Наконец в одной из витрин он увидел древности: пряжки для ремней, свадебные мониста из турецких монет, кольца, браслеты, даже старинную чернильницу с филигранью. Боян заметил, что за стеклом заблестели очки человека, пытающегося рассмотреть, кто стоит перед лавкой; он поднял руку в знак приветствия и вошел.

Старый ювелир отложил начатое кольцо и поздоровался. Когда-то он рассказывал Бояну всякие истории, связанные с археологической страстью охридцев. Среди этих историй самой необычной был случай с видными гражданами — врачами, аптекарями, адвокатами, которые нашли одну из бесчисленных карт, где было обозначено место невиданного сокровища, зарытого в землю. Но это место находилось в городе, у Верхних ворот, и копать так, чтобы никто ничего не заподозрил, было невозможно. Тогда они сняли полузаброшенный дом неподалеку, под тем предлогом, что будут там собираться, чтобы поиграть в карты, и действительно приходили туда каждый вечер: они с большим трудом рыли от подвала дома подземный туннель до места, обозначенного на плане. Дело, пусть и медленно, продвигалось. Но вдруг возникло непреодолимое препятствие: перед ними появилась старая стена из огромных каменных блоков. Они пытались обойти ее то с одной, то с другой стороны — но стена повсюду неумолимо вырастала перед ними. В конце концов они оставили свою затею, но перед этим написали на одном из камней год: 1932. Позже, когда ученые заговорили о раскопках античного театра под Самуиловыми башнями и когда были сделаны предварительные раскопки, перед удивленными глазами археологов на наружной поверхности стены театра предстали эти цифры — и жители Охрида вспомнили ту историю.

— Как дела? — спросил Боян.

— Плохо видеть стал, — пожаловался ювелир. — Совсем зрение село.

Боян знал, что ювелир был в курсе всех находок в окрестностях — с давних пор крестьяне, приезжавшие на рынок, ему первому приносили необычные предметы, которые находили, когда обрабатывали свои поля, да и теперь кое-что оседало у него в лавке.

— Вам все еще приносят всякие находки?

— Нет, давно не было ничего ценного, — ответил ювелир. — Теперь всё сразу увозят за границу. Впрочем, подождите, у меня есть для вас кое-что интересное.

И он вытащил из одного из множества ящиков в шкафчике, украшенном инкрустацией из перламутра, плитку белого камня.

Боян наклонился.

Плитка чуть меньше ладони была разделена линиями, вырезанными каким-то острым предметом, на двадцать четыре поля, расположенные в четыре ряда. В каждом поле — свой знак. Это было похоже на игру, но ей не хватало регулярности, которую должна иметь каждая игровая система.

— Что это? — спросил Боян.

— Я тоже хотел бы знать, — сказал ювелир. — Думал, ты знаешь.

Боян взял предмет в руки — по его гладкости чувствовалось, что до него в прошлом часто дотрагивались. Но было не похоже, что он лежал в земле; гладкость ничем не нарушалась.

— Такое впечатление, что эту плитку использовали совсем недавно, — пробормотал Боян.

— Это одного моего знакомого. Он мне ее показывал раз или два. А когда он умер, его дети, помимо плитки, нашли толстую тетрадь, в нее он записывал числа, которые получал, якобы гадая по этой табличке. Тетрадку они выбросили, а вот это продали мне. Вот и все, что я знаю.

Боян решил купить вещичку, но ювелир запросил слишком высокую цену. Они долго торговались, и в конце концов Боян, пусть и с тяжелым сердцем, но все же отделил половину аванса, полученного в «Вечерних новостях», и отдал ее хозяину лавки. Затем положил необычный предмет в карман и пошел к Чинару.

Под огромным деревом сидел черноволосый парень с усами, держа в руке «Вечерние новости».

Боян представился, они обменялись несколькими фразами, и парень показал Бояну, куда идти.

— Я с ними договорился, — сказал он, — но все же будьте осторожны. Эти люди боятся и неохотно разговаривают с незнакомцами. Ведь то, что они делают, незаконно, и они не горят желанием раскрывать посторонним свои секреты. К тому же они никому не доверяют, опасаясь возможной конкуренции.

