– А что видели вы? – участковый обернулся к Чернову.

Павел Мартынович немедленно отложил «Спорт-Экспресс».

– Я был в комнате все время, а вот мадам Погремушкина, с которой я имел честь познакомиться сегодня, выходила в кухню.

– Как же получилось, что ваше знакомство состоялось лишь сегодня? – улыбнулся участковый.

Петр Мартынович пожал плечами:

– Такова жизнь.

– А на ваш взгляд, кто может быть заинтересован в смерти Борщука? – Участковый Березовый неожиданно повернулся ко мне.

– А при чем здесь мой взгляд? – изумилась я. – Ну, наследники, наверное, вон их сколько набежало. Ведь если сестры не найдутся, замок Шарпентьер достанется Погремушкиной, и она станет опекуншей собачки Чекиты и кота. – Тут я поперхнулась. – Ничего себе!

– Почему ж одной Погремушкиной? – оживился Петр Мартынович. – Я тоже могу опекать кота и к собакам отношусь лояльно. – Я всегда любил животных.

Когда Березовый ушел, прихватив с собой пухлый фотоальбом сестер Хвалынских, я решила принять душ.

– Заходи по старой памяти, – выглянул из моей комнаты Петр Мартынович, когда я вышла из ванной, и поцеловал меня.

Усы Петра Мартыновича пахли копченой колбасой, и я захотела есть. А больше ничего, представляете? Харизматик и красавец Бобер поцеловал меня, а я ничего не почувствовала, кроме запаха колбасы.

– Ты в самом деле был мужем Марианны? – отстранилась я.

– А что тут такого? – Петр Мартынович обнял меня за плечи. – Она была красивой женщиной.

– И вы жили с ней?

– Давно.

– Значит, ты просто не упускал из виду свою бывшую все это время? – возмутилась я.

– Света, думай шире, – улыбнулся Чернов, но я услышала скрип его зубов.

– Скажи прямо, – попросила я, потому что от его улыбки у меня начало сводить скулы. Вы не раз и не два видели такую же улыбку. Ее ни с чем не спутаешь. Она широка, лишена малейшего смысла и похожа на гримасу Квазимодо.

– А ты хотела, чтоб я жил рядом с разлагающимся телом старухи? – внимательно взглянул на меня Чернов.

– Значит, с деньгами к Марианне Юрьевне вернулось ее женское очарование? – пожала я плечами.

Петр Мартынович наклонился и подхватил на руки кошку. Он мечтательно глядел куда-то в угол за моей спиной, ласково поглаживая кошачьи уши, и неожиданно одна из его грез влетела мне в правое ухо и вылетела из левого со скоростью пчелы: Петр Мартынович видел себя хозяином замка под Римом, внезапно поняла я…

По плиточному полу ванной бегали мокрицы, группируясь у тряпки, похоже, они устраивали мокричный переворот или выбирали президента своей ванной республики… Хмельное ворчание сестер по вечерам и тишина последних дней по-прежнему не укладывались в моей голове. Я так и не смогла привыкнуть к тишине.

– Куда же они провалились-то? – ворчала я, устраиваясь на кушетке в комнате Марианны Юрьевны.

Горячий нос кошки Клеопатры уткнулся мне в коленку, и кошка решительно начала нориться у меня в ногах, устраивая себе гнездо на ночь. Я не стала ее гнать, хотя спать с кошками ненавижу. А под утро, сквозь сон, я вдруг услышала, что какая-то женщина стонет от любви… Луна с улицы светила ярко, я пригляделась и увидала, как Клеопатра, высунувшись в форточку и балансируя хвостом, зазывает на свидание кота. Шикнув на кошку, я накрылась с головой и долго не могла уснуть, а уснув, словно воочию увидала пьяные лица сестер Хвалынских сквозь двойные железные решетки какого-то каземата, похожего на психиатрическую больницу…

В сумраке комнаты, крепко пропахшей испарениями долго жившей здесь старухи, я спрашивала себя, куда же завернула меня жизнь? Я всегда мечтала быть счастливой, но к сорока годам всего разок вышла замуж, родила дочку, быстро развелась и стала бабушкой.

«Какая-то обидная жизнь получилась, среди таких же несчастливых горемык, господи, ну, почему в моей жизни любовь и страдания – синонимы?» – Я нашарила ногой тапки и надела их. Поежившись от чужой тоски, которая сочилась из стен, я включила свет.

