– Предположение не выдерживает никакой критики, потому что квартира Хвалынских не приватизирована и отойдет городу после их смерти, или муниципальные квартиры, по-вашему, можно продавать? Согласитесь, уже одно это – непростительный ляп следствия. – Варшавер передал подтверждающий документ судье. – И еще я хочу заявить о том, что комплексная судебно-медицинская экспертиза обнаруженных тел была проведена не на должном уровне – налицо серьезные нарушения.

– Поясните подробнее, – кивнула судья.

– Не было должным образом проведено исследование на ДНК тканей сестер, подтверждающее на молекулярном уровне, что умершая в Риме балерина Эмилия Тавиани и выловленные из Москвы-реки и опознанные родственниками как сестры Хвалынские женщины действительно являются родными сестрами. Согласитесь, такой вопиющий непрофессионализм должен быть предметом строгого разбирательства. – Эмир Варшавер сделал паузу и продолжил: – Парадоксально, но вся линия обвинения построена лишь на том основании, что моя подзащитная снимала у потерпевших комнату.

Я сидела на кончике скамьи, устало вслушиваясь во все реплики адвоката и особенно в голос судьи. Наконец секретарь объявила перерыв, и судья удалилась в специальную комнату для вынесения приговора, а я попросилась в туалет.

Адвокат нервически крутил в пальцах желтую пластиковую зажигалку, сидя на том же месте, когда я вернулась.

– Прошу всех встать, суд идет! – во второй раз объявила секретарь.

Начала слов судьи, читающей приговор, я почему-то не запомнила.

– …рассмотрев все обстоятельства дела и выслушав показания подсудимой, а также свидетелей, суд постановил: Мурзюкову Светлану Михайловну оправдать за недоказанностью вины и вновь направить в прокуратуру на доследование все собранные документы по факту исчезновения сестер Хвалынских.

Уже через пять минут после стука молотка судьи я стояла на ступеньках перед зданием районного суда. В моих руках был пакет с личными вещами, а на губах блуждала улыбка… Меня изрядно пожевала жизнь за последние несколько месяцев, но все-таки выпустила из своих редких зубов, радовалась я.

Солнце отсвечивало с лысины адвоката в мой правый глаз, и из него внезапно потекли слезы…

– Подождите-ка, – споткнулась я, – а вы не тот самый Эмир Варшавер, который защищал Ходорковского?

Варшавер подумал и кивнул, покосившись на мои стоптанные тапочки – память о СИЗО.

– Всего вам самого добрейшего. Кстати, вот вам моя визитка, – откланялся он и, повернувшись, быстро пошел к машине, напевая: – Трам-пам-пам!

– Подождите, а сколько я вам должна? – Теряя на ходу тапочки, я двинулась следом. – Я вам даже спасибо не сказала, Эмир…

– Все оплачено, – уже отойдя на приличное расстояние, обернулся Варшавер. – Кстати, могу одолжить вам денег на дорогу!

Я отказалась, потому что пакет с личными вещами мне вернули сразу же после окончания суда.

«Наверняка мой лимит чудес уже исчерпан… Кто же тот человек, который помог мне обрести свободу? Неужели я кому-то нужна, кроме своих родных?» – думала я, садясь в электричку и переобуваясь в свои босоножки.

Старые тапки из СИЗО я ногой задвинула под лавку, но на каждой остановке при торможении они упрямо выезжали оттуда, напоминая о себе.

Хозяин чебуречных

Через два часа я уже стояла на привокзальной площади между пончиковой и чебуречной и принюхивалась. Чувствовала я себя крайне смутно – вроде счастлива, с другой стороны, – и одежда, и даже мои мысли пропахли СИЗО.

«Надо бы переодеться…» – думала я, не к месту вспомнив про чемодан с вещами, забытый мной в офисе над рестораном «Ганнибал».

На вокзальных часах было без четверти восемь, батарейка мобильного сдохла, и я позвонила дочке из таксофона на углу.

– Приезжай быстрей, – закричала дочь, – что же ты ничего про суд не сказала, мам!

Я представила сватью, которая навалится на меня с вопросами, едва я переступлю их порог, и решила чего-нибудь съесть… Поправив поясок на похудевшей талии, я оглянулась на два ларька у вокзала – «Пончики» и «Чебуреки».

«Как же классно я пекла пончики когда-то! – вспомнила я. – Вот она, моя ниша, и зачем я поехала в Москву? Впрочем, стоять у плиты всю жизнь банально и грустно». – Секунд двадцать я раздумывала и решительно сделала два шага к раскрытым дверям пончиковой.

