В медицинской книге, над которой я сейчас работаю, настолько отвратительные, нездоровые, изображающие боль фотографии, что все редакторы невольно съеживаются, проходя мимо меня. И, тем не менее, норовят украдкой бросить взгляд на иллюстрации. Мы публикуем самые различные монографии: моя книжища, в двадцать два цветных разворота, называется «Стратегия войны с раком яичников». Я заметила, что заголовки новейших медицинских исследований часто носят милитаристский оттенок. На фотографиях воспроизведены мягкие студенистые шары – картинки такого рода заставляют сразу же искать у себя симптомы заболевания. Однако моя начальница Моник, весьма деловая женщина родом с Филиппин, не реагирует на омерзительные фото. Ей за сорок, как мы полагаем, – никто не посмел спросить Моник напрямик. Она любит подойти между делом к моему столу и полистать страницы очередной книги.

– Отвратительно, – говорит она, внимательно изучая картинки. – Ужасно, – комментирует Моник следующее изображение.

Время от времени она подносит к странице лупу, рассматривая нечто заинтересовавшее ее. Некоторое время Моник продолжает изучать иллюстрации, страницу за страницей, потом качает головой, ободряюще похлопывает меня по руке, произносит нечто вроде «уф» и удаляется.

Понимаю, что больше не могу выносить такого обилия красно-розовых картинок и повышенного внимания коллег. Решаю сходить к художникам за оберточной бумагой, после чего заворачиваю каждую картинку в плотные коричневые листы. Книга приобретает сходство с набором рентгеновских снимков. В следующий раз, подойдя ко мне и начав листать книгу, Моник обнаруживает аккуратно прикрытые иллюстрации. Несколько разочарованная, она все же произносит: «Отличное решение, Холли».

Замечаю, что коллеги прекратили шататься без дела вокруг моего стола.

Перехожу к гораздо более приятной работе – книге про китов, рассекающих прохладную водную гладь. Моник называет эту книгу «Рыбки», поскольку имеет привычку давать прозвища всем моим работам.

В воображении возникают гиганты, погружающиеся в темные глубины, нежно подталкивающие друг друга и издающие странные звуки, этакое волшебное пение. И тут раздается стук в перегородку прямо передо мной. Стучу в ответ. Маленький бумажный омар перелетает через стенку. Затейливо сложенный, он парит почти так же легко, как и его предшественник, бумажный голубь. В исполнении омара это выглядит довольно забавно. Соображаю, что со времени совместного ленча почти не слышала Тома, впрочем, я и за ленчем от него почти ничего не слышала. Он норовит проскользнуть в свой «кубик», затем тихонько выскользнуть оттуда, любезно кивая встречным.

На боку омара отпечатаны слова: «Не согласишься ли поужинать со мной в следующий вторник?» На меня производит впечатление как мастерство Тома в оригами, так и его умение заранее планировать события. Решаю поддразнить его.

Встаю и решительно заглядываю за перегородку:

– Спасибо за омара.

На столе Тома в углу лежит стопка цветной бумаги, рядом несколько остро заточенных карандашей. Держу в руках омара, словно не замечая напечатанного приглашения. Не знаю, зачем я это делаю. Сегодня понедельник. Я абсолютно счастлива в своем «кубике» с моими поющими китами, но испытываю странную тягу к издевательствам.

Том растерянно смотрит на меня и кончиком карандаша указывает на послание. Поворачиваю фигурку другой стороной.

– О! – удивленно восклицаю я, а затем: – Что это за слово?

Указываю пальцем на непонятное место, хотя никогда еще не видела более аккуратного текста.

– Поужинать, – тихо отвечает Том.

Осознаю, что в своем стремлении к остроумию я не оставила себе выхода, ни малейшего достойного повода отказаться. О чем мы будем говорить, то есть о чем буду говорить я за этим ужином, несомненно, более долгим, чем ленч? Может, пламя свечей изменит что-нибудь в характере кивков Тома и он заполнит паузы в беседе? Все эти мысли промелькнули в моей голове, пока я стояла, разглядывая бумажного омара. И все-таки это довольно оригинальный способ приглашения. Не хотелось бы испортить замечательную идею. А может, это нечто большее и во мне бурлит тайная страсть, в которой я не могу пока разобраться и не могу ее осознать. Наверное, потому, что стою в неудобной позе.

– Ну конечно, – соглашаюсь я.

Ну да ладно. Я никогда еще не встречала мужчин, складывающих омаров из бумаги.

Мама остановилась на двух чемоданах и двух сумках.

– Я думала, ты обойдешься одной сумкой, – заметила я.

– Обычное недомыслие, – ответила мама. – Всегда сначала проверь, какой авиакомпанией летишь. – Мы осматриваем ее раздутые баулы перед их с Ронни поездкой в Африку. Мама утверждает, что весь ее багаж легко поместится на одну тележку. Думаю, это будет очень тяжелая тележка. – Я не собираюсь вешать на Ронни свой багаж, – заявляет матушка. – Я независимая женщина.

– Отлично, – соглашаюсь я.

– Нет, он, конечно, может помочь, – продолжает она, доставая анорак из чемодана и перекладывая его в сумку, потом вновь достает его из сумки и умудряется запихнуть в другой чемодан.

Мама выпрямляется, и мы гордо взираем на коллекцию чемоданов, довольно элегантную, но тяжеленную. Мама уезжает в Африку на следующий день после официальной помолвки Джейни.

– Здорово, что четыре месяца жизни умещаются всего в двух чемоданах и двух сумках, – говорит мама. – И на одну тележку.

– Четыре месяца, – эхом отзываюсь я. – Ты уверена?

– Твоя мать авантюристка. – Мама добавляет в маленькую сумку еще одну баночку с репеллентом и одобрительно похлопывает туго набитую сумку.

– И сколько, по-твоему, кусающихся насекомых будет на вечеринке у Джейни? – интересуюсь я.

Мама недоуменно приподнимает бровь.

Что мне действительно нравится в галерее Макандерсон, где работает Джейни, так это чувство света, ощущение сказки. В двух залах, залитых светом, на скульптурах играют разноцветные блики. Тут скрытый прожектор, там вспышка света – и зал наполнен сверкающими стеклянными игрушками, и волшебные крупицы чего-то – что никак не может быть просто пылью – спиралями повисают между полом и потолком. Я всегда жду, что откуда-нибудь вынырнет чародей в остроконечной шляпе, похлопает меня по плечу, покажет магический кристалл и спросит, не хочу ли я узнать, как он все это делает. Но это, разумеется, испортит волшебный эффект.