И так он пережил общение в гостиной с другими гостями; долгий, затянувшийся ужин; даже первые несколько минут распития портвейна с другими джентльменами после того, как дамы удалились в гостиную.
Пока лорд Фиггерли не рассказал о мисс Линли и ее отце.
В разговоре с лордом Бантфордом в то время — или, скорее, будучи вынужденным слушать, как этот человек поэтично рассуждает о безумии, которое он творит в своем поместье в Кенте, — внимание Маркуса привлек хор громких смешков на другом конце стола.
“Мисс Линли подняла ужасный шум”, - говорил лорд Фиггерли между долгими затяжками сигарой, в то время как его товарищи хохотали вокруг него. “Швырялась вещами и визжала, как торговка рыбой. Совсем не похоже на поведение леди, с которой я хотел бы, чтобы моя Кэтрин общалась. Хорошо, что малышка и ее отец уезжают с первыми лучами солнца. Я не знаю, как они смогут снова показать свои лица.”
Прежде чем кто-либо успел ответить, заговорил Маркус, его голос возвышался над хриплым шумом пьяных мужчин. “Я сожалею, лорд Фиггерли. Что там было насчет отъезда мисс Линли и ее отца? Он, конечно, остро ощущал их отсутствие в течение всего вечера. Но он думал, что это из-за минутного замешательства и они вернутся на вечеринку утром. Он не думал, что они уедут.
“Я услышал это от моего камердинера, ваша светлость”, - ответил лорд Фиггерли, его широкая грудь значительно выпятилась, что было предвестником подобных сплетен. “Похоже, что после самой неподобающей истерики, до которой моя Кэтрин никогда бы не унизилась, юная леди вышвырнула свою камеристку за ухо—”
Мужчина не успел замолчать, как Маркус вскочил на ноги. Он проигнорировал изумленные взгляды других мужчин и выбежал из комнаты. Он был дураком, абсолютным дураком. Ему следовало немедленно разыскать Поппи. Прошло несколько часов с тех пор, как ее отпустили; сейчас она могла быть где угодно. Хотя в ее тонкой одежде он сомневался, что она смогла бы уйти не очень далеко, не замерзнув. Паника охватила его при этой мысли. Конечно, она не уехала бы, не разыскав его сначала, не после того, как они наконец снова нашли друг друга. Но он с замиранием сердца понимал, что все это слишком возможно. В конце концов, это была Поппи.
Он помчался в комнату для прислуги, намереваясь найти миссис Колтерн. Если в этом доме и был кто-то, кто мог знать, где Поппи, то это была экономка.
Но его поиски закончились, как только он свернул за узкую лестницу. Уворачиваясь от лакеев и горничных, которые таращились на него широко раскрытыми от шока глазами, он заметил Поппи, сидевшую в углу полутемного зала на деревянном стуле со свертком на коленях, на ее простом сером платье были пятна, похожие на чернила. Она выглядела, в буквальном смысле, настолько подавленной, насколько это возможно для любого человека.
Он резко остановился. “Поппи”.
Краткая искра счастья, зажегшаяся в ее глазах, когда она посмотрела на него, быстро погасла, ее место заняли смятение и что-то похожее на страх. “Ты не должен позволять им слышать, как ты называешь меня так”, - прошептала она задыхающимся от отчаяния голосом, когда он подошел к ней. “Достаточно того, что меня уволили без рекомендации; если выяснится, что мы были в дружеских отношениях, и это сплетня будет разнесена по всему высшему свету, я никогда не найду работу”.
Что было чистой правдой. И независимо от того, что она решила для своего будущего, он позаботится о том, чтобы ее репутация осталась незапятненной. Он оглядел зал. Хотя большинство слуг обходили его стороной, он привлекал гораздо больше внимания, чем хотелось бы Поппи.
Расстроенный, зная, что им нужно уединение, он расправил плечи и вернулся к суровому тону, которого придерживался с тех пор, как принял герцогство.
“Не пройдешь ли ты со мной, Пруденс? Вдовствующей герцогине и мне нужна твоя помощь с вещами мисс Линли”.
Поппи, конечно, сразу поняла, о чем он. Она встала, все еще прижимая к себе сверток, и последовала за ним вверх по лестнице на первый этаж дома. Он шел так спокойно, как только мог, его шаги были медленными и ровными, хотя ему до боли хотелось поскорее отойти в какой-нибудь укромный уголок, чтобы они могли поговорить. Все это время он осматривал коридор, кивая немногочисленным слугам, безмолвно радуясь, что все гости заняты.
