Через некоторое время ребятам принесли ужин.

* * *

После ужина к ним в грот впервые зашёл их постоянный соглядатай. В лапах он осторожно нёс маленькую плошку. Запах трав и полуденного леса тут же заполонил весь грот. Разлился по напряжённым нервам тихим спокойствием, умиротворением и нежной тишиной. Бргет подошёл к Ольге и вложил чашечку ей в руки. Потом жестами показал, что это для Эммы и ей нужно всё выпить.

— Но она же спит, — попыталась возразить Ольга, глядя на ящера снизу вверх.

Бргет посмотрел на неё долгим взглядом. Равнодушно пожал плечами. Плавно развернулся и вышел.

— Ну хорошо, — словно соглашаясь с чем-то невысказанным, пробормотала Ольга.

Девушка вздохнула и посмотрела на ребят. Они молчали, словно отдавая ей право решать самой. «В конце концов, их мазилка неплохо заживляет раны, — подумала она. — Будем надеяться, они знают, что делают. И я тоже».

Ольга села в изголовье подруги. Одной рукой приподняла её голову, а другой поднесла чашку прямо к губам.

— Эмма, ты слышишь меня? Тебе надо попить, — зашептала она.

К её огромному удивлению, Эмма не сопротивлялась. С закрытыми глазами покорно сделала глоток и следом ещё один.

— Молодец, — похвалила Ольга. — Тут немного. Надо выпить всё.

Эмма сделала ещё один глоток и слегка скривилась.

— Надо пить. Давай ещё глоток. — Ольга поудобнее перехватила голову Эммы, приподняв её повыше. — Пахнет приятно. Наверное, и на вкус тоже ничего.

Ольга снова поднесла чашку к губам Эммы. Та сделала глоток, сморщилась и отвернулась.

— Пожалуйста, ещё глоток. Ради нас всех.

Эмма сделала ещё один глоток и замотала головой.

— Надо пить. Пожалуйста. Ещё один глоток. Всего один. Он последний, — уговаривала Ольга, с трудом удерживая и фиксируя голову Эммы в своих объятиях. — Пожалуйста. Ты молодец.

Она снова поднесла чашку к губам подруги. Так и не открывая глаз, Эмма сделала последний глоток, и её чуть не стошнило.

* * *

Фиолетовый, как ребята окрестили про себя ящера со стеком, приходил ночью и ещё раз утром. Эмма была слаба, но не спала и с опаской смотрела на приближающуюся рептилию. Она вздрогнула от отвращения, когда тёплая и сухая лапа ящера коснулась её лба. Но потом расслабилась. И снова закрыла глаза.

После завтрака парней забрали на арену.

Если внутренние часы не обманывали Ольгу, то ребят не было около двух часов. Всё это время Эмма тихо спала. Ольга тоже слегка задремала, примостившись рядом с подругой, и устав беспокоиться. Вскочила, когда Ян с Гением, смеясь и толкая друг друга, ввалились в грот.

— Сызоев, выходи! Выходи, подлый трус, — паясничая кричал Гений.

Оглядев пещеру, он направился к умывальне.

— Ты зря отказался. Было весело, на самом деле.

— Сызоева не приводили, — тихо сказала Ольга, и в груди у неё стал разрастаться липкий комок страха.

— Где он прячется-то? — вышел Гений, всё ещё улыбаясь.

— Его не приводили, — Ольга растерянно переводила взгляд с одного на другого.

Ян мгновенно помрачнел, а с лица Гения медленно стекла улыбка.

— Он как ушёл с вами, так и не возвращался. Что случилось?

Гений рванул к решётке. Вцепившись в прутья, заорал на бргета, который так и стоял неподвижно по ту сторону грота:

— Куда вы его дели? Где он? Куда вы дели моего друга?! Сволочи!

— Нас привели на арену и выдали ножи. Помнишь, люди с такими ножами дрались. С ящером, — начал рассказывать Ян застывшей в ужасе Ольге, пока Гений кричал на ящера и пытался трясти прутья. — Они очень острые. Прям реально, даже не знаю, как можно их так наточить. Хорошо сбалансированные и острые. Мы должны были… ну, с этим нашим… выйти. А Сызоев упёрся и ни в какую. Не пойду, говорит, и всё. Эти с плётками вокруг него прыгают, лаются, а он как баран. Я, говорит, не буду драться и даже на арену не выйду. Короче, за ним фиолетовый пришёл. И увёл. Мы думали — сюда. А мы с Гением на арену. Дрались. Ну, как дрались. Мальчиками для битья были. У них реакция не чета нашей. Я удар пропустил. Потом думал, что мог без руки остаться. Но эта ящерица удар свой остановила, да и залатали меня тут же.

