И вот, в одну из холодных зимних ночей, их маленькая комнатка огласилась плачем младенца. С утра у Эльзы начались схватки, и она целых несколько часов героически сдерживала свои крики и стоны, от невыносимых предродовых болей. Всё это время за окном ей вторил дикий ледяной ветер, в печурке потрескивали дрова, а на столе медленно таяли в старом почерневшем шандале свечи.

Абелард стоял перед супругой на коленях и держал её за руки. Он бесконечно винил себя за трусость и очень сожалел, что не привёл жене доктора. Но к счастью после долгих мучений, девушка, наконец, благополучно разродилась.

Опасаясь, что владелица их дома услышит крик малыша, Абелард мгновенно прикрыл ему рот ладошкой. Это был мальчик, и как юноше показалось, весьма здоровый и крепкий, правда немного влажный и сморщенный. Ведь Вагнер впервые видел только что родившегося ребёнка. Всё-таки он был студентом юридического факультета, а не медицинского. Абелард сам обрезал пуповину, (преждевременно узнав, как это делается из специальной литературы взятой им в библиотеке своего университета) и положил младенца в заранее подготовленную корзину.

Эльза, вымотанная окончательно, лежала, закрыв глаза. Её грудь едва вздымалась. Вагнер осторожно вытащил из-под жены мокрое постельное бельё, и засунул его в холщовый мешок. Затем достал из верхнего ящика старого комода туго набитый кошелёк. Эта вещица была Абеларду особенно дорога, ведь её ему подарила Эльза, вышив серебряными нитями на льняном мешочке с застёжкой его инициалы: А. и В. Но не найдя, куда пересыпать из него деньги, он положил кошелёк в корзину с младенцем, которого накрыл оторванным от оконной занавески куском серой грязной материи. Затем накинул на себя помятое пальто и, затушив свечные огарки, покинул комнату.

Осторожно спускаясь по скрипучей лестнице, он зря надеялся незаметно выскользнуть из дома на улицу. В вестибюле его ждала неожиданная встреча с квартирной хозяйкой.

— Куда это вы собрались на ночь глядя? — поинтересовалась старая худая фрау, осветив лицо перепуганного молодого человека, лампадой. — Уж не случилось ли чего? Я, знаете ли, услышала резкий женский или детский вскрик и поэтому проснулась. Что ваша супруга? Она всё ещё больна?

Последние два месяца, из-за редких выходов девушки на улицу, Вагнеру приходилось лгать, что Эльзе нездоровится.

— Кхм, — кашлянул от волнения, Абелард, — вы знаете, я думаю, что вас разбудила вьюга. Слышите, как воет? — подняв указательный палец, спросил он, пытаясь привлечь внимание женщины к грохочущим порывам ветра, заставляющим скрипеть вывеску у дома и дрожать входную дверь.

— А что у вас за корзина?

— Мне приходится выносить в ней кое-какие вещи, запачканные в ходе моих учебных экспериментов, — постарался оправдаться, молодой человек. — Я же студент и иногда так готовлюсь к предстоящим экзаменам.

— Смотрите только не переусердствуйте, — погрозила костлявым пальцем фрау, с явным недоверием в глазах к услышанному ей объяснению. — Только пожара мне в моём доме и не хватало.

— Ну, что вы, — закачал отрицательно головой, юноша, — как можно.

И не желая больше подвергаться допросу со стороны подозрительной хозяйки, обошёл её и спешно покинул дом.

Оказавшись на улице, он быстрым шагом, сквозь обжигающий студёный ветер, направился к церкви Святого Фомы. Надежда на то, что в ней кто-то есть оправдалась. В нижнем окне маленькой башенки, пристроенной с противоположной от входа стороны, светился огонёк.

Перед церковью располагалась рыночная площадь, и сейчас она была вся заставлена кибитками. Цыгане. Они частенько колесили по городам и давали представления. Но если верить людям, основной промысел цыган состоял в обворовывании их зазевавшихся зрителей или же граждан пришедших на рынок что-то купить.

Абелард пересёк площадь и приблизился к светившемуся окошку церкви. Разглядеть, кто там находился через мутное стекло ему так и не удалось. Тогда он подошёл к главным дверям и что было мочи, постучал в них. Надежды на то, что его услышат, из-за завывания ветра в архаичных готических сводах церкви, было мало. Однако вскоре до него всё-таки донёсся из-за дверей шум тяжёлых шаркающих шагов и чьё-то недовольное бормотание.