В переулке возле Чинара они остановились перед мастерской по ремонту обуви с пыльной витриной. Снизу витрина была разбита, ее потом залатали листами жести. С входной двери большими лоскутами слезала краска — дела у сапожника явно шли не лучшим образом, или, возможно, он не слишком обращал внимание на свое ремесло.

Сначала в мастерскую вошел парень из «Вечерних новостей», оставив Бояна снаружи. Внутри, в очень маленькой комнате, сидел мастер, склонившийся над старым ботинком; над ним горела электрическая лампочка под жестяным абажуром. Они о чем-то поговорили; парень показал рукой на улицу, мастер снял очки и посмотрел на Бояна, потом опять принялся за работу. Парень немного постоял, затем вышел и сказал Бояну, что тот может войти, а сам остался снаружи — очевидно, для третьего в комнате не было места.

Когда Боян вошел, мастер не поднял голову, продолжая работать. Боян огляделся по сторонам: на полках было много старых коробок из-под обуви с названиями давно исчезнувших фабрик. Внутри было тесно, пахло клеем, старой кожей, потом.

Наконец мастер поднял голову.

— Чего ты тут ищешь? — спросил он, будто удивленный присутствием Бояна.

— Старые вещи, — сказал Боян.

— Какие старые вещи?! Здесь только старые ботинки.

Боян пожал плечами.

— Ладно, — сказал он. — Я думал, мы будем говорить серьезно.

Мастер еще долго тыкал шилом, протаскивал толстую нитку сквозь кожу ботинка, и затягивал ее, что-то недовольно бормоча. Потом поднял голову.

— Я тебе кое-что покажу, — вдруг сказал он. Его взгляд блеснул за очками, он отложил ботинок и воткнул шило в доску, что была у него под рукой. Вся доска была в дырках от шила, как будто ее несколько десятилетий подряд грызли древоточцы.

Затем он потянулся назад, взял коробку из-под обуви, открыл, пошарил внутри, из нее выпали старые газеты, куски кожи, тряпки. Наконец он вытащил со дна коробки какой-то большой предмет и передал его Бояну.

Это был кусок шлака: кто-то когда-то плавил руду — железную или свинцовую, Боян не знал — и то, что осталось, теперь напоминало камень, немного побитый, спекшийся, почти обугленный от долгого пребывания в огне, весь пронизанный тонкими вьющимися слоями металла, который древний металлург не смог извлечь и который блестел посреди желтовато-коричневой массы.

— Знаешь, что это? — спросил мастер.

— Шлак, — сказал Боян. — Шлак. То, что остается, когда плавят руду. Не уверен, когда это происходило, но наверняка давно, когда люди не знали, как извлечь металл полностью. Ну, скажем, в античности.

Мастер посмотрел на него с презрением.

— Ничего ты не знаешь, — сказал он, забирая камень у него из рук. — Ничего-то ты, парень, не знаешь, — уверенно повторил он, делая паузу между каждым словом, чтобы выразить свое недовольство знаниями Бояна.

— Ну, ладно, — примирительно сказал Боян. — Тогда сам скажи, что это такое.

Мастер колебался или, может, делал театральные паузы, чтобы впечатление от его слов было сильнее. Боян смотрел, как у него слезятся глаза, течет слюна из почти беззубого рта, как его нечистый указательный палец поднялся в важном жесте: перед ним сидел не бедный сапожник, ремесленник, зарабатывающий на жизнь плохо оплачиваемым ремонтом обуви, а человек, одержимый безумной страстью, окрыленный своей великой мечтой, скорое исполнение которой он предчувствовал.

— Это, — сказал он и встал, — это план, на котором обозначено, где закопано золото. Посмотри! — и он показал пальцем на следы расплавленного металла, которые действительно были похожи на закорючки какого-то неразборчивого почерка. — Посмотри, здесь все написано.

Боян кивнул в знак согласия.

— Да, — продолжил старик, — тут все написано, но прочитать некому. Я думал, ты поймешь, но ты тоже ничего не знаешь. Вы, молодые, ничего не знаете. Ничего.

Старик выпрямился и заговорил громко, как будто обращаясь к огромной массе людей.