Лотта ведет их к метро, трех слепых детей с палочками. Усаживает на свободные места. Они тихонько напевают песенку для слепых детишек. Три слепые мышки, три слепые мышки. Закрыв глаза, Лотта видит двух девочек: они одеты в белое и машут ей.

На улице Эмми бледнеет. Она ничего не может рассмотреть, но все равно знает, где находится.

Все не так! – восклицает она. Шарлотта, ты же видишь, что все не так! – и открывает глаза. А затем давится и кашляет, будто надышалась дымом.

Эмми не говорит вслух о том, что Лотта привела их в Страну гибельного огня. Туда, где пропали Похищенные.

Энни ничего не понимает, а Брен если и понимает, то лишь одно – что нужно действовать.

Осалил! – кричит он, стукнув Энн. Ты водишь! – и убегает обратно в подземку.

Лотта нехотя идет за ним. Если дышать глубоко, думает она, какая-то частичка от них с ветром попадает внутрь.

Ночью Эм затихает, а Брен с Лоттой рисуют карту Страны гибельного огня: вот долина сваренных костей, а вот равнина пепла и выжженный лес, где ничего не растет. На самой границе растут в ряд деревья с золотыми грушами.

Анита, итальянизированная подпринцесса, засыпает в объятиях дрожащей Эммелины.

Лотта ведет их в художественный музей, но сначала они танцуют под дождем. Капли стекают по лицу, а дети улыбаются небу, кружась в белых одеждах. Брен сбегает вниз по холму с воплями: я владыка вселенной! Властитель высших и низших миров!

Плата за вход по желанию, они стоят в очереди: глаза опущены, с волос течет. Будут срисовывать натюрморты разных периодов в искусстве. Эм и Энни устраиваются перед голландскими тюльпанами. Брен нашел картину с окровавленным зайцем. Лотта уходит на другой этаж и садится рядом с гитарой и разорванными газетами, которые напоминают о крушении всего мира. Краем глаза она вдруг замечает… порхающее белое платье!

Быть не может! Бросив блокнот и карандаш, Лотта срывается с места и кричит в микрофон гарнитуры: я их видела, точнее, одну из них, они здесь!

Ее хватает габардиновый тролль, а платье тем временем скрывается за очередным поворотом и исчезает.

Я же ее видела! – кричит Лотта. Она была здесь! Отпусти!

Тролли не верят, что Лотта обучается на дому. Что она пришла в музей одна. И что ее зовут Лотта Бронти, а у ее отца нет телефона. Она кусает ногти, которые и так все обгрызены. Во рту привкус крови. На двух пальцах ранки.

Они рассматривают ее рацию. Прием? Прием? Тролли не хотят ее отпускать, девочка не признается, где живет, а в телефонной книге нет никакого преподобного Бронти, никакой тетушки Бронти. Усаживают Лотту на информационную стойку, чтобы ее могли оттуда забрать. Когда музей закрывается, Брен, Эм и Энн мешкают в дверях, но сестра кивает в сторону выхода, мол, не ждите меня. Они же поклялись не разлучаться, но и нельзя, чтобы их схватили всех вместе.

Тролль изучает блокнот с рисунками Лотты. Изображения диорам и Марии Терезы на небесном троне. Мария Антуанетта, заколотая Королевой-девственницей. Мария Кюри в поисках лекарства. Сейчас вызовем полицию, говорит тролль. Твои родители очень расстроятся.

Мать умерла, сообщает Лотта. Мы убили ее своей вечной ерундой.

Тролль отходит проверить гардероб: не забыл ли там кто пальто или сумку. Лотта убегает. Выскакивает из музея и бежит, бежит, бежит по улице! За ней никто не гонится, а она все равно бежит. В парк, затем вверх по холму, выше и выше! Несется, будто окрыленная – ей помогают две девочки в белых платьях.

Вокруг затихает все, кроме ветра. Внизу остался парк, а вон там – холм Брена и кусты, в которых она подслушивала разговоры, ища подсказки.

Одна из сестер говорит беззлобным тоном: почему ты не уберегла нас?

Я старалась, шепчет Лотта. Честное слово. Вы сбежали искать облака для трона Марии Терезы.

А ты не усмотрела. Ты же обещала караулить дверь и считать.