Из двери с шумом выбежали, толкнув меня, три подростка, я сделала еще один шаг и оказалась внутри.

Я помню эту пончиковую с детства, в ней постоянный аншлаг. Купив стакан сладкого теплого кофе и пять пончиков, я отошла в угол и с аппетитом поужинала. Одноухий вокзальный кот подошел и потерся о мою ногу, одновременно засунув голову в пакет с моими вещами, который я поставила на пол. Я не стала гнать кота, и он увязался за мной, когда я выходила.

На улице пахло августом и разливным квасом. Кот, увидав дворняжку, с шипением испарился, а я обернулась на зеленый павильон, из которого только что вышла. В окно за мной наблюдал маленький мальчик, уткнувшись носом в стекло. И я вернулась.

– А вам стряпухи не требуются? – громко спросила я, сунув голову в подсобку.

Из-за пончикового аппарата выглянула сероглазая, распаренная от жары деваха с рыжими кудрями и смерила меня насмешливым взглядом.

– Не-а, – хмыкнула она, показав две золотые фиксы. – Знаешь что, в «Чебуреки» сходи, у них подавальщицу пьяный клиент избил, в больницу загремела. – Деваха вздохнула и отвернулась. – Мишка, кончай носом стекло выдавливать, иди-ка сюда, – позвала она.

Пацан покорно отлепился от стекла, а я вышла из «Пончиков» и быстро направилась к «Чебурекам».

– Только же был открыт, черт! – с минуту возмущалась я, потрогав висячий замок.

В дверях ресторана «Красный рояль» стоял швейцар с пшеничными усами и подмигивал, я пожала плечами и отвернулась… Мимо меня тихо проехал новенький джип и чуть не намотал на колеса черного шустрого котенка. Из джипа вылез знатный толстяк с бугристым лбом и, помахивая борсеткой, направился к «Красному роялю»…

Внезапно он замер. Мне это не понравилось, и я, не раздумывая, припустила к маршруткам.

– Давно откинулась-то? – дыхнув мне в лицо теплым пивным перегаром, спросил толстяк.

– Вы мне?! – возмутилась я. – Вообще-то сегодня, а что?

Толстяк смерил меня взглядом и огляделся.

– Могу посодействовать, – по-свойски хмыкнул он. – У нас в городе без протекции влиятельного дяди никуда.

Я кивнула, пробормотав:

– Спасибо.

– За что сидела? – толстяк внезапно приобнял меня и резво повел к джипу.

– За убийство… С особым цинизмом! – Изумленная таким напором, я тормозила ногами, но шпильки мешали, и я чуть не бежала, чтобы не упасть.

«Бывают же такие мерзкие мужланы…» – думала я.

– Тебя как зовут-то? – Толстяк дотащил меня до машины и закурил. Затем достал еще одну сигарету и сунул мне в рот. – Кури. Выпить хочешь?

– Светлана Михайловна. – И я от неожиданности прикурила от поднесенной мне прямо к носу зажигалки.

– Светка, значит? – Толстяк с интересом глянул на мои босоножки, а свободной рукой быстро открыл дверь автомобиля. – А ну, садись-ка, – и уже через пару секунд я сидела в душном джипе и ловила ртом воздух, а толстяк, заблокировав дверь, расстегивал ремень на брюках.

– Подожди! – испугалась я. – Я даже имени твоего не знаю…

– А зачем тебе имя, на вот, – толстяк наконец справился с ремнем. – Потрогай сперва…

– Мама! – крикнул кто-то сбоку, и я, вздрогнув, обернулась.

У джипа стояла моя дочь Даша, возбужденно жестикулируя, а сзади переминался с ноги на ногу зять Сашка. У толстяка глаза превратились в две щели, когда он дважды не попал кулаком на рычаг блокировки.

– О работе договаривалась, ничего такого, – предвосхищая все вопросы, бормотала я, быстро выскакивая из джипа. – Не знаешь, кто это, Даш? Я даже познакомиться не успела.

– Какая работа сегодня, мам, ну ты даешь… А он нормальный, вообще-то вдовец по фамилии Сулейменов. – Дашка покосилась на джип, который отъехал к краю площади. – Все чебуречные в городе его… Ну, ты даешь, мам, – внезапно захохотала моя непосредственная дочь, бросившись мне на шею.