– Кто это? – Старик всмотрелся и отшатнулся. – А похороны Эмилии? Я все-таки опоздал на них!

– Так вы не врач?! – возмутилась я.

– Я профессор эзотерики, – пробормотал старик, снова склонившись над Борщуком. – Так, значит, я опоздал на похороны?

– Извините, но похорон не было, оставьте свой телефон, вам позвонят и скажут их дату, – довольно неучтиво сказал Павел Мартынович. – Вы вообще-то кто, батюшка?

– Огнивцев, русский князь и эмигрант, – протодьяконским басом представился старик, протягивая визитную карточку.

– Вы эмигрант, – повторила я, взяв карточку. – Хорошо, я скажу участковому…

– Я эмигрант и муж Эвридики Юрьевны. Кстати, где она? – Старик раздраженно покосился на Петра Мартыновича, который выглядывал из кухни. – Ее нет?

Я кивнула:

– Нет.

– А вы прислуга, я правильно понял? – Старик обернулся уже от двери. – Тогда передайте барыне, что я остановился в «Национале». – И старик, дважды потешно шаркнув ногой о пыльный половик, вышел, неплотно прикрыв за собой дверь.

Без его гулкого протодьяконского баса в прихожей сразу стало замечательно тихо, я вздохнула и перекрестилась, чувствуя, что потихоньку начинаю сходить с ума… И было от чего: на полу отдавал богу душу пожилой душеприказчик виконтессы Тавиани, а «Скорая» все не ехала… Зато в комнате справа восседала с видом безумной царицы дочь Эвридики Хвалынской, долговязая тощая дама в готической раскраске по имени Жюстин. Ну и имечко, черт, думала я! В это же время на кухне ставил на газ чайник муж Марианны Юрьевны Хвалынской, некий Петр Мартынович Чернов, с которым у меня был недолгий, но страстный роман… А самозваную внучку одной из бабушек Хвалынских только что при мне заковали в наручники и увели. Плюс ко всему некий князь Огнивцев собственной персоной буквально минуту назад посетил жилище сестер Хвалынских и даже оставил визитку с вензелями, подтверждавшими его немалый титул.

И пока я, вытирая бумажными салфетками свое мокрое от слез лицо, следила, чтобы Витольд Иванович Борщук не захлебнулся рвотными массами, в прихожую вбежал фельдшер «Скорой помощи» с фонендоскопом на шее.

– Кто тут больной? Наставили чемоданов…Что с ним, знаете? Не знаете… Где тут свет? – кинув саквояж на тумбочку, оскалился он.

Пока я сдвигала чемодан в угол, фельдшер, склонившись над Борщуком, слушал фонендоскопом его сердце.

– Перед этим он ел блины, – пояснила я.

– Мертв, – фельдшер причмокнул губами и выпрямился.

– Мертв? – эхом повторила я, вглядевшись в заострившийся нос Витольда Ивановича Борщука. – Не может быть. Он дышал пару минут назад, и его рвало блинами. – Глядя на бумажные салфетки, которыми вытирала рот душеприказчика, я поняла, что плачу.

– Дышать, как вы выразились пару минут назад, он никак не мог, видите? – фельдшер быстро закатал рукав Борщука, и я увидела безнадежно синюю руку. – Трупные пятна. Старикан мертв уже часа три, если не больше. Да, кстати, я должен взглянуть на его паспорт, найдите, пожалуйста, – поморщился фельдшер.

Я огляделась в поисках кейса Борщука, с которым он ходил сегодня по кладбищу.

– Паспорт можно и в карманах поискать, – вздохнул фельдшер, когда я вернулась из кухни, он двумя пальцами достал из кармана пиджака душеприказчика ключи от машины. – Вы посмотрите в карманах брюк, возможно, паспорт там.

Я осторожно засунула руку в карман тесных брюк Витольда Ивановича и вытащила оттуда пухлое кожаное портмоне.

– Дайте-ка, – фельдшер открыл портмоне и стал в нем рыться, и тут труп Борщука шевельнулся и открыл глаза, узловатые пальцы старика сжимались и разжимались.

Я закричала, а фельдшер, вздрогнув, довольно равнодушно велел санитару «Скорой», стоящему в дверях:

– Тащи носилки! Чего рот раскрыл? – и машинально сунул портмоне в карман.

– Можно я сохраню его? – запротестовала я. – И ключи от машины тоже…

Фельдшер печально проводил глазами портмоне и ключи, и через несколько минут душеприказчика уже грузили в реанимобиль…

Павел Мартынович, помогавший тащить носилки, сразу же вернулся в квартиру, а я решила подождать участкового на улице.