Я считала, шепотом продолжает она. Я правда считала!

Теперь они летают среди густых и темных облаков. Лотта вдыхает, их частички наполняют горло.

Только на этом условии мы взяли тебя в свою игру, Лотта.

Меня отвлекли, всего на минутку, плачет она. Увидела самолет, он грохотал, и я отвернулась.

Мы тебя звали, кричали прямо тебе в ухо.

Просили вас спасти.

Да, просили, а ты не спасла.

Я не могла протиснуться! Было так шумно… Все толкались. Ох, Элиза! Мария! Я хотела помочь! Я не виновата.

Облака, сквозь которые они порхают, превращаются в пепел и кости, затем в пламя, а маленькие девочки все летят.

Глава, в которой Бренуэлл пробует усердно трудиться

Берем тележку. Я прошу монеты по 25 и 10 центов, чтобы показать, как хорошо я их считаю и раскладываю. Держусь за ручку и представляю, каких встречу людей – в рваных черных пальто, высоко подвязанных веревками, и в стершихся на каблуке или носке ботинках. Завидя папу, они снимут шапки, а когда он пройдет мимо, коснутся его пиджака, бормоча слова благодарности.

Тележка крутится и вертится, не беспокоясь о сидящих внутри. Я едва не спотыкаюсь и не наступаю отцу на ногу.

Единственное, чему я хочу тебя сегодня научить, говорит папа прежде, чем открыть дверь, это смирению: ведь любой может упасть и завязнуть в трясине жизни, а подняться после такого бывает ох как непросто. Нужно протягивать руку помощи тому, кто упал; именно по таким поступкам людей и оценивают.

Думаю, у меня получится. Я способен протянуть руку лежащему на земле, хотя не уверен, что смогу его поднять, так как для своего возраста я не очень крупный.

Приятно сознавать, что отец возвышается среди других мужчин. Некоторые спешат его поприветствовать. Папа восхваляет их старания, поскольку они усердно трудятся. Я не в восторге от того, как они здороваются со мной – как с маленьким ребенком. И все же я веду себя вежливо и объясняю, что учусь на дому, поэтому не могу сказать, в каком я классе и какой у меня любимый предмет. Зато мне нравится переводить с латыни и сочинять стихи. Теперь они смотрят на меня с восхищением! Папа недоволен. Меня переполняет злость: лично я считаю, что если уж человек постарался чего-то добиться, то волен рассказывать об этом остальным.

Они возвращаются к своим трудам, то есть к зачерпыванию рагу половником. Не вижу никаких веревочных ремней и шапок. Возможно, я чему-то научился, и это связано с воображением, но я вдруг вспоминаю, что представлял иллюстрацию из Диккенса, так что виновато во всем не мое воображение, а его.

Я воодушевлен. Папа, чем тебе помочь?

Он глядит на меня с гордостью. Говорит, именно этого от меня и ждал.

Подает мне кувшин с водой из пластика. И стаканчики – тоже пластиковые.

Предлагай людям попить. Если захочешь с кем-то побеседовать, остановись на минутку, ничего страшного.

Выгляжу я, должно быть, ошеломленным. Или сбитым с толку.

Можешь свободно говорить о самых разных вещах, подсказывает папа. О погоде или спроси, например, как им рагу. О Текущих Событиях упоминать не следует, чтобы твои новые знакомые не предстали невеждами.

Иди-иди, подталкивает он меня к первому столу.

Я стою у самого края, но никто не обращает внимания.

Кому воды? – спрашиваю я. Меня жестом подзывает один чисто выбритый мужчина со шрамом на шее. Наливаю воду в его стакан, и так уже полный. Рука трясется, и вода попадает ему на шорты. Он вскакивает и произносит слова, которые я не осмелюсь повторить.

И что, даже не извинишься? – требует этот грубиян. Я киваю и поскорее отхожу к другому столу. Там я уже ничего не проливаю. Кто-то спрашивает, как меня зовут, и я отвечаю. Он говорит, красивое имя.

Спасибо, добрый человек, откликаюсь я, а как вам рагу?

Все сидящие рядом смеются.

Уши горят, и я, отвернувшись, иду к следующему столу, за которым сидят люди, знакомые друг с другом.

Кому воды, джентльмены? – бурчу я, растеряв былой энтузиазм.