– Я хотела бы, чтобы ты нормально ко мне относился, – отрезала я, удивляясь, почему мои слова прозвучали почти как мольба. – Я хотела бы, чтобы ты не смотрел на меня так…

– Так? – повторил Ригель. Он всегда превращал мои утверждения в вопросы и произносил их отрывисто и насмешливым тоном.

– Так, как будто я тебе враг. Наверное, ты не знаешь, что такое вежливость, поэтому когда встречаешь ее в людях, то не узнаёшь.

В чем я не хотела признаваться себе, так это в том, что мне больно. Мне было больно, когда он так со мной говорил. Больно, когда он на меня рычал сквозь зубы. И когда не давал мне шанса исправить ситуацию.

За столько лет я должна уже к этому привыкнуть и тихо его бояться, но… я хотела наладить отношения. Так уж я устроена.

– Я считаю, что вежливость – это лицемерие. – Теперь Ригель смотрел на меня серьезно и задумчиво. – Это блеф – показная порядочность.

– Ошибаешься, – возразила я, – вежливость – бескорыстное качество, она ничего не просит взамен.

– Неужели? – Глаза Ригеля сверкнули из-под прищуренных век. – И все же я должен тебе возразить. Вежливость – это притворство, особенно когда ее проявляют к первому встречному.

Мне показалось, я услышала в его словах какой-то подтекст, но сейчас меня больше интересовал прямой, а не переносный смысл сказанного, потому что я ничего не поняла. Что он пытался мне сказать?

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – выдохнула я, выдавая свое замешательство.

От взгляда Ригеля по спине бежали мурашки, сердце опять застучало, и я ощутила приближение паники, понимая, что все это происходит только из-за его взгляда.

– Я для тебя Творец Слез, – отчеканил он, – мы оба знаем, о чем речь. «Ты ничего не испортишь», – сказала ты. Я в этой истории – волк. Правильно? Тогда скажи мне, Ника, разве вежливое обращение к тому, кого ты терпеть не можешь, это не лицемерие?

Меня поразил его цинизм. Для меня вежливость – это проявление человеческой доброты и участия, а он перевернул все с ног на голову извращенными рассуждениями, в которых прослеживалась логика. Ригель был саркастичен, презрителен и проницателен, но раньше я никогда не думала, что эти качества связаны с его искаженными представлениями о мире.

– Какими, по-твоему, они должны быть? – его голос вывел меня из задумчивости. Я встревожилась, когда увидела, что он подходит ко мне.

– Наши отношения, какими они должны быть?

Я попятилась и уперлась спиной в книжный шкаф. Его голос всегда на грани между шипением и рычанием, и порой мне трудно понять, сдерживал ли он гнев или просто пытался звучать убедительнее.

– Не подходи ко мне! – строго сказала я, плохо скрывая волнение. – Сам просишь держаться от тебя подальше, а потом… потом…

Слова застыли у меня во рту. Ригель подошел так близко, что мне стало трудно дышать. Не касаясь, он давил на меня телом, взглядом… В закатном свете его черные волосы отливали сталью.

– Продолжай. Я послушаю, – безжалостно прошептал он, слегка склонив голову.

Я едва доставала ему до груди. Воздух между нами пульсировал, как живой.

– Посмотри на себя! Даже мой голос тебя пугает.

– Я не понимаю, чего ты хочешь, Ригель! Не понимаю! Еще минуту назад ты на меня рычал, а теперь…

«Ты дышишь на меня», – хотела я сказать, но бешеные удары сердца не давали говорить. Я чувствовала сердцебиение даже в горле – это был сигнал тревоги, предупреждающий о близкой опасности.

– Знаешь, почему сказки часто заканчиваются словами «на веки вечные», Ника? – прошипел он. – Чтобы напомнить нам, что есть вещи, принадлежащие вечности. Неизменные. То, что не меняется. В их природе заложено быть такими, какие они есть, иначе рассказанная история не имеет смысла. Нельзя нарушить естественный ход событий, не нарушив концовку. А ты… ты постоянно фантазируешь, ты только и делаешь, что надеешься, ты зациклилась на своем хеппи-энде. У тебя хватит смелости представить себе сказку без волка?

