Наконец послышался гул машин, открылась обитая железом дверь, и они оказались в широком и длинном пространстве цеха. Караваев, который мало соприкасается с миром производства простых вещей, по-жирафьи вытянув шею, наблюдал, как десятиметровой ширины бумажное полотно стремительно наматывалось на бобину. Максиму явно представлялось очень занимательным то, что все эти некрасивые, неновые агрегаты, которыми управляли немолодые люди в василькового цвета спецодежде, эти дешево и тускло покрашенные трубы под потолком, лязгающие цепи — все это в конце концов приводило к созданию понятного, хорошего товара, которым и сам он мог бы пользоваться. Морохов забавлялся, глядя на своего партнера. Вообще все было хорошо и весело. Единственное, что напрягло его в этот день, — телефонный звонок, совершенно ненужный и от ненужного человека. Он напомнил ему об очень неприятных вещах, этот звонок. Немедленно надо забыть о нем — тем более что сейчас их привели в административный корпус и будут что-то рассказывать. Рядом с дверью в кабинет директора устроена стеклянная витрина. Старинное тяжелое кресло стоит внутри. Зеленая обивка вся в проплешинах, однако же она сберегла темный злобный блеск. Еще там представлены подстаканник, пресс-папье и несколько черно-белых фотографий.

Мы хотим предложить вам рассказ о замечательных людях, которые основали нашу фабрику, о купеческой семье Черноруковых. Чудом сохранились кое-какие их личные вещи, и в 1989 году мы решили создать маленький музей. Представляю вам Антонину Владимировну, она приемщица продукции в восьмом цехе и одновременно наш экскурсовод.

У стены, сложив на животе руки, стояла высокая и застенчивая женщина лет сорока пяти. Увидев гостей, она сделала три шага вперед.

Подобно многим талантливым русским предпринимателям, Никита Егоров пришел в Донницы босиком — в полном смысле слова. Обосновавшись в городе, стал торговать гусиными перьями, бумагой, чернилами. И, конечно, все пальцы от такой работы были у него в чернильных пятнах. Оттого прозвали его горожане Черноруковым. — Ее низкий голос напоминал несладкое, темное яблочное повидло. — Через двадцать лет был Никита уже богатым купцом. А сына своего Степана отправил он учиться в Германию. Там понял молодой Степан, что надо менять ручное производство на машинное. Степан женился на Софье Кармановой, дочери купца Карманова, что построил в нашем городе торговые ряды. У них родилось семеро детей, трое мальчиков и четыре девочки. Все дети говорили по-французски и по-немецки, могли играть на музыкальных инструментах. А почему? Потому что генетическая сердцевина была хорошая…

(Разнообразные дамы семейства Черноруковых. В этих юбках бочонками они выглядят так, словно стоят на коленях. Суровые картофельные носы. На висках гладкие волосы, подобные ушам спаниеля. Тип красоты, не очень доступный его пониманию.)

— … Есть легенда, что художник Нестеров создавал эскизы для картины “Видение отроку Варфоломею” на бумаге именно нашей фабрики. В 1902 году архитектор Гаузен построил на месте обветшавшего хозяйского особняка волшебную избушку в стиле модерн.

Морохов увидел этот фасад с мозаикой. Каким маленьким и бедным все кажется на старой фотографии. И еще один снимок, сделанный точно не в особняке: квадратный зал с низким потолком и ряды, ряды, ряды кроватей.

— Славик, тебе надо на это обратить внимание, — оживился Караваев. — Вот когда я служил на острове Ольхон, у нас казарма была в точности такая.

— Фабрика была домом и для хозяев, и для рабочих, — объяснил Аркадий Савельевич. — На рубеже веков здесь трудились две тысячи человек. Вы видите, современным языком говоря, общежитие. Здесь они ночевали, поднимаясь утром по звонку.

— А половой жизнью где они жили? — спросил Максим. Мстислав Романович изумился его деликатности.

Аркадий Савельевич позволил себе покачать головой.

— Как вот вы! — огорчился он. — Не это тогда было главным. А главное вот что — цеховой мастер на свою зарплату мог купить себе четыре коровы. А? Как вам это понравится?

— Слава, ты все знаешь. Расскажи нам, сколько сейчас стоит корова? — тут же потребовал Караваев.

