— Именно, — ответил странный прихожанин.

— Тогда вам нужен Преподобный отец Густав, он сидит на первой скамье, сразу за деканом и ректором. Во-о-он там, впереди, — указал священник. — Только не советую вам, сейчас, его отвлекать.

Но мужчина уже встал и, наклоняясь так, чтобы не мешать смотреть на хор людям, направился к крайней скамье. Здесь было чуть посвободнее, и он спокойно занял место рядом с сидящим в сутане человеком.

— Извините, вы отец Густав? — обратился к нему с вопросом мужчина, не обращая внимания на исполнение солистом хора верхней кантаты.

Человек в сутане резко посмотрел на странного прихожанина и поднёс указательный палец правой руки к губам, призывая к молчанию. Однако мужчину это не устроило, и он продолжил свою речь:

— Мне необходимо с вами поговорить.

— Где вас учили манерам, сын мой? — раздражённым голосом, возмутился викарий, и, видя, что прихожанин не собирается успокаиваться, молча привстал и отвёл мужчину под своды трансепта.

— Как вы себя ведёте, сын мой? Почему такое неуважение к сану и тому, что сейчас поют эти дети? И как поют, — качая головой и закатывая глаза от восхищения, проговорил он.

Затем вновь посмотрев на мужчину, опять задал ему вопрос:

— Кто вы вообще такой? Я впервые вижу вас в нашей церкви, и прямо скажу, вид у вас не привычный для моих прихожан.

— Меня зовут Маркус Фабер, — представился странный собеседник. — Мне необходимо поговорить с вами.

— Неужели это не может подождать до окончания песнопений?

— К сожалению, я слишком ограничен во времени, — ответил Маркус. — Может быть, отойдём куда-нибудь, где более спокойно, — предложил он, намекая на громкое пение хора.

— Куда? Нет уж, говорите здесь, что хотели.

— Тогда, у меня к вам сразу вопрос; учится ли у вас мальчик, по имени Карл фон Зидольб?

— Да, в нашем приходе есть такой ученик, — подтвердил, перебирая чётки, священник. — А разве вы его знаете? Ведь я очень хорошо знаком с его семьёй, но вас среди их родственников, что-то не припомню.

— Я очень далёкий родственник, — ответил Маркус, небрежно махнув рукой, — приехал совсем недавно и скоро опять собираюсь уезжать. Мне стало известно, что у Карла невероятные способности к наукам, и поэтому он достоин, учиться в более высоком заведении. Например, в Берлинском Университете, куда вы можете его отправить.

— Да, этот ребёнок действительно предрасположен стать учёным, но у его семьи нет денег. Я пытался говорить с монсеньором, о выделении средств на поступление Карла фон Зидольба в университет, чтобы мальчик там прославил наш орден, но, увы, получил отрицательный ответ. Поэтому в группу будущих абитуриентов, которая отправится в Берлин в мае, он не включён, — доходчиво и терпеливо, объяснил викарий. — Кстати, слышали первое соло? Оно его — этого мальчика. Ко всему прочему он ещё и прекрасно поёт.

— Значит до мая, у вас ещё есть время, — сказал Маркус, распахивая старый мундир и доставая из внутреннего кармана, какую-то сверкающую вещицу.

Взяв в руки протянутую вещь, священник ахнул, прикрыв открывшийся от удивления рот ладонью.

— Пресвятая Богородица, что это?! — восхищённо спросил он, рассматривая предмет женского украшения.

— Это колье, которое, вы продадите, а на вырученные от продажи деньги, отправите Карла фон Зидольба в Берлинский Университет, — ответил Фабер, протягивая ещё что-то.

На этот раз, это оказалось маленькое золотое колечко с вкраплениями из бриллиантовой пыли.

Преподобный отец Густав был человеком очень подозрительного нрава, и его эйфория от увиденных драгоценностей быстро сменилась замешательством. Худое вытянутое лицо и острый длинный нос священника приняли вопросительное выражение, а большие, глубоко посаженные чёрные глаза, стали внимательно осматривать странного мецената.

— Что это за вещи и почему вы не продадите их сами, раз хотите помочь ребёнку? — спросил он, уже намереваясь вернуть украшения.

По взгляду священника, Маркус догадался, о чём тот думает.

