И наконец, изучаемый объект не вписывается в те категории, на которые обычно разделяют акторов Перестройки в классических концепциях переходного периода: в последних главными игроками изменений считаются либо элиты, либо, наоборот, массовые движения. Неформальные же клубы не являются ни эманациями политической элиты, ни массовым движением, однако это не помешало им сыграть важнейшую роль в политических трансформациях. На самом деле они представляют собой оригинальную форму оппозиции, которая ведет себя иначе, чем классическая оппозиция.
Вся трудность при работе с таким многозначным, подвижным и неоднородным объектом состоит в том, чтобы рассматривать его с адекватного ему фокусного расстояния, не преувеличивая и не преуменьшая его важность и масштабы.
В исследованиях о Перестройке и переходном периоде в России неформальные политические клубы часто растворяются в более широких категориях (молодежных движениях, гражданском обществе) или же вовсе не принимаются во внимание как слишком малозначительные элементы в общем процессе разложения политической системы.
Быстротечность истории неформального движения (1987—1989) также не способствовала росту интереса к нему, и часто его попросту низводили до роли предвестника «демократического движения», которое последовало за ним в 1989—1990 годах, приняв уже более традиционную форму оппозиции.
С 1986—1987 годов были созданы тысячи клубов в самых разных сферах (культурной, научной, спортивной, музыкальной, образовательной, религиозной и т.д.), политические организации среди них почти незаметны. Первые советские комментаторы связывали эти клубы с активностью молодежи. Возможно, отчасти это объясняется спецификой употребления термина «неформал», возвращенного в обиход перестроечными журналистами. Этот термин возник двумя-тремя десятилетиями раньше и обозначал одновременно и клубы (самодеятельные) любителей театра, поэзии и кинематографа, создаваемые молодежью в 1950—1960-х годах, и группы подростков 1960—1970-х, чье поведение считалось более-менее девиантным и даже делинквентным. Что интересно, одна из самых первых статей о клубах, опубликованная в очень уважаемом социологическом журнале, подписана именем офицера Министерства внутренних дел7. Использование слова «неформал» позволяет возвести генезис этих нарождающихся групп скорее к истории неполитических практик, объединяющих часть молодежи (пусть даже и девиантной), нежели к движениям оппозиции, таким как диссидентство 1960—1970-х годов. И кстати, с самого начала Перестройки слово «неформал» довольно быстро теряет всякую негативную коннотацию в глазах властей: неформальные клубы имеют возможность легализоваться, зарегистрировавшись в рамках той или иной организации, ответственной за работу с молодежью (Дворцов и Домов культуры, внешкольных учреждений досуга, образовательных учреждений). Сфера компетенции этих организаций объективирует и закрепляет, таким образом, «молодежное» определение неформального движения. Этим, возможно, и объясняется то, что первым научным исследованиям оказалось крайне трудно дистанцироваться от официальных категорий, в которые были вписаны политические клубы.
С 1989—1990 годов неформальное движение определяется уже как феномен, затрагивающий все общество в целом, вне зависимости от возраста участников. Его рассматривают как зародыш «гражданского общества»8. Скорее всего, такое изменение общественного значения, придаваемого неформальному движению, связано с его морфологической трансформацией: в декабре 1987 года «Правда» насчитала в СССР 30 000 клубов, а в 1989 году – уже в два раза больше; с 1990 года говорится о сотнях тысяч организаций, в которых задействовано от 2—2,5 млн до 5 млн человек.
Теперь внутри общего движения «политизированные» клубы начинают выделять в особую категорию. Их считают (в 1990 году таковых было, по одним оценкам, 3000, а по другим – 6000) и вносят в публикуемые каталоги, где они классифицированы по идеологическому профилю. Именно эти политические клубы изучают теперь как форпост и символ неформального движения. Некоторые авторы даже утверждают, что главное свойство этих «неформальных клубов третей волны» – их политический характер9. Им посвящены три серьезных труда10 общим тиражом до 145 000 экземпляров, что дает адекватное представление о том, какую важность придавало этому вопросу реформистское крыло партии.
Мысль о том, что неформальное движение – это зародыш гражданского общества, присутствует во всех российских и западных работах 1990-х годов. В лучших традициях школы, работающей с «тоталитарной теорией», С. Фиш делает акцент на оппозиции государство – гражданское общество: по его мнению, как только в режимах советского типа появляется гражданское общество, оно неминуемо перерастает в политическую оппозицию. А советскому государству свойственны «стремление монополизировать власть, нетерпимость ко всему, что проявляет независимость и бросает ему вызов, принципиальная неспособность или отказ разделять власть и авторитет»11. Все эти черты, утверждает автор, оставались в силе во время Перестройки, что доказывало «фундаментальную и структурную неспособность государства к реформированию»12. Каковы бы ни были внутренние линии разлома в государстве, оно, по словам Фиша, всегда демонстрировало нерушимую сплоченность против гражданского общества13.
По мнению других авторов, перерождение этого «политизированного» общества в политическую оппозицию вызвано внутренними разногласиями и непоследовательностью власти, а вовсе не слаженностью и солидарностью между разными составляющими этой власти. Изначально клубы были вне политики, но потом им волей-неволей пришлось встать в радикальную оппозицию из-за неуклюжести партийных реформаторов, которые не соизволили оказать им поддержку, и из-за враждебности аппаратчиков, которые «подрывали» реформы и провоцировали конфликты с неформалами14. И хотя в данном случае превращение неформального движения в оппозицию не рассматривается как неизбежность, его главным объяснительным фактором остается враждебность консерваторов. Однако мы покажем, что конфликт между партийными консерваторами и неформальными группами был не столь однозначным и что формированию оппозиционного движения способствовало скорее растущее влияние радикального крыла партийных реформаторов. И кстати, нет никаких неоспоримых свидетельств о том, что с 1987 года неполитические неформальные группы стали вдруг политическими. Похоже, в этот момент акторы, изначально намеревавшиеся заниматься политикой, просто использовали единственно возможную форму осуществления подобной деятельности – то есть форму «неформального клуба».
Анализируя неформальное движение в терминах дихотомии «общество vs государство», многие авторы в результате сделали объектом своих исследований организации, избравшие путь прямой оппозиции режиму (тогда как подобные группы были довольно маргинальны в 1987—1988 годах), и даже приписывали движению этого периода характеристики, которые определили его лишь позже, в 1989—1990 годах, когда оно переросло в открытую оппозицию и стало называться «демократическим». Вот в то время оно уже использовало узнаваемый оппозиционный репертуар: массовые митинги, предвыборные кампании против компартии, формирование оппозиционных партий, «антикоммунистическое» самоопределение. Неформальное движение оказалось поглощено своим преемником, которого стали рассматривать как его логическое завершение. Такой телеологический подход порождает некоторую нечувствительность к изменениям в политическом пространстве, к быстро меняющемуся контексту, в котором развивались отношения между действующими лицами и в котором формировались их представления о том, что возможно, а что нет.