Морохову стало скучно.

— Макс, — сказал он негромко, — давай уже отсюда двигаться. Я, честное слово, ничего не знаю про коров. — И громко, обращаясь ко всем: — Мне приходилось бывать во многих музеях Парижа, Лондона, Мадрида, но я не помню ни одного, где все было бы выполнено с такой любовью, как здесь. Поэтому я горячо благодарю вас за ваш замечательный рассказ о тех, кто до нас создавал богатства России…

Покинув административный корпус, по узкой, битой лестнице они вышли в новый двор, и там их встретил скромный памятник. В середине заснеженного квадратного газона, похожего на ровно расстеленную тряпочку, торчал круглый, узкий и несоразмерно высокий постамент из гранита. Его вершину венчал маленький бронзовый бюст.

— Что этот хрен символизирует? — изумился Караваев.

— Мы видим памятник рулону обоев, — объяснил Морохов.

— Перед вами Нил Хорин, — тут же выступила приемщица восьмого цеха. — Уроженец нашего города, председатель большевистской ячейки, после революции он был назначен новым директором. В 1926 году товарищ Хорин скончался от туберкулеза, и фабрике присвоили его имя. Как вы знаете, и до сих пор она его носит: “ОАО Донницкая бумажная фабрика имени Н.В. Хорина”. Хоринские тетради и папки — это всероссийский бренд. Мы гордимся!

— А барин в Париж удрал? — спросил вдруг Караваев.

— Нет, купеческая фамилия Черноруковых осталась верной России, — поучительным и праздничным голосом объяснила приемщица. — Последний владелец, Филипп Черноруков, смог объяснить новой власти, какую пользу принесут его знания и опыт. И тогда оставили его работать на фабрике старшим инженером. Вплоть до ноября 1937 года Филипп Степанович трудился заведующим хозяйственной частью в кооперативе “Главгараж”.

Все представители рода Черноруковых связали свою судьбу с развитием родного города, — вмешался директор. — Скажу про себя, мне выпало познакомиться с его внуком. Эдуард Черноруков преподавал физкультуру в нашем ПТУ № 2. К сожалению, его нет больше с нами, несколько лет назад Эдик поехал на майские праздники рыбачить на Сарызу и утонул в урочище Черные Камыши. Вы еще там не были? — обратился он к Морохову. — Вы обязательно должны там оказаться, это красивейшее место в области, уникальный природный памятник.

— Я считаю, — сказала Антонина смелым и ясным голосом, — что историю нельзя переписывать. Все ее страницы должны быть нам дороги. Я просто вижу иногда, как Нил Хорин и Филипп Черноруков ведут с нами незримый диалог через десятилетия.

— Ага, — сказал циничный Караваев. — Классный получится диалог, если оба мужика сейчас воскреснут.

Все время демонстрировавший уверенную незаметность, Петр Изюмов подошел к Морохову и отвел его чуть в сторону.

— Что ж, Мстислав Романович, вы тут говорили про разные поколения. Для кого-то это слова, абстракция, а для меня все, так сказать, жизненно. В мае, да — двадцать пятого мая, сын у меня получает диплом и на повестке дня будет вопрос о его работе. Я, конечно, хочу с самого начала видеть его на хорошем месте. А то ведь ваш же брат, капиталист, будет его третировать, если он начнет устраиваться без моей протекции.

Мстислав Романович, летящий на волне успеха, решил немедленно показать, что воспринял сигнал.

— Какое совпадение! — ответил он радостно. — Я вот-вот собрался искать человека, который, сидя в Москве, отвечал бы за стратегический анализ рынка Урала. Молодость, незашоренность, энергия — все это у нас сейчас очень востребовано. Пускай попробует…

— Нет, нет, это нам не подходит! — быстро ответил Изюмов. И буквально шарахнулся так, что Мстислав Романович остался в недоумении. Так что же он хотел? Подобные разговоры просто так не заводят.

Когда они вышли за ворота, природу уже охватила глубокая задумчивость. Двор и деревья успели обзавестись длинными серыми тенями.

— Все-таки русскую зиму трудно перенести, — пожаловался Караваев. — В воскресенье я завтракаю, и, уже когда начинаю пить кофе, приходится включать свет.