В горле пересохло от страха. Мирани сглотнула. Он склонился над ней с потемневшим от гнева лицом.

— Неужели я так ужасен, госпожа, неужели я так жесток, что ты с таким пылом ждешь моего падения?

На свете есть много вещей, которые, они считают, мне нужны.

Мне приносят тысячи даров. Птицы, живые твари, изумруды, серебро. Что могут люди дать Богу, у которого и так всё есть?

Моя тень ничего не хочет, только темноты. Царица Дождя раздает бесценные, несущие жизнь дары, не требуя никакой награды.

Но я думал над этим и решил: есть на свете вещи, которых мне хочется. Твое сердце и разум. Три звезды.

И чтобы не остаться одному.

Потом была Обезьяна, а вот теперь — Паук. Алексос, издалека казавшийся совсем крошечным, терпеливо шагал по извилистой тропинке.

— И о чем он только думает? — проворчал Лис. — Там, вдали?

Сетис покачал головой. Каждое слово причиняло боль. Они урезали норму воды до одного глотка через каждые три часа, язык распух, горло забилось пылью, глоток давался с невыразимым усилием, но все-таки юноша жаждал сделать его и потом с трудом останавливал себя.

Если верить Сфере, до ближайшего источника было два часа пути на запад. Он должен привести своих спутников туда. Или пусть приведет Алексос.

Архон развернулся, зашагал обратно. Один раз он упал, и Сетис испуганно подался вперед, но мальчик поднялся и прошел тропу до конца. Его ноги в маленьких сандалиях заплетались от усталости. Он подошел и сел рядом с Орфетом.

Шакал молча протянул ему воды. Алексос осторожно отпил один крохотный глоточек.

Орфет не сводил с мальчика воспаленных, налитых кровью глаз. В последние два дня он не произнес почти ни слова, только понуро тащился вперед. Когда все спали, музыкант обливался потом и вскрикивал, и даже сейчас он то и дело испуганно озирался по сторонам, оглядывал сумеречные окрестности, а глаза были тусклые, полные ужаса. Тут, вокруг, полно всякой жути, доверительно шепнул он Сетису. Они преследуют его. Демоны, псы с громадными глазищами. Мертвецы, восставшие из могил.

Сетис понимал, что дело тут в жаре, их преследуют не чудовища, а миражи, и к тому же сказывается выпивка, точнее, ее отсутствие. Орфет изнемогал, его тело требовало вина, зной и жажда помутили его рассудок. Без него им стало бы лучше, уныло подумал юноша. Возможно, этим дело и кончится, потому что уже сейчас толстяк еле переставляет ноги.

Не говоря ни слова, Шакал встал и осмотрелся. Они утомленно побрели за ним.

Хорошо хоть, удалось умиротворить Зверей. Алексос непременно проходил по их очертаниям, разговаривал с ними, закапывал возле каждой тропинки прядь волос. Сетис потер сухую и шершавую, как наждак, кожу на лице и вспомнил Льва, наполнившего их души гневом. С тех пор они не встретили ни одного живого существа, ни единой букашки. И вот теперь перед ними вздымались громадины гор; глаз различал отдельные пики и ущелья, хотя на рассвете и в сумерках самые высокие вершины скрывались в тумане. Сверкающие белые отблески наполняли его душу болью. Что это — снег? Он никогда не видел снега, только слышал старые байки путешественников. Твердая вода. Неужели такое бывает?

Они шли и шли. Час за часом.

Продвижение дальше превратилось в невыносимую муку. Каждый шаг отзывался болью. И конца пути не было видно. Под ослабевшими ногами лежала твердая, покрытая трещинами земля, бескрайняя солончаковая равнина блестела спекшимися в корку кристаллами. Не укутанными оставались только глаза, да и их приходилось прикрывать рукой, чтобы не ослепнуть.

Бок о бок с ними двигались миражи. Далекие видения деревьев, блики света на воде. Трижды Лису приходилось оттаскивать Орфета, пытавшегося погнаться за призраками. Музыкант бредил, болтал чепуху. Вода кончилась.

Мир превратился в ослепляющую раскаленную печь, и Сетис плелся через нее. Даже потеть он перестал — в теле не хватало влаги. В помутневшем мозгу проплывали обрывки сказок и детских стишков. Он забыл обо всём — где он находится, куда идет, кто он такой.