– Увезли? – подошел участковый и дотронулся до моего локтя. – Скажите, а могу я взглянуть на документы, подтверждающие, что вы племянница Хвалынских?

– Знаете я, между прочим, не претендую ни на какое родство с Хвалынскими и собираюсь уйти вот прямо сейчас! Отпустите мой локоть, – возмутилась я.

Участковый поднял на меня глаза цвета подсолнечного масла и невозмутимо произнес:

– Пройдемте в квартиру.

В прихожей было тихо, я покосилась на высунувшуюся из комнаты Эвридики Хвалынской готическую даму и зевнула…

– Ваш папа Огнивцев был здесь час назад, – сочла нужным сообщить я и сунула Эвридике под нос визитную карточку князя. – Раз уж князь муж Эвридики, значит, вы его дочь. Не хотите встретиться с папой?

– Ничего это не значит, потому что мамочка родила меня вовсе не от Огнивцева, – смерив меня ледяным взглядом, произнесла дочь Эвридики Юрьевны и вернула визитку. – Я, к вашему сведению, дочь солиста Большого театра Погремушкина.

Участковый Оскар Березовый крякнул и, конфискуя у меня визитку, поинтересовался:

– Вы уже уходите?

Погремушкина сдержанно улыбнулась и покинула квартиру по-английски, ни с кем не простившись, и мне это очень понравилось. Воодушевленная примером, я схватила чемодан и бегом направилась к двери.

– Знаете, раз у меня все равно снят офис над рестораном до конца месяца, я не вижу никакого смысла оставаться здесь… – пробормотала я. – В общем, я ухожу!

Я вышла на лестничную площадку, но участковый догнал меня и осведомился:

– Устали? Я вас прошу об одном, побудьте здесь хотя бы до утра… Ночь на дворе, еще чемодан отнимут, пока до ресторана дойдете. – Березовый улыбнулся и завел меня обратно в квартиру. – Не упирайтесь, ведь я вам желаю добра, пойдемте на кухню, – предложил он. – Эх, люблю чай с печеньем, у вас, случайно, нет? Да оставьте вы свой баул, ну хоть вот здесь, у вешалки!

С минуту я молча наблюдала, как Березовый зажигает газ, ищет чайник и наливает в него воду, потом вытащила из шкафчика пакет с засохшим печеньем и поставила его перед Березовым.

– Печеньице! – обрадовался Березовый и зевнул, а на кухню заглянул Петр Мартынович и, поблескивая очками в золотой оправе, уселся на соседнюю табуретку, развернув газету «Спорт-Экспресс».

Выглядел Чернов по-домашнему, словно жил в этой квартире все восемнадцать лет брака с Марианной Юрьевной Хвалынской и сейчас терпеливо ждал супругу, попивая чай со случайными знакомыми, раз уж они заглянули на огонек. Я представила, как Марианна Юрьевна вваливается в дверь подшофе, и мне вдруг стало не по себе…

– Кстати, у Витольда Ивановича есть документы, а именно завещание Эмилии Юрьевны и разрешение на ее захоронение в Москве. Возможно, в его кейсе. – Я встала и заглянула в ближнюю комнату, ванную и туалет. – Что-то не вижу я никакого кейса… Знаете, его надо обязательно найти, ведь неизвестно, сколько еще проболеет Борщук! А гроб с виконтессой, похоже, в какой-то камере хранения в Шереметьеве. – Я вернулась на кухню.

– Завтра попробую узнать, где находится эта камера. – Участковый, хрустя печеньем, повернулся к Чернову: – А вы не разговаривали с Борщуком ни о чем?

– Нет, и не видел кейса, но я могу похоронить Эмилию, если что. – Петр Мартынович кашлянул и отложил «Спорт-Экспресс». – Мне это не составит ни малейшего труда, я же все-таки ее зять…

– Я не сомневаюсь, что вы зять, – кивнул участковый. – Но без документов на гроб, я думаю, забрать его из камеры хранения, даже если мы выясним, где он, не удастся. Хорошо бы, если б Борщук выздоровел в ближайшее время, ведь документы выписаны на его имя.

Участковый допил чай, взглянул на кухонные ходики и присвистнул:

– Мне пора. И последний вопрос: что же все-таки случилось с душеприказчиком бывшей балерины?

– Похоже на апоплексический удар или отравление блинами, – предположила я. – Мы днем полдня с ним ходили по кладбищу в поисках сестер. Он очень переживал из-за смерти Эмилии Юрьевны… Стресс наложился на стресс. В общем, когда я выходила из квартиры, он довольно бодро разговаривал и курил, хотя и выглядел крайне усталым, – добавила я.