– Вы очень прозорливы, юная леди – благожелательно улыбнулся Чифф, нашедший в лице Милены еще одного благодарного слушателя – Не кладите яйца в одну корзину и не загоняйте вездеходы в одну лузу… Удачно я выразился?

– Не совсем – хмыкнул я – Но суть мы уловили. Ого…

Гусеничная машина ходко пошла вверх, вгрызаясь стальными траками в снег. Вскоре стало ясно, что старый луковианец не ошибся – мы вполне справлялись сами, оставляя за собой ровный след. Огни не горели, и мы поднимались почти в полной темноте, а когда поднялись выше гребня, оставшегося позади холма, то пересекли зыбкую границу между тьмой и светом от Столпа.

Не удержавшись, я покинул кабину и, придерживаясь за специальные скобы и веревочные петли, осторожно шагая по наклонившемуся салону, добрался до задней части машины, где имелось небольшое квадратное окно. Там я чуть потеснил что-то бормочущего Филимона и тоже приник к стеклу.

Столп…

Он был далеко. Впервые так далеко. Так далеко от Столпа я не был еще ни разу – даже когда находился внутри летающего тюремного креста. Его бормотливый тоскливый шепот продолжал привычно пульсировать в ушах, а сам ледяной колосс продолжал оставаться более чем внушительный, но все же панорама изрядно изменилась и стала куда более фантастичной и угрюмой одновременно. Отсюда очертания невероятного создания просматривались куда отчетливей – порой расстояние решает многое. Длинные застывшие щупальца, нижняя часть мешкообразного тела…

– Жутковато, да? – прошептал Филимон, толкая меня кулаком в плечо – Вот прямо аж кишки подрагивают пугливо в брюхе… Подрагивают?

– Подрагивают – подтвердил я, говоря чистую правду.

А что еще можно испытать, глядя на подобное существо? Там вморожена в лед не щука и не палтус. Там застыл в ледяном плену монстр способный за раз сожрать даже не укладывающееся в голове количество людей. И в подобных случаях внешний вид уже не особо и важен, ведь страшат не щупальца, а его кошмарной жуткости деяния…

Разумна ли эта тварь в привычном для нас понимании?

А если да – то осознает ли, что приманивает и пожирает таких же разумных, как и она сама?

А может ли медуза быть разумной, но при этом находиться не просто на несколько ступеней выше нас по развитию, но подниматься вообще на другой параллельной лестнице разумности?

И тогда не являемся ли мы для этой твари кем-то вроде лошадей или дельфинов по уровню развития?

А ведь мы едим лошадей и дельфинов без особого сожаления – как и поедаем множество других живых созданий.

Я сам убежденный мясоед и менять это не собираюсь. Но сейчас, глядя на невероятную картину через квадратное окно в стальной корме вездехода, я искренне рад, что наши земные овцы и куры не научились строить заговоры…

Насмотревшийся Филимон с удовлетворенным вздохом отвалился от окна и, пользуясь почти выровнявшимся положением машины, неспешно пошел к своему месту. Мне тоже уже не хотелось вглядываться в светящийся лед, и я опустил взгляд чуть ниже, смотря при этом поверх вершин не столько высоких как штурмуемый нами холмов.

По пути сюда мы прошли длинным широким ущельем. Мы двигались между угрюмых ледяных стен с редкими земляными и каменными вкраплениями. Останавливались дважды, выгружая какие-то свертки, передавая их встречающим закутанным в меха фигурам. Перебрасывались с ними несколькими фразами, после чего двигались дальше. Оба раза я покидал машину и без малейшего стеснения осматривался. В первый раз мы оказались рядом с вмороженным в лед одноэтажным зданьицем с наглухо закрытыми металлическими ставнями окнами. Через открывшуюся ненадолго дверь и открытый тамбур я успел разглядеть на первом этаже небольшую комнату с обложенной кирпичами и камнями буржуйкой, пару покрытых шкурами коек и какую-то аппаратуру на длинном столе у стены. После того как мы снова пришли в движение, ущелье превратилось в ледяной тоннель, уходящий все глубже под землю. Помню, как я невольно поежился, представив нависшую над медленно ползущими стальными коробочками массу снега и льда…