Быстро оставив корзину в портале у входа, Абелард сбежал по ступенькам вниз и нырнул за растущее рядом с церковью дерево. Несколько минут он не слышал ничего, кроме бушующей вьюги. Но вот дверь церкви со скрипом отворилась, раздалось какое-то не совсем католическое ругательство, и последовавший за ним громкий дверной хлопок, да такой, что стало слышно, как зазвенел цветной витраж над входом.

Высунув голову из-за ствола, Абелард шарящим взглядом обсмотрел весь приступок у церкви. Никого. Корзина исчезла. Тяжело вздохнув, он вытер струившийся со лба пот, и чуть ли не бегом отправился обратно к себе домой. Вернее в снимаемую им комнатушку, где в абсолютной темноте, одна, под жуткое завывание вьюги, лежала и стонала его несчастная обессиленная жена.

С огромным трудом ему удалось потом её убедить, что у них не было другого выхода, и что ребёнок теперь в надёжных руках. Если утрированно — в руках Господа.

Несколько дней несчастная девушка провалялась после родов в кровати. Вагнер страшно переживал, и не только из-за жены, но и из-за содеянного им преступления. Каждый день он заходил в церковь Святого Фомы, в надежде хоть что-то узнать о дальнейшей судьбе своего ребёнка. Но её толстые стены надёжно хранили свою тайну.

— О чём ты задумался? — спросила его супруга, неожиданно прервав герр Вагнеру течение мыслей.

— Да так, — пространно ответил он, разомкнув веки и вновь оказавшись в полутёмной душной комнате, — кое-что вспомнил.

Женщина с силой, на какую только ещё была способна, сжала ладонь мужа и тихо произнесла:

— Да, я тоже.

В их странном разговоре вновь наступила пауза, а в комнате повисла странная звенящая тишина. И неизвестно, сколько бы она ещё продолжалась, если её внезапно не нарушил шум въехавшего во двор их дома экипажа, громкие шаги людей, и последовавший через минуту стук в дверь. На разрешение войти, в спальню зашёл слуга, который доложил, что приехал какой-то важный герр, называющий себя доктором.

— Ах! Ну, наконец-то! — воскликнул обрадованно Вагнер, и приказал вести этого господина прямо сюда.

— Ты его даже не встретишь? — удивилась женщина.

— А зачем? Доктор поймёт, что я нахожусь возле больного человека и не могу его оставить одного.

Через пару минут в коридоре послышались шаги, и дверь в спальню вновь отворилась. На пороге возник крупный мужчина. Это был Хенрик Штанц. В одной руке он держал большой саквояж, а в другой, длинную трость со сверкающим даже в такой темноте набалдашником.

— Добрый день, доктор, — поприветствовал его, вставая и подходя к нему, герр Вагнер.

Впустивший доктора в комнату слуга, тут же закрыл за ним дверь, и комната вновь погрузилась во мрак.

— Добрый день, герр Вагнер, — ответил вежливо и тихо мужчина.

— Можете говорить громче, доктор, — послышался слабый голос женщины с кровати. — Я не боюсь громкого звука.

— Но, кажется, вы боитесь света, — заметил доктор, подойдя к кровати на которой она лежала. — Позвольте мне зажечь свечу, — обратился он к женщине, и, не дожидаясь её ответа, чиркнул огнивом и зажёг фитиль большой свечки воткнутой в позолоченный шандал, расположенный на этажерке.

— А это не навредит моей жене? — боязливо спросил Вагнер.

— Ни в коем случае, — успокоил его Штанц, ставя на прикроватную этажерку свой саквояж.

При свете свечи доктору открылась совсем другая картина. Перед ним лежала пожилая женщина со странным цветом лица. Её кожа была покрыта какими-то тёмными пятнышками и при этом казалась настолько тонкой, что через неё виднелись мелкие капилляры синего цвета. Зрачки глаз женщины были бесцветны, а лицо настолько худым, что по её черепу можно было изучать анатомию. Между потрескавшихся чуть раздвинутых, вывернутых губ, белели дёсны пожелтевших зубов. Зрелище было не для слабонервных людей.