— Нет, они в накладных карманах, просто у меня слишком замерзли пальцы… погоди! Что ты делаешь?

Обхватив Портию за талию, Арья принялась развязывать тесемки на карманах.

— Достаю твои перчатки, конечно. — Вытащив перчатки, Арья посмотрела на Портию, чьи широко распахнутые глаза были обрамлены буйными кудрями. — Давай помогу тебе их надеть. Раз уж у тебя пальцы застыли.

Портия благодарно кивнула и протянула одну руку, другой придерживая юбки. Арья взяла руку Портии в свои и стала натягивать перчатку, один палец за другим.

— Что это? — внезапно вздрогнула Арья. — Вы слышали какой-то скрип?

— Экипажи! — ответила Портия. — Это колеса экипажей!

Затем раздался знакомый цокот копыт по мостовой, и мы вытянулись по стойке смирно.

Мадам де Тревиль спустилась по ступеням крыльца, нахмурилась, взглянув на небо, и перевела взгляд на нас:

— Итак, все как договорились: вы втроем поедете в нашем экипаже, а я поеду с Таней в экипаже месье Вердона. Ведите себя пристойно.

Экипажи, скрипнув, остановились. Кучер спрыгнул с кóзел, чтобы открыть передо мной дверцу незнакомой кареты и откинуть лесенку. Вышел Этьен, одетый в темно-синий с серебром камзол. Холод сразу показался не таким жгучим. У Теа стучали зубы, я же без колебаний откинула капюшон.

Вердон шагнул к нам, остановился перед мадам де Тревиль и поклонился.

— Мадам, я польщен, что вы приняли мое приглашение. — Выпрямляясь, он поймал мой взгляд. Удивительно, но я не чувствовала холода, однако дышать было тяжело, словно воздух превратился в лед.

Девушки по очереди присели в реверансе, когда их представляли, а затем забрались в другую карету. Карие глаза Этьена в темноте казались почти черными.

— После вас, — произнес он и сжал мою руку своей, помогая подняться по двум ступенькам в экипаж. Мои пальцы начали согреваться.

В карете, в присутствии мадам, мы почти не разговаривали. Мадам де Тревиль лишь осведомилась у Этьена о его семье, чтобы ее молчание не казалось подозрительным. Этьен отвечал вежливо, но без подобострастия. При упоминании нашей первой встречи он слегка наклонил голову, и его глаза весело заблестели, когда он посмотрел на меня.

Мадам де Тревиль кашлянула, не выходя из роли. Он напрягся и отвел взгляд, а я спрятала улыбку за веером с цветочным узором.

Когда мы вышли из кареты, он снова взял меня за руку, лицо его засияло.

— Наконец-то я могу…

— Месье Вердон! — Этьен тряхнул головой и издал стон. — Месье Вердон!

К нам подбежал мужчина с румяными, словно вишни, щеками.

Этьен представил его как одного из крупнейших инвесторов театра.

— Это ему мы обязаны такими удачными местами! — добавил Этьен.

Мужчина рассмеялся и поправил очки:

— Месье Вердон чересчур скромен. Сегодняшнее открытие не состоялось бы, если бы не щедрость его отца. Какая жалость, что наш благодетель не смог присутствовать на первом спектакле.

Этьен сжал зубы, но через мгновение его лицо расслабилось.

Вокруг нас образовалась толпа, к нам и мадам де Тревиль присоединились остальные девушки. Фойе выглядело величественнее, чем сам амфитеатр, — оно было украшено резными изображениями античных муз — сестер, застывших за сочинением симфоний и сонетов на берегу реки, высеченной из белого камня. Портия указывала Теа на некоторые изображения, описывая их художественные достоинства, а та прикрывала зевки затянутой в перчатку рукой. Гул голосов, говорящих на разных языках, с разными акцентами…

Мы поднялись в частную галерею, расположенную над головами стоящей в партере публики. Теа отвлекала инвестора, который не оставлял попыток добраться до Этьена, расспросами о пьесе — комедии, написанной подающим надежды молодым драматургом с именем, похожим на «манто».

— Ах, месье, я ничего не понимаю в театре! Прошу, скажите мне, чего ожидать от представления. На сцене будет происходить что-то будоражащее нервы? Понимаете, я должна настроиться… — Театрально подмигнув мне через плечо, она потащила инвестора прочь.