По неправильной форме тоннелю мы двигались около часа. Не знаю сколько километров мы преодолели, но кольцевую зону падения сбитых Столпом тюремных крестов мы преодолели именно тогда. Об этом нам сообщил Чифф, не без гордости сообщивший, что именно он открыл этот подземный естественный проход и он же состоял в первой десятидневной экспедиции, когда они пешими пробивались в темноте сквозь снежные заносы. В той экспедиции погибло четверо упрямых стариков, а еще двое серьезно обморозились и после этого долго не прожили. Но потери были не зря – им удалось пройти через тоннель насквозь, провести разведку и обнаружить место, за которое они сумели зацепиться и позднее обжить. Так появилась станция Пытливость.

Вторая остановка была сразу после завершения тоннеля. Встречающие вышли из крайне узкой невысокой щели в ледяной стене. В ней же они и исчезли, утащив за собой большие свертки.

Все это наглядно показывало, насколько сильно луковианцы оторвались от нас землян. Пока мы там социальными классами мерились и похлебку с особыми добавками жадно хлебали, луковианские седоголовые разведчики упрямо тыкались во все стороны, щедро отдавая жизни, но при этом делая открытие за открытием.

Что ж… не в укор нам, но в похвалу им…

Вездеход выровнялся, проехал еще несколько метров и остановился. От кабины послышался голос Чиффа:

– Прибыли! Станция Пытливость! – не выдержав, он сбился со звучного серьезного тона и, по-мальчишески смешливо всхлипнув, добавил – Добро пожаловать на экскурсию, друзья мои. И я с немалым удовольствием выступлю гидом по этому гиблому месту…

Притаившаяся у гребня высокого изогнутого холма станция была красиво и удивительно органично вписалась в этот мрачный снежный пейзаж. Почему-то мне сразу вспомнились многие старые фильмы о альпинизме и о покорении полюсов. Ведь именно в тех книгах я много раз видел такие вот невысокие каменные строения с низкими крышами, но удивительно толстыми стенами, подслеповатыми щелочками окошек, выдающимися вперед тамбурами и дверьми, в которые не войти, не согнувшись в три погибели. На крышах снежная шапка, белая вата укутала и стены везде, где ее не отбросили прочь старательные лопаты. Вездеход подошел к самой большой постройке вплотную, почти коснувшись примыкающего к дверям тамбура защитного навеса.

Покинув машину, я не стал торопиться внутрь, предпочтя встать под навес и оглядеться, благо несколько достаточно мощных ламп давали много света. Первое, куда смотрит в наших снежных краях бывалый человек, так это себе под ноги и вокруг. Снег вокруг был убран до каменистого основания вершины. Не везде, конечно, вокруг нас громоздились целые валы, позволяющие частично защититься от пронзительно холодного снега.

Я не заметил ни единого снежного червя, не говоря уже о медведях. В небе тоже хватало опасностей, но туда смотреть было бесполезно – что разглядишь в забитой снежной порошей черноте?

Вокруг вообще ничего живого – не считая нас, конечно. Заметив узкую тропинку, я вопросительно глянул на закутанного в меха Чиффа и тот кивнул, разрешая. Пройдя прикрытой узким навесом утоптанной дорожкой, через десяток шагов я оказался у края, частично заметенного снегом углубления с выложенными снежными блоками краями. Припорошенное белым тут в обилии лежало то, что в научных кабинетах принято нарекать неизбежными органическими отходами, а в быту называют просто – помойка. Я разглядел медвежьи кости и даже обрывки шкур. А вот это странно… Над ответом голову ломать не хотелось, так что я просто вернулся к навесу и шагая рядом с Чиффом – мы последние кто остался снаружи – вопросительно на него уставился. Он ответил не сразу. Сначала мы зашли в тамбур, гулко хлопнули дверью и там, стряхивая с себя снег, пока я опускал на скобы тяжелый засов, луковианец пояснил:

– Здесь живности нет. Никакой. Холм крутой, снега здесь задерживается мало, еды для них никакой. Только летающие твари иногда залетают, но редко. Очень редко. Обычно весь скудный мусор мы сжигаем, но тут с дровами плоховато и посему без небольшого могильника не обойтись. Впрочем, земле никакого вреда от этого нет.