— Никто, кроме нас. Мы сказали, никто, кроме нас, — шепчет он.

Его слова разрывают меня на тысячи кусочков. Мой непоседливый Очаве научился отгораживаться от других, чтобы выжить. Это урок, от которого я всю жизнь оберегала Оландона, но не смогла спасти младшего из моих братьев.

— Чаве, всё в порядке. У неё есть армия, которая убьёт мать.

Я не вижу ничего плохого в его словах, но они показывают, как было извращено наше детство.

Очаве замирает, не убеждённый. Он вздыхает и поворачивается ко мне. Из уст семилетнего ребёнка вырывается чужеродный звук.

— Дядя Кассий тоже должен умереть, — говорит он.

На меня оседает угрожающее спокойствие, неуловимое и многообещающее. В этот момент я понимаю, что, сколько бы времени это ни заняло, даже если бы я лишилась всех своих конечностей, я каким-нибудь образом протащила бы себя обратно даже после смерти через два мира, чтобы убить своего дядю, потому что он обидел моих мальчиков.

— Он умрёт. Болезненно, — обещаю я.

Очаве кивает и снова садится, позволяя мне ещё раз взглянуть на младшего брата.

Его карие глаза ничего не выражают.

— Я задавал слишком много вопросов, поэтому дядя зашил мне губы.

В моей жизни было много моментов, когда я изо всех сил старалась сохранить своё лицо безучастным. Это самый трудный из них. Мышцы моего лица работают над тем, чтобы оставаться расслабленными, и тот простой факт, что они это делают, покажет, что я пытаюсь не реагировать. Спокойный гнев внутри меня не меняется. Я сотру Кассия с лица Осолиса.

Кажется, это всё, что хотел сказать Оберон, однако слова вырываются из уст Очаве, словно прорвалась плотина.

— На целую неделю, — выкрикивает он. — И я не видел его. Он не мог ни есть, ни пить. А когда они вынули струну, он кричал и кричал, — Очаве закрывает уши, возвращаясь к ужасному воспоминанию.

Я не могу говорить. И не говорю. Я просто подползаю к братьям и заключаю их в объятия. Оберон охотно идёт ко мне, расслабляется в моих объятиях. Но Очаве сбрасывает мою хватку и бросается прочь из шатра. Он исчезает в толпе армии Джована.

И вот только за сегодня во мне разочаровались двое.

Я подавляю вздох и крепко обнимаю своего более милосердного брата.

— Оберон, мне так жаль, что меня не было рядом с тобой.

Мне следовало вернуться раньше.

Он отстраняется.

— Ты больше не зовёшь меня Бероном.

Я глажу его чёрные кудри.

— Я не была уверенна, хочешь ли ты этого.

Он мягко улыбается.

— Ты можешь звать меня Бероном.

Я смотрю на слабые, едва различимые шрамы вокруг его рта.

— А ты можешь звать меня Лина.

Я целую его в щёку.

— Я лучше пойду, проверю Чаве, — говорит он.

Я безмолвно киваю и выпускаю его из рук. Он бросает на меня ещё один взгляд, по-прежнему ожидая, что у него сейчас всё отнимут, и поворачивается, чтобы последовать за своим близнецом.

И когда он скрывается из виду, я устало поднимаюсь на колени, решив добраться до своей палатки до того, как расплачусь от всего сердца.

ГЛАВА 19

— Только сотня наших людей может остаться и защищать деревенских жителей, мой Король, — говорит Драммонд. — Я бы рекомендовал, чтобы отряд Ире тоже пока оставался здесь. Они смогут догнать нас, когда основные силы достигнут Третьей Ротации. Нам не придётся везти столько припасов, и это обеспечит дополнительную безопасность местному населению.

За последнюю неделю Брумы переместили все склады в Первую Ротацию, параллельно с постепенной эвакуацией жителей из Пятой и Шестой Ротаций. В первоначальных планах по установлению контроля над Осолисом я рассчитывала, что деревенские жители вступят в битву на моей стороне. Но они слишком слабы.

Они приходят с пустыми руками, без малейшей искры надежды на лице.

Время покажет им, достойна ли я.

— Есть ещё доклады от разведчиков? — Джован жестом указывает на Малира.

