Я проклинаю дикаря за его бессердечие и недальновидность. Этот мужлан неотесанный даже не подумал о том, что бросил меня здесь одну одинешеньку! А песель, судя по скулежу, проклинает меня, за то, что не позволила ему спрятаться в его надежной будке и притащила сюда. В эту хлипкую холодную развалюху.

Спустя еще час меня накрывает отчаянием. Я промокла, замерзла, устала и вздрагиваю от каждого шороха. Мне все время кажется, что за стенкой кто-то ходит. Крадется, шуршит и ломится в наш “домик из говна и палок”. То, что не делает природа, с лихвой дорисовывает мое богатое воображение. Меня уже колотит так, что зуб на зуб не попадает.

Молнии все трещат и трещат над головой!

Снова раскат за раскатом!

Я в жизни не видела такой лютой грозы!

И ветер… он все стонет и стонет.

Собака, словно взбесившись, подскакивает на лапы и начинает беспрерывно лаять, уставившись на дверь. А стены этой дурацкой сарайки словно сужаются и давят! И, как назло, под рукой ни одной захудалой свечки…

Я подскакиваю и хватаюсь за телефон. Включаю фонарик и осматриваюсь. Луч света в моих руках дрожит. Они трясутся. От холода или от страха, уже даже я не пойму! Пальцы, сжимающие металлический корпус, немеют. Где-то за спиной слышится новый треск.

Я вскрикиваю и оборачиваюсь. Свечу в дальний правый угол – там никого и стена на месте. Новый шорох в левом. Я снова охаю и направляю луч туда. Пусто. А за спиной все гав, да гав!

– Мам-м-мочки-и-и… – сиплю, растирая ладонями плечи. – Да хв-ватит! Арчи!

В голову приходит идея: а что, если забить на приличия и сигануть отсюда в сторону дома Румянцева? Кажется, даже его открытая терраса будет более надежным укрытием. Но уже только от одной мысли выйти в темноту ночи под лютый ливень и ураган становится тошно. Нет, идти куда-то сейчас – чистое самоубийство. А вдруг на улице, около сарайки кто-то есть? Маньяк с топором или медведь с когтями?

Я оседаю с фонариком на пол, подтягивая колени к груди и из последних сил сдерживаю горькие слезы паники и обиды. Неужели совсем безразлично?! Неужели совсем плевать этому бессердечному чурбану?! Я, конечно, любить меня не прошу, но хоть капельку сострадания-то проявить можно было! Вот скопычусь здесь от остановки сердца, и пусть потом Михаилу Руслановичу объясняет, что за неопознанный труп валяется в его инструментальной сарайке! Надеюсь, Мишаню потом по судам затаскают и из кабинета следователя выпускать не будут!

Над головой раздается новое трескучее: ты-ды-дыщ!

Я подпрыгиваю

Фонарик тухнет.

Телефон, зараза, сдыхает.

Пес поджимает уши и подползает ко мне.

И тут случается то, чего я боялась больше всего. С очередным порывом ветра, стены уж слишком живописно начинают трещать, а над головой…

Я перестаю дышать. Замираю, буквально каждой клеточкой тела и души. Медленно-медленно поднимаю взгляд в темноту и… взлетаю на ноги, срываясь с места с псом в обнимку, с визгом на всю округу:

– А-а-а-а-а!!! Спасите! Помогите! А-а-а-а!!!

Вылетаю под дождь ровно в тот момент, как крышу сарайки срывает. Напрочь! С грохотом и треском проносит по огороду, а меня хватают за талию чьи-то руки, вышибая из моих легких новый оглушительный крик.

Милена

От страха у меня сердце готово выпрыгнуть прямо из горла! Я ору во всю глотку! На всю округу! Беру ультразвуком! Колочу ногами и руками того, кто меня схватил за талию и удерживает на весу. Дергаюсь в попытке вырваться! Но за спиной прокатывается рокотом мужской голос:

– Да не ори ты, дура.

Я резко замолкаю, захлопнув рот.

Воспользовавшись моим замешательством, “похититель” перехватывает удобнее мою мокрую тушку, поднимая на руки. Я снова на автомате обнимаю его за шею. Перед глазами в темноте мелькает знакомая густая борода и хмурый взгляд. Дикарь! Вот это я идиотка! С губ срывается облегченный выдох. Нет, ну а кто же еще это мог быть, если не он?

Хотя… мало ли. Может, сам Румянцев вернулся.