Наконец, найдя пустой коридор, он толкнул дверь гостиной и втащил Поппи за собой, плотно закрыв дверь.
В комнате было темно, как в кромешной тьме, и почти так же холодно, как на улице, несмотря на тяжелые шторы, обрамлявшие окна. Он вслепую пошарил вокруг, в конце концов нашел маленький приставной столик у двери и зажег там лампу. Затем он повернулся и посмотрел на Поппи, полный решимости докопаться до сути. Чего он, однако, не ожидал, так это того, что она будет стоять так близко позади него.
Она ахнула, когда его локоть зацепился за сверток, который она держала, чуть не лишив ее равновесия. Протянув руку, он схватил ее за плечи, чтобы поддержать. И тут же онемел от ее вида.
Она действительно была прекрасна. Не то чтобы он был удивлен. В мгновение ока он вспомнил, когда видел ее в последний раз в их юности, изменения, которые начали превращать ее из его упрямой, тощей подруги в юную леди. И то, как его тело начало реагировать на эти изменения.
Он не думал об этом десять лет. Возможно, он бессознательно забыл об этом из-за чувства вины и горя из-за известия о ее смерти, из-за того неожиданного влечения, которое заставило его гореть, не в силах уснуть из-за мыслей о ней. Казалось, однако, что с возвращением Поппи в страну живых вернулись и его непрошеные желания к ней.
Он должен отойти, смутно подумал он. Это была Поппи, его подруга. Он не хотел пачкать их отношения желанием к ней тогда, и уж точно не хотел этого сейчас. Но он обнаружил, что совершенно не в состоянии ничего сделать, кроме как прижать ее к себе и смотреть на нее сверху вниз, как будто у него пересохло во рту, а она была сладчайшим вином.
Ее кожа сияла в свете лампы, глаза были широко раскрыты и блестели, как будто она была так же ошеломлена, как и он, маленькие пряди каштановых волос выбились из-под белой шапочки. Он знал, какими мягкими могут быть ее волосы, поскольку научился заплетать их в косы, когда они были детьми, чтобы лучше скрывать их более шумные выходки от Хаустернов. У него руки чесались, он хотел протянуть руку и пропустить эти непослушные локоны сквозь пальцы, почувствовать их не как у наивного мальчика, а как у мужчины.
Она издала тихий звук, похожий на всхлип, и обвилась вокруг него, словно в объятиях. Его взгляд переместился на ее рот, словно его потянули за ниточку. При виде ее полных розовых губ его тут же обдало жаром, прогоняя холод в комнате. Пока он смотрел, она высунула язык, чтобы облизать их. Если бы он превратился в расплавленную лужу прямо здесь и сейчас, он бы нисколько не удивился.
Какими были бы на вкус эти губы? Вопрос шепотом пронесся в его затуманенном сознании, искушение взывало к нему. К счастью, однако, это также пробудило более ответственный уголок его мозга, ту его часть, которая так долго оставалась под контролем, безошибочно направляя его через перемены и потрясения. Теперь это взяло верх, вернув его к здравому смыслу.
Он поспешно отступил от Поппи и поправил жилет, заглушая голос в своей голове, который настаивал на том, чтобы смотреть на нее совершенно не по-дружески, и сосредоточился на насущном вопросе. А именно, что она потеряла свой пост.
“Что случилось, Поппи?”
Она казалась озадаченной, как будто только что очнулась ото сна. Однако через мгновение она покачала головой, и щеки ее потемнели, она посмотрела на него в слабом свете лампы. “Мисс Линли сообщила мне, что больше не желает меня нанимать”.
Хотя ее ситуация могла только помочь ему, когда он пытался убедить ее остаться в Холлитон-Мэнор, его пронзило чувство вины за то, что ей пришлось вынести. “Это из-за сцены со мной и сэром Реджинальдом на подъездной аллее?”
“Нет”, - поспешила заверить его она. “Это не имело к тебе никакого отношения. Ну, ” поправилась она, - не напрямую. Я действительно верю, что ее расстроило смущение из-за того, что она раскрыла 'свои счета перед всеми'. Ты, конечно, не виноват, что она выместила свой гнев на мне. ”