Вместо своего обычного места я сижу между Адоксом и Аквином. При мысли об Аквине, о себе напоминают ноющие мышцы. Он быстро продемонстрировал мне, что подготовка в Гласиуме была несовершенной, позабыв о том, что несколько месяцев назад я была близка к смерти. Каждый раз, когда я потираю шрам на груди, он заставляет меня делать пятьдесят изнурительных отжиманий; однако не могу отрицать, что чувствую себя лучше, чем в последние месяцы. Методы Аквина жестоки, но действенны.

Малир встаёт и смотрит перед собой.

— Нет, мой Король. Разведчики сообщают об отсутствии волнений со стороны Второй Ротации. Хотя половина разведчиков, отправившихся за реку в Третью, не вернулись.

Аквин качает головой.

Я согласна. Это было пустой тратой людей. Моя мать в Третьей Ротации. Не нужно больше отправлять людей на смерть, чтобы подтвердить это.

— Я всё ещё не могу решить, хочет ли Аванна просто отрезать нам путь к отступлению, или у неё есть какой-то другой план, — размышляет Адокс рядом со мной.

Его слова заглушаются многочисленными разговорами в палатке. Но его вопрос — самый уместный из всех. Я обмениваюсь мрачным взглядом с лидером Ире. Под усталыми глазами пожилого мужчины на морщинистой коже проступают круги синяков. Его взгляд перемещается с меня на Аквина, и Адокс прищуривается, прежде чем отвести глаза.

Я хмурюсь и бросаю на Аквина изучающий взгляд.

Адоксу не нравится Аквин? Они не встречались раньше. Солис знает, Аквин не радушный человек, но я бы предположила, что он и лидер Ире хорошо поладят.

Одинаковые кудрявые чёрные головы просовываются в палатку, крики их преследователей уже близко. Близнецы тянут меня за руки, оба говорят одновременно.

Я закрываю глаза от их совместных — и неразборчивых — протестов.

— Шшш, Берон, Очаве. Я не слышу ни слова из того, что вы говорите. Скажите мне, в чём дело.

У входа в палатку стоят два запыхавшихся дозорных. Близнецы оба пытаются говорить одновременно, но останавливаются, когда я поднимаю руку. Я бросаю на Оберона пристальный взгляд.

— Мы отправляемся в Шестую Ротацию, — в его словах звучит упрёк.

На время битвы близнецы останутся в Шестой с Джайн и деревенскими жителями. Я неловко переминаюсь с ноги на ногу и смотрю на двух дозорных.

— Тётя Джайн сказала им, — ворчит один.

Моя тётя быстро завоевала расположение всего лагеря.

Тётя Джайн — постоянный источник смятения. Никогда ещё мои волосы не гладили так часто, никогда ещё мой лоб не целовали так много. Вместо того чтобы найти в этом утешение, я чувствую себя неловко от этих прикосновений, пропитанных любовью. Они бередят какую-то глубокую рану, которую может затронуть только мать. Это заставляет меня злиться на то, что у меня никогда не было любви этой женщины, и печалиться, что с ней так плохо обращались из-за того, кто я.

Я присаживаюсь перед близнецами.

— Там вы будете в безопасности. Вы не можете отправиться со мной в битву. Я не смогу защитить вас там.

— И ты не сможешь защитить нас, если тебя не будет рядом! — кричит Очаве.

Я изучаю мальчика.

— Ты хотел, чтобы я убила Дядю Кассия. Это уже не актуально.

С другой стороны от Адокса вздыхает Хамиш.

Очаве топает ногами.

— Нет, я хочу, чтобы ты убила его.

— Если ты хочешь, чтобы я это сделала, я не смогу в то же время беспокоиться о вашей безопасности.

— Мы хотим, чтобы ты осталась, Лина, — задыхается Оберон.

Мои глаза горят, и я быстро моргаю, затем бросаю взгляд на Оландона, который пожимает плечами.

— Нельзя получить и то, и другое. А мне нужно сдержать обещание, — я смотрю на Очаве, пока он не встречается со мной взглядом. — Кассий должен заплатить за то, что сделал с Бероном, помнишь?

Его подбородок дрожит.

— Ты сделаешь ему больно?

— Когда я с ним закончу, он больше не вздохнёт. И этого недостаточно за его преступления.

Очаве крепко сжимает пальцы в кулаки. Его лицо ожесточается, когда он смотрит на брата.