Его шепот звучал свирепо и пугал меня. Я вздрогнула. Несколько бесконечных секунд Ригель пристально смотрел на меня из-под длинных ресниц. Его слова беспорядочно кружились в моей голове, как снежинки в новогоднем шаре. Потом Ригель поднял руку, протянул ее к моему лицу, и я зажмурилась от страха, думая, что сейчас он дернет меня за волосы или сделает что похуже. Он протянул руку и… ничего не произошло. Я открыла глаза, чувствуя, как колотится сердце, а Ригель был уже в коридоре. Я повернулась к шкафу и догадалась, что он всего-навсего поставил книгу на полку.

Сердце успокоилось, но я была слишком растеряна и взволнована, чтобы собраться с мыслями.

Как понять его жесты? Слова? Что он имел в виду?

В Честертоне осталась закладка. Я взяла эту книгу и открыла на заложенном месте. Внимание привлекли строчки, подчеркнутые карандашом. Читая их, я как будто падала в туманную бездну.

– Ты дьявол?

– Я человек, – строго ответил отец Браун, – и значит, вместилище всех дьяволов[1].

Утром было ветрено. Ветер гнул стебли травы и не пускал облака на небо; воздух пах свежестью, как кондиционер-ополаскиватель с запахом лимона. Февраль в наших краях всегда мягкий и теплый.

По асфальту передо мной, как пантера из расплавленного свинца, скользила тень Ригеля. Я смотрела, как уверенно он шагает, демонстрируя свое превосходство даже в походке. Я на всякий случай шла поодаль. Ригель не оборачивался.

После вчерашнего эпизода в голове беспрестанно крутились разные мысли. Я заснула с его голосом в ушах и проснулась, слыша его эхо. И, как бы я ни старалась избавиться от воспоминаний, я чувствовала запах Ригеля на своей коже. Я думала о подчеркнутой цитате, думала о его словах, которые казались фальшивыми нотами в песне. И чем больше я пыталась вникнуть в мелодию, тем сильнее я запутывалась в противоречиях.

Через секунду я уткнулась носом в спину Ригеля и, зажмурившись, ойкнула. Непонятно, почему он замедлил шаг. Я схватилась за нос, а он раздраженно посмотрел на меня через плечо.

– Извини, – выдавила я и отвернулась, пряча лицо. Ужасно не хотелось с ним разговаривать, но пришлось, а всему виной моя неуклюжесть.

Я подождала, пока Ригель отойдет на несколько шагов, прежде чем поплестись следом.

Через несколько минут мы уже шли по очень старому мосту, он был одним из первых городских сооружений. Я обратила на него внимание, глядя в окна машины, когда Анна с Норманом везли нас из приюта. Сейчас мост ремонтировали. Норман последнее время жаловался, что из-за пробок на мосту по утрам он теперь частенько опаздывает на работу. Скорее бы уже они закончили этот ремонт, вздыхал он.

Мы дошли до школьных ворот, когда я заметила движение на обочине дороги: маленькая улитка ползла по проезжей части, наивная и отважная. Автомобили проносились мимо нее, но она не обращала на них внимания. Из-за своей медлительности она через секунду-другую наверняка попала бы под колеса, и я кинулась к ней не раздумывая. Не знаю, что со мной происходит в такие моменты, но именно в это время я настоящая, а не когда пытаюсь быть похожей на других. Я всегда чувствовала потребность помогать маленьким существам – это зов сердца.

Я шагнула с тротуара на дорогу и быстро подобрала улитку, по счастью еще целую и невредимую.

– Ты в безопасности, – прошептала я, слишком поздно поняв, как легкомысленно себя повела.

Я услышала рев мотора: у меня за спиной яростно гудела машина. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Я не успела обернуться, как вдруг кто-то схватил меня за свитер и резко потянул в сторону. Через секунду я уже стояла на тротуаре, открыв рот и от испуга выпучив глаза. Воротник неприятно сдавил горло, потому что меня продолжали крепко держать за свитер. Когда я увидела злое лицо, то перестала дышать.