движутся на какой-то праздник, что город переполнен людьми, он подумал: “Уже час ночи, откуда они взялись?” Но тут же стало ясно, что улицы абсолютно пусты. Единственный, кто встретился по пути, был сторож платной автостоянки, в своем клеенчатом переднике поверх шинели он прохаживался, похожий на печальную бабу.
Но никогда Слава не видел Москву такой торжественной, оживленной и красивой. Замечательным было сочетание света, лившегося с улиц, и глубочайшей синевы ночного неба с прочерченными линиями черных облаков.
Наконец ему стало ясно, что произошло. Крупный и легкий снег выпал на город и лежал нетронутым, люди его пока не втоптали в асфальт и даже машины не раздавили колесами. Этот снег сиял, светился, отражал свет фонарей и луны, и одновременно с ним не спала и трудилась реклама. Как толпа на улице кажется нам интересной и оживленной именно потому, что все люди в ней непохожи один на другого, так и реклама создавала эту иллюзию движения и жизни именно оттого, что была совершенно разная по размаху. Грандиозный сияющий ковер, брошенный на фасад казино… за ним тонкие, словно составленные из спичек пунктирные цифры обменника, рубиновые квадраты карабкаются по стенам ресторана… дальше условный человек перебирал ногами-палочками, стремясь быстрее расплатиться за мобильник… мирно торжествовали ножи… выплыл закругленный угол здания с ярко освещенным нижним этажом, где ночевало стадо блестящих мотоциклов. Эта жизнь была так разнообразна, так самодостаточна. Его машина как раз ехала по Садовому кольцу.
В “Мадагаскаре” консьерж и охранник устало подняли головы ему навстречу. И бармен для чего-то не спал и сидел на работе. Морохов услышал его громкий голос:
— Тридцать в ноябре, потом сорок пять. Ведь это же настоящее интенсивное развитие. Кстати, вчера мне хорошая мысль в голову пришла. Я нашел в нашем птичьем атласе… Следите за мной, господа, — в этом квадрате, здесь, возле Старого Двора, где уже почти граница с Латвией, есть заброшенная турбаза. Если они придут туда ночью…
— Антон! — громко сказал охранник.
— Я предлагаю ее как запасной аэродром, ну, аэродром — это я говорю фигурально. Надо только понять…
— Антон, — повторил охранник. — Мстислав Романович приехал.
Неясное лицо бармена появилось в темноте коридора, он суетливо и неуверенно начал что-то объяснять. Добравшись до своей койки, Морохов немедленно упал в нее и заснул, поскольку ночь в общем-то можно было уже считать утром.
В это темное зимнее утро ему приснился один из тех четких снов, что посещают по утрам и отпечатываются в памяти гораздо сильнее, чем многое из происходящего наяву. Вокруг было море, и он находился недалеко от берега, по пояс в воде. Тут же плавала большая яхта, широким клином нависал ее парус. И вот одному из пловцов рядом с ним, здоровому, широкоплечему парню, проломило голову бамбуковой реей, на которой косой парус крепился. Пловец погиб мгновенно, какие-то люди бросились вытаскивать его тело. Мстислав приготовился осмыслить это событие, подумать о том, какая страшная вещь только что произошла… но тут же стрелки времени перескочили на несколько секунд назад, сам он оказался в воде и рея понеслась на него. Ясно, что некие высшие силы вздумали продемонстрировать ему, как именно все происходило. Он стал объяснять им, что не хочет переживать это сам, принялся просить, чтобы его отсюда вытащили, но никем не был услышан…
Момент удара не почувствовал, только понял, что он произошел. Затем последовало несильное физическое напряжение, словно его тело прорвало некую в меру прочную пленку. Тут же он оказался в реальности очень черной и плотной и сразу понял, что здесь нет и не будет ничего — ни чувств, ни мыслей, ни голосов, ни ангелов, ни людей, ни каких-либо событий, ни самого времени. Крайне интересно было, что все это он чувствовал, об этом думал — именно о том, что никогда больше не будет ни чувств, ни мыслей. И еще — оценивая себя со стороны, он отметил, что принял все со спокойным смирением и не пришел в ужас, как следовало бы ожидать от нормального человека. Это удивило его, он стал об этом думать. Его мысль — конкретная, мучительная и четкая — разрезала сон, как нож разрезает ткань. Он дернулся и проснулся.
Все еще продолжалось зимнее утро. Небо цветом напоминало антрацит, и словно искры на изломах сияли крупные ледяные звезды. Он погулял по квартире, посмотрел в окно. В районе промзоны двое людей с усилием открывали железные ворота. Туда въехал грузовик, нагруженный бетонными плитами. Наверху, на плитах, сидел человек и курил. Во многих окнах окрестных домов уже зажгли свет. По узким, протоптанным в снегу дорожкам люди шли на работу.
Пора было идти и ему.
12
Страницы из дневника Александра Л., написанные им в баре “Страна Советов” под фотографией Марлен Дитрих работы Сесиля Битона.
…Итак, вот из чего состояли теперь дни моей жизни. По утрам я шел на кухню, рубил пополам апельсины, отправлял их в кухонный комбайн и, выпив стакан сока, шел к тренажеру — вместе с гантелями он куплен был на первую зарплату и доставлен в офисную комнату. После тренировок, ванны и завтрака я выходил из дома. На моей улице справа и слева стояли шестиэтажные здания со старыми, пыльными фасадами: они были украшены колоннами, или лепниной, или башенками, или чугунными решетками. Внутрь надо было входить через подъезды, величественные, как порталы. Двери были высоки, с облупившейся краской, с напластованиями объявлений в сантиметр толщиной — из-под предложения о продаже шубы выглядывала голубенькая предвыборная листовка Зюганова, наклеенная в 1996 году.
На первых этажах уже завелись модные бутики, рестораны, кофейни, магазин Swiss Light, где в витринах лежали зажигалки, по виду напоминавшие золотые слитки и такой же примерно цены. Старые жители улицы с печальным достоинством и удивлением наблюдали, как меняется их район, словно в один пазл вставляли квадратики из другого. Расселялись коммуналки, в старых квартирах с высокими потолками селились богатые люди — вот я, например.