Помнил только об одном — надо идти, переставлять ноги, одну за другой, одну за другой.

И невыносимая, смертельная жажда…

Потом они пришли.

Стояла вонь. Горькая, резкая, от которой перехватывало горло и душил кашель. Впереди пустыня понижалась, и, спустившись на дно глубокой впадины, путники ощутили, что земля стала липкой, сочилась темной вязкой жижей, которая приставала к ногам и никак не отчищалась. Местами она собиралась в черные лужи. Эта чернота, слишком густая и тягучая, чтобы ее можно было назвать жидкостью, всё же текла, но заметить это можно было, только если подольше присматриваться. Из глубины на поверхность подымались большие пузыри — медленно, очень медленно.

Орфет, шедший перед юношей, остановился и сорвал тряпки с лица.

— Смотрите! — закричал он и горячей трясущейся рукой вцепился в Сетиса. — Вон там! Видите?

Трудно сказать, что увидел музыкант, но зрелище его испугало. Сетис пошатнулся от изнеможения. От луж поднимался едкий зловонный пар. Над поверхностью плясали голубоватые огоньки, каждые несколько секунд зыбучее болото содрогалось, испуская гортанный всхлип, и изрыгало огромные лопающиеся пузыри, как будто в черных недрах что-то ворочалось. Неужели там есть живые существа? Если да, Сетису не хотелось с ними встречаться.

— Демоны! — Орфет, обернувшись, только что заметил черные лужи. Он споткнулся, упал на колени в вязкую массу и принялся судорожно оттирать ее с себя. — Архон! Спаси меня! Я чувствую их запах, Архон, запах птиц с железными крыльями, толстых змей, свернувшихся в кольца! Смотри, они ползут ко мне. Архон!

Шакал откинул покрывало с лица, протер глаза, запорошенные песком.

— Ему конец, — хрипло произнес он.

— Нет! — Алексее валился с ног от усталости. У него едва хватало сил говорить. — Орфет, там ничего нет. Надо выбираться отсюда. Впереди вода. Совсем близко.

Орфет, казалось, не слышал его.

— Оставьте меня, — простонал он. — Оставьте здесь. Там птицы. Я чувствую их запах.

— Это пахнет черная нефть…

— Лучше я вернусь. Можно? — Орфет вскинул голову, его лицо озарилось безумной улыбкой. — Пойду обратно в Порт. Путь будет недолгим. Всего час. Я вернусь и принесу воды. И вина.

Шакал и Лис переглянулись. Потом грабитель могил оттащил Алексоса прочь.

— Пошли, — велел он.

— Я его не брошу. — Алексос вырвался и твердо встал на ноги. — Ни за что.

— Он не может идти. Даже тебе это понятно. Он лишился рассудка и стал опасен.

— Он не причинит мне зла.

Шакал нахмурился.

— Малыш, за стакан вина он перережет тебе горло.

— Я его не брошу. Скажи им, Сетис.

Сетис облизал сухие губы. Каждое слово причиняло мучительную боль, а опустив глаза на жалко распростертую на земле тушу Орфета, он вздрогнул от отчаяния. Но, к своему собственному удивлению, сказал:

— Вода недалеко. Мы сумеем дотащить его туда.

Шакал не шелохнулся. Потом его губы растянулись в знакомой холодной усмешке.

— Да, пустыня обнажает скрытые в нас качества, писец.

— И открывает тайные имена, господин Осаркон.

Это удивило Шакала. Он не сумел скрыть блеснувшего в глазах огня; Сетис порадовался.

— Значит, ты провел расследование. Что, в Городе Мертвых есть записи обо мне?

— О твоей семье. Об их гробницах. Один из твоих давних предков был Архоном.

— Самым худшим из Архонов. Его звали Расселон.

— Но даже он не бросил бы человека умирать в пустыне.

Глаза Шакала оставались ледяными.

— Чем ты обязан этому толстяку?

— Однажды, когда я падал, он поймал меня.

Орфет за спиной хрюкнул, тоже вспомнив этот случай. Он поглядел на Сетиса, и в его глазах вспыхнул привычный свирепый огонек.