Вопли Гения внезапно прекратились, как выключили. Ребята оглянулись. Гений стоял рядом с решёткой, безвольно опустив руки и повесив голову. Потом неторопливо развернулся. Прошёл мимо ребят к лежанке. И рухнул рядом с Эммой.

— Что-то я спать хочу сильно, — пробормотал он и отрубился.

Бргет внимательно следил за ребятами, и пёрышко над его ухом нервно трепетало. «Как будто записывает он этим пёрышком всё, что видит. Но зачем? — подумала внезапно Ольга, но потом замотала головой. — Чушь!»

* * *

Эмма слышала всё, что происходит в гроте. Но открывать глаза ей не хотелось. Если она откроет глаза, то увидит гладкие каменные стены. Прочные прутья. Раздражающий свет. Лица друзей. А хотелось услышать голос мамы, которая приходит утром и тихо говорит: «Соня-засоня, всю жизнь проспишь. Вставай». И Эмма настойчиво вслушивалась. Вслушивалась в шорохи и звуки. Убеждая себя, что это всё сон. Вспоминала прикосновение лапы ящера к своему лбу и тут же начинала уговаривать саму себя: «Мне это снится. Я просто сплю. Тяжёлый, долгий, дурной сон. Не могу проснуться, но сейчас зайдёт мама. Можно будет открыть глаза и сказать: “Ты представляешь, что мне приснилось!” А потом, закутавшись в одеяло, пройти на кухню. А там папа пьёт свой неизменный утренний кофе и что-то строчит на своём навороченном ноуте, к которому даже прикасаться нельзя ни в коем случае. Но можно сесть рядом, прислониться к тёплому боку и начать рассказывать свой сон. Мама будет охать, а папа усмехаться. А ты будешь дальше рассказывать, хватаясь за уплывающие детали и на ходу придумывая новые. Папа, захлопнув ноутбук, растреплет твои волосы и скажет: “Тебе бы романы писать с такой фантазией. Но ведь Сызоев придумал, как вас всех спасти?”

— Он нас бросил, папа, — не замечая, что произносит это вслух, прошептала Эмма.

Слёзы тихо катились из-под закрытых век. Но девушка их не замечала.

— Ты что-то сказала? — возник рядом шёпот Ольги. — Ты хочешь пить?

Эмма отчаянно замотала головой. «Нет, только не разговаривай со мной. Нет, нет, нет. Я дома. Я просто болею. Сейчас зайдёт мама. Я просто болею, как раньше». Как раньше. От этой мысли стало ещё больнее. Как раньше. До того, как она встретила своих мушкетёров. Познакомилась с Ольгой, а потом с Сызоевым и Гением. До этого она часто болела, потому что лежать и ничего не делать было проще, чем соответствовать требованиям родных. Выдерживать неприязнь одноклассников. И помнить протокол поведения. «Ты лицо семьи, доченька, — внушал папа. — Помни об этом». Носить в себе пронизывающее одиночество и как броню, презрительное: «какое мне дело до вас до всех». И только повстречав этих людей, она перестала болеть. А после школы решилась уйти из дома и жить свою жизнь. Только свою. Без протоколов семьи. Без обязательных ритуалов и приёмов.

Но сейчас всё рушилось. Эмме казалось, что друзья разлетаются в разные стороны. И Эмме не удержать всех в своём жёстком кулачке. Они уже не вместе. Каждый сам по себе. «Я не хочу, — металась в своих мыслях Эмма и всё больше и больше падала в колодец собственной безнадёжности и ледяного сковывающего всё тело одиночества. — Я не хочу здесь быть. Я не хочу здесь быть одна. Одна.». Страх, как оголодавший зверь, снова вернулся к ней. Набросился, разрывая в клочья уверенность в себе, друзьях и здравом смысле, созывая на пир сомнения и панику. Одиночество. «Мне не спастись», — подумала Эмма и открыла глаза.

Решение пришло очень быстро, как старый, давно ушедший, но внезапно вернувшийся друг. «Это правильное решение, — успокоилась она и снова закрыла глаза. — Хорошее. Надо только дождаться утра. И прихода ящера».

Утром Эмма проснулась раньше всех. Она встала, напевая что-то себе под нос, и пошла умываться.