Мишаня едва не бежит до дома. Резво переставляя ноги в резиновых сапогах по размытому огороду. Ни разу не поскользнувшись, залетает по ступенькам. Меня колошматит от холода так, что зубы стучат. Пес уже стоит на террасе, виляя хвостом, встречая нас приветственным “гав”.

Дикарь ставит меня на ноги и тянет за собой в дом.

Я упираюсь пятками в пол:

– Не-не-не. Я не пойду туда! – пытаюсь вырвать руку.

– Ты издеваешься?! – рычит Мишаня.

Кажется, мы поменялись ролями.

– Это нехорошо! – возмущаюсь.

– Чего?!

Дикарь слишком быстро вкапывается ногами в пол. Я по инерции в него врезаюсь, больно ударившись лбом. У-у-уй! Шиплю, потирая ушибленную часть. Да что же ты такой каменный?!

– Того!

Освободив конечность, отскакиваю от него болванчиком, но не успеваю совладать с координацией. Меня снова удерживают, вовремя схватив. На этот раз загребущей ручищей за талию.

– Тебя если не ураганный ветер унесет, так сама расшибешься, неуклюжая, – звучит как обидная констатация факта. – И почему в дом не пойдешь? Здесь останешься?

В ответ на его слова снова грохочет гром. Я подскакиваю и вскрикиваю. Туча все еще над нами. Грозовой фронт будто завис над этим проклятым местом, зацепившись за флюгер Румянцевского дома!

– Так хозяина нет, – лепечу я. – Я человек чужой. Меня не приглашали. Я не могу! Это не мой и не ваш дом. Миша, это неприлично!

Кажется, кто-то удивлен. Только отвалившейся челюсти не хватает для пущей убедительности в довесок к красноречиво поехавшим на лоб мокрым от дождя бровям. Я наблюдаю, как в тусклом свете фонаря над дверью одинокая капля скатывается по виску дикаря. Едва не тяну ладошку, чтобы порывисто ее смахнуть. Тормозит Мишаня, который заявляет:

– Считай, что он тебя пригласил.

– Это не…

– Я днем с ним разговаривал, пока был на ферме, принцесса. Вернуться раньше просто не успел. Все, Милка, хватит. Ломаешься, как девочка. Пошли давай! – снова тянет за руку.

Я снова проезжаю пятками по дощатому полу. Переспрашиваю:

– Точно не обманываешь?

– А ты точно хочешь ночевать здесь? – кивает мне за спину. – Или может вернешься в сарай? – его густые брови взлетают вверх. – Без крыши.

Ветер снова поднимает вой. А пес нетерпеливо скребется лапой в дверь. Даже животное вон, рвется под крышу прочного бревенчатого дома! А я “ломаюсь”, как сказал Мишаня. Ну правда, не убудет же с Румянцева, если я ночку помну его диван в гостиной?!

– Хорошо, – киваю. – Ладно.

И стоит мне согласиться, как меня снова бесцеремонно хватают за руку и чуть ли не втаскивают в дом. Как только массивная дверь за нами закрывается, становится тихо.

Я ежусь. Неловко стоять в темноте. Дикарь щелкает выключателем, и в доме зажигается свет. Здесь пахнет деревом, уютом и едой. А еще здесь тепло. Очень!

Пока я все это перевариваю, Мишаня куда-то исчезает. А пес по-хозяйски укладывается на здоровой махровой лежанке. Видимо, он тут частый гость.

Оглядываюсь. Первый этаж – это огромный зал-гостиная. Светлая, просторная, мужская. Тут и в углу камин, обложенный диким массивным камнем, и огромный диван буквой “П”. На полу добротная темно-коричневая шкура. Да-да! Не знаю, настоящая или нет, но похожа на медвежью. На окнах плотные шторы. Вид у всего вокруг такой… брутальный. А еще здесь удивительно чисто для дома в глуши. Нет, гор пыли я, конечно, увидеть не ждала. Но…

На полу ни соринки, на мебели ни пылинки. И я – стою такая посреди этого великолепия, а с меня вода ручьями. Да прямо на паркет все. На паркет! Озноб прокатывается по телу. Капец, Серебрякова. Не хватало еще на ремонт “встрять”. Счет за паркет тоже Андрею Петровичу выпишу!

В целом же хозяин этого дома представляется огромным-таки мужиком…

– Вот полотенце, – откуда-то выныривает дикарь. – Вон там душ.

Вот такой, как этот Мишаня – мужик.