— Нет-нет, — возразил он, отстраняясь и проводя между ними черту, — это не ворованные вещи и на них нет крови невинно убиенных или же воровского греха. Эти драгоценности когда-то принадлежали хорошо мне знакомой девушке, которая перед смертью завещала пустить их на благое дело по моему усмотрению. Вот я и решил отдать их троюродному племяннику, которого, к своему стыду, не видел с рождения, и тем самым загладить свою вину перед ним. Ведь сколько этот ребёнок недополучил от своего дяди подарков и игрушек за эти годы.

Маркус врал, как мог, пытаясь выглядеть спокойным и убедительным, но льющийся со лба пот, всё-таки выдавал его сильное волнение.

Проснувшись сегодня пораньше, он нашёл женские украшения на том же месте, где и оставил; на бюро. Никаких снов и видений, которые так настойчиво его преследуют уже четвёртый месяц, он, к своему удивлению, ночью не видел. Но дело есть дело, и останавливаться на полпути, когда уже почти всё выяснено, он не мог, поэтому умывшись и сунув в карман камзола колье и кольцо, он отправился в церковь Святого Бурхарда.

Ведь с той самой ночи, когда он в последний раз видел призрак девушки, исчезнувший так внезапно, у него на сердце появился тяжёлый камень. Маркус стал чувствовать какую-то ответственность за выполнение просьбы девушки и постоянно ощущал возле себя её присутствие. Ему даже иногда казалось, что это она ведёт его к цели и постоянно помогает во всём. Нет, теперь даже за тридевять земель он не смог бы насладиться в полной мере свободой и продолжить спокойно жить. Ему просто необходимо было выполнить возложенную на него миссию, чтобы освободиться от этого бремени.

Священник продолжал придирчиво осматривать украшения и бросать на мужчину подозрительные взгляды. С одной стороны он осознавал, что этот человек пришёл сюда не ради корысти, раз не требовал денег за переданные драгоценности, но с другой, не веря, что перед ним действительно заботливый дядя Карла фон Зидольба, желающий искупить, таким образом, своё неведение о существовании племянника, никак не мог понять его мотивов.

— Мне нужно посоветоваться с монсеньором, — вздохнув, сказал викарий.

— Советуйтесь с кем угодно, — проговорил Маркус, — но заклинаю вас именем Христа, продайте эти вещи и потратьте все вырученные за них деньги, на названного мной ребёнка. Пусть Карл фон Зидольб, если ему даже не суждено будет стать великим учёным, хотя бы никогда ни в чём не нуждается.

— Если эти вещи останутся после синода у нас, я обещаю, что ни крейцера не будет потрачено на что-то другое, — торжественно ответил священник, и его глаза сверкнули таким блеском, что Фабер не усомнился в клятве викария.

— И ещё, — придержав за сутану, собравшегося отойти священника, сказал Маркус, — помолитесь за душу усопшей Брунгильды фон Вебер. — И, увидев вопрошающий взгляд отца Густава, пояснил: — Это и есть одна моя хорошо знакомая девушка, которой когда-то принадлежали драгоценности.

Викарий остановился и побледнел, как белые оштукатуренные стены храма.

— Так эти драгоценности принадлежали Брунгильде фон Вебер? — переспросил он дрожащим голосом.

— Ну да, ей, — спокойно ответил Маркус. И тут же уточнил: — Так вы её знали?

— Не то, чтобы знал, — замявшись, пробормотал священник, — но слышал неоднократно печальную историю их семейства. Ведь она и её отец так и не были отпеты в церкви после своей кончины.

— Но почему? — удивился мужчина.

— Да потому, что церковь не отпевает самоубийц, — ответил отец Густав. — А насколько всем стало известно, граф фон Вебер покончил с собой.

— Но его дочь? Его дочь, разве покончила с собой? — чуть ли не крича, и привлекая внимание прихожан, спросил Маркус.

— Вокруг кончины этой девушки ходили такие нелепые слухи, что монсеньор и её запретил нам отпевать, сославшись на козни сатаны и сокрытие греха, — пояснил викарий.

— А вы знаете, где они захоронены?

— Ну конечно, возле ограды нового кладбища, — ответил священник. — Там, где и положено лежать телам самоубийц, обрёкших этим страшным грехом свои души на скитания по земле, вплоть до Страшного Суда. Боюсь, что их фамильный склеп так и останется навсегда пустовать, если только какой-нибудь другой граф не захочет его занять.