Мое место находилось не так близко к Этьену, чтобы нарушать приличия, однако, когда он сел рядом со мной, по спине пробежала дрожь. Мадам де Тревиль прекрасно умела скрывать эмоции, но я уже достаточно хорошо изучила ее, чтобы понять: она разрывается между возмущением от его самонадеянности и облегчением оттого, что ей не нужно изобретать уловки, как бы свести нас вместе.

Но вот поднялся занавес, и все отошло на второй план. Публика притихла. Каждое Рождество в Люпьяк приезжали странствующие артисты, однако наблюдать, как актеры в тщательно продуманных костюмах смеются, сражаются и влюбляются на сцене театра, было мне в новинку. Папа наверняка оценил бы представление, мама назвала бы его нелепым, однако тайком улыбнулась бы отцовскому благоговейному восторгу. Исполнитель главной роли был особенно хорош: каждый раз, когда он сетовал на судьбу, на разлуку с возлюбленной из-за семейных козней, мой взгляд оказывался прикован к его лицу. Была ли история моих родителей похожа на эту? Мой отец был храбр, но слишком беден по сравнению с представителями аристократии, заполнившими театр. Моя мать отдала все, что было ей знакомо с детства, чтобы остаться с ним.

Спустя час после начала представления я почувствовала на себе взгляд Этьена. «Выжидай нужного момента, — наставляла меня мадам де Тревиль, — пусть инициатива будет за ним». До сих пор он не задерживал на мне взгляд дольше, чем на несколько секунд. Однако на этот раз он он не сводил с меня взгляд целую минуту, прежде чем я наконец обратила внимание.

— Вы не смотрите представление, — сказала я, смягчив упрек легкой улыбкой.

— Возможно. Но я смотрю на нечто гораздо более завораживающее.

По телу разлилось тепло. Я не отрывала глаз от актеров. Это было совсем непохоже на разговор в саду с Жаком. Тогда между нами не проскочило никакой искры, как бы я ни хотела что-то почувствовать. А теперь мне было трудно сосредоточиться на сцене. Я невольно ловила каждое движение моего объекта: как он барабанит пальцами по колену, как шуршит ткань его одежды, когда он шевелится, как он обжигает меня взглядом, словно клеймом… Мне не хватало воздуха. Я на секунду закрыла глаза, и перед ними появилось тело отца, остывающее на обочине безымянной дороги. Я резко подняла веки. Пятна крови сменились красными бархатными подушками, на сцене мельтешили актеры, вокруг стояли зрители.

— Все хорошо? — Выражение его лица говорило о неподдельном участии, слова звучали так искренне, он весь казался совершенно открытым. Но это не имело значения. Потому что папа был мертв.

— Здесь так жарко… голова закружилась. — Ложь лучше всего подмешивать к правде, тогда она звучит гладко и правдоподобно.

Я ждала его реакции. Подожмет ли он губы? Решит ли, что я слабая и чересчур хрупкая барышня? Или оправдает мои ожидания? Окажется не тем, кем все его считают?

— Позвольте проводить вас, чтобы подышать свежим воздухом.

— Месье, прилично ли будет оставаться наедине без сопровождения?

Мой голос был легким, дразнящим.

— Я же не предлагаю вам разгуливать по всему Парижу. Просто небольшой моцион. Можем и посидеть, если хотите. Мы даже не будем выходить из театра. — Он предложил мне руку прежде, чем я успела испугаться, как сумею встать. Прежде, чем успела ответить. В любых других обстоятельствах я остереглась бы по-настоящему опереться на его руку, воспользоваться предложенной поддержкой, а позже, оказавшись прикованной к постели, пожалела бы об этом. Но когда мои пальцы сжали его руку, он не изменился в лице. Когда мы уходили, мадам де Тревиль незаметно сделала знак Арье.

Этьен отвел меня обратно в фойе, которое было почти безлюдным, не считая нескольких опоздавших зрителей, а затем проводил к двери, открывавшейся во внутренний дворик. Там поднимались затейливые очертания зеленых скульптур-топиариев, в нескольких шагах от нас шелестела трава. Присутствие Арьи было бесшумным, невидимым, почти неуловимым. Но она не могла незамеченной пройти через дверь. Я похлопала по юбке двумя пальцами — непосвященный наблюдатель решил бы, что я просто поправляю платье. Это был тайный знак, который означал, что я не нуждаюсь в помощи, даже если мой вид говорит об обратном.