30–31.08.—1.09.2007, станция Каневская, Краснодар «Я хотел у тебя спросить…» Я хотел у тебя спросить: а готова ли ты к тому, что положена на весы будет жизнь твоя? И тому, кто заплатит за твой огонь, ты отдашь всю себя до дна, уступая свободы трон, но вот будешь ли влюблена ты в того, кто тебя пленит? Или только долг и семья будут сдерживать, как магнит, огламуренную тебя и посаженную, как на цепь, в золочёную клетку благ? Неужели вот эта цель деву божью вставила так, что не можешь ты разрешить быть послушной своей Душе, чтобы Сердцем, Любовью жить в этом глянцевом витраже? Неужели?! А впрочем… СТОП! Ты – Богиня, а посему у твоих королевских стоп будут звёзды стелить гламур, а ты пользуйся и владей и Материей, и Душой… Пей Любовь, амазонка, – пей! Бог с тобой, Бог в тебе… Бог Твой. 2:00 ночь, 1.09.2007, станция Каневская «Когда-нибудь, когда ты повзрослеешь…» Когда-нибудь, когда ты повзрослеешь, когда пройдут гламурные мечты, в сознании своём ты свет взлелеешь и вспомнишь все причуды Джигурды. Он так любил твою неповторимость и ненормальность дерзкую твою, так пробуждал божественность, невинность и святость у обрыва на краю. Он так любил в тебе твоё молчанье, когда глаза в глаза в немой тиши, где ласка взгляда музыкой звучала, таинственной прелюдией Души. И симфонический оркестр небесной сферы тебе был подчинён в нагой ночи… А он любил тебя, любил без меры, любил и любит просто – без причин… Когда-нибудь ты точно повзрослеешь, тогда пройдут гламурные мечты, и ты Душой своей меня взлелеешь, целуя Сердцем Фаллос Джигурды. Ночь, 3:30, 1.09.2007, станция Каневская В чёрном квадрате Малевича вечер бордовых тонов. Очные сполохи девичьи дарят мне губы в окно. В чёрном квадрате Малевича чарами честных очей в ночь зазвучала, хмелеючи, Космоса виолончель. В чёрном квадрате Малевича певчая речь божества обворожительно мечется, не пожелав остывать. В чёрном квадрате Малевича, в чакровом дне анахат атомы Чести надвечностно нас в чате Любви единят. Олимп нестерильной любви
Я это слышал от тебя, я это слышал, Как ты шептала ночью в тишине… Твои признанья девственностью дышат И чистотой, как будто первый снег. Мне начинает казаться, что всё это было во сне. Хотел губ твоих касаться, был робок слегка и смел… Потом я глупел, не зная, чем кончится глупость ласк, но знал – мне нужна такая, такая, как ты сейчас: открытая, обнажённая, вмещающая в себя миры преображённые, земную грусть бытия, вмещающая желание воскреснуть со мной в Огне, не вычисляя заранее ни чью-то радость, ни гнев. Мне начинает казаться, что эта реальность – сон. Но надо ли в нём просыпаться, когда бог в тебя влюблён, когда бог глупеет, зная, чем кончится глупость ласк… Но мне так нужна такая, такая, как ты… сейчас. «Ты улетела в Японию. А мне приснилось…» Ты улетела в Японию. А мне приснилось, что я проснулся в твоей постели… Пастэльные стены шептали мне: «Она улетела, что делаешь ты в её колыбели? Зачем обнимаешь чужую подушку?» Я отвечал им на ушко: «Губы хозяйки вашей на теле постели оставили пахнущий след. И пусть её нет сейчас рядом со мной, но этой игрой с виртуальным ликом, запечатлённым, словно икона, на мягкой подушечной плоти — я отвлекаю себя от грусти, рождённой её отлётом, отвлекаю от снов, в которых приснилось мне, что я проснулся в её постели, а она вместо себя мягко мне стелит нежные простыни ласковых фраз»… Но это другой рассказ, который, надеюсь, приснится мне много раз, пока ты в Японии, Франции, Англии или в Америке пускаешься в пляс, объединяющий нас Любовью в твой возвращения час, когда из глаз твоих светом зелёным льётся Душа в тело моё и всё Бытиё проявляется в них, в них и во мне, лежащем, как будто во сне, на обнажённой тебе в глубине белой твоей постели. |