Какое-то время я слушала мерзкие рулады храпа своего бывшего любовника, необъяснимо похожего на испанского короля, и вытирала слезы, текущие так обильно, словно в голове у меня растаял айсберг.

«Пропали две заслуженные бабки, известные и в званиях. При жизни у сестер никаких детей не было и мужей тоже… Что значит при жизни? Они же пропали», – напомнила я себе.

Ноги еще болели после вчерашнего марафона по кладбищу, я взглянула на них, потом на свою измученную физиономию.

– Даже срочная пластика тебе не поможет, – обиделась я на зеркало и стала быстро одеваться, чтобы уйти.

На половике у двери валялись бычки тонких сигарет, табачный дым, казалось, еще витал в подъезде. Я обратила на это внимание, выходя на улицу.

«Больше не вернусь в эту чертову квартиру!» – думала я, пока шла к ресторану. Я решила закинуть чемодан с сумкой в офис.

На углу мне попалась на глаза афиша анонсов ретрофильмов с Верой Холодной, и я, как дурища, всхлипнула: «Почему я не стала одной из них? Такой, как Вера Холодная, Александра Коллонтай, Орлова или Терешкова… Я ведь тоже женщина!»

В пять утра над Плющихой висела красная луна, и я вдруг почувствовала, что мое одиночество иллюзорно. Я стала оглядываться в надежде увидеть маньяка в кустах неподалеку и уронила чемодан себе на ногу. Через пару минут меня обогнали две бабки – Жужжалина с Моргалиной, неугомонные труженицы по вязанию носков.

– А мы в церковь решили с утра смотаться… У тебя глаза сверкают в темноте, ты освещай ими дорогу! Может, ты кот? – наперебой загалдели бабки.

Котом меня еще никто не называл, и я спросила:

– А вы случайно не знаете, сестры были замужем?

– Были, – горячо закивали бабки. – Все трое за феерическими ублюдками! Каждая в свое время. Не нашлись они?

Я покачала головой.

– Найдутся, алкашки, – уверенно переглянулись бабки. – Им пропасть, как нам пообедать!

– Ваши слова да богу в уши, – обронила я, глядя им вслед.

А у ресторана я нос в нос столкнулась с гравером Носальским, похожим в утреннем туманце на худого прозрачного кальмара в сиреневой рубашке. Он, оглядываясь, подошел ко мне, поцеловал руку и сообщил:

– Люди – очень хрупкие существа. Вот тот же холод, да? А между планетами вакуум – ни подышать, ни погреться. А в воде утонуть хочется. Странно, что мы выжили и живем зачем-то… И есть постоянно хочется, и выпить, и любви… Странно…

Я стояла и слушала, пораженная… Мое наитие снова вибрировало, как струна.

– Знаешь, Свет, можешь не верить, но я по секрету скажу все-таки. – Носальский обнял меня за плечи и по-дружески чмокнул, как самый настоящий кальмар. – Тут неподалеку есть место силы или – дырка в землю. В общем, так… – Носальский лихорадочно поблуждал глазами и выудил из-за пазухи проволочную штукенцию, в которой я угадала простейшую биолокационную рамку, она в его руке начала быстро вертеться, пока не указала на меня.

– И что из этого следует? – устало пробормотала я.

– Ты можешь узнать свое будущее, – хохотнул гравер. – Я вот спросил и узнал. Только не спрашивай, что меня ожидает, хорошо? – поморщился он.

– А где эта дырка? – спросила я, перестав удивляться со вчерашнего дня.

– В подвале под рестораном «Ганнибал». Сходи, когда будет время. – И Носальский, махнув рукой, пошел по своим биолокационным делам.

Я занесла в комнату над рестораном чемодан, отдышалась и решила не откладывать дело в долгий ящик…

Обнаружив аварийную лампочку на входе в подвал, я перекрестилась и вошла, невольно вспомнив про маньяка, который топил в привокзальном туалете Дракина одиноких бабок, заходивших туда ночью по нужде. В подвале удушливо пахло мочой, а по стенам висели опутанные пыльной фольгой трубы в белых разводах.

– Разве тут зарядишься положительной энергией? – ворчала я. – Только такая наивная сволочь, как я, и могла поверить в это, – в сердцах пробормотала я и тут увидела, как низенькая дверь в углу подвала зашевелилась, и на меня оттуда посмотрел лысовато-седоватый добродушный фантом с красным лицом. Я вскрикнула и в ту же секунду описалась от страха, струйка мочи потекла меж моих ног на кирпичный пол.