Лето 1914 года заканчивалось, и стоявшая на пороге осень окутала Богоявленское туманом и дождём, мелким-мелким, как мокрая пыль. «Аглицкий» парк Сенявиных одевшийся в пышное разноцветное одеяние, неторопливо сбрасывал свои одежды на скамейки, пруд и липовую аллею, по которой гуляла Натали.

Она вышла к берегу Дона. Вокруг было так тихо, что только тёмные воды величественной реки напоминали о грохочущей где-то войне и гибели людей. Натали представила что там, где стрельба и пушечные залпы, её отец рискует жизнью, защищая их любимую страну – Россию. И желая прогнать страшные картинки боевых действий виденные в журналах, она размечталась, как кончится война, как заживут тогда все они весело и счастливо. И горе никогда не постигнет их семьи, Сенявиных и Нейгон.

− Вы совсем не боитесь дождя? – прервал мечтания Натали незнакомый голос.

Обернувшись, она увидела перед собой Игнатова Игоря.

− Я люблю дождь, − улыбнулась Натали, и на щеках её заиграл едва заметный румянец. – Порой мне кажется, что в минуту моего рождения за окнами шёл дождь.

− В Петербурге часто идут дожди, − задумчиво произнес Игнатов.

− Откуда вам известно, что я родилась в Петербурге?

− В Богоявленском слухи распространяются быстро. И то, что в семье Сенявиных уже месяц живут жена и дочь полковника Нейгона давно не тайна.

− Да-да, всё верно, − снова застенчиво улыбнулась Натали.

− А когда родился я, была стужа и мела метель. У нас в Иркутске зимы холодные и снежные.

− Вы из Иркутска? Ах, голубчик, если бы вы знали, сколько книг я прочла о Сибири и, как бы я хотела побывать там. Расскажите мне, пожалуйста, об Иркутске, ведь рассказ из первых уст это совсем иное, нежели книги.

− Расскажу. Обязательно расскажу, но не сейчас. Мне нужно идти. Хотите, я провожу вас до усадьбы?

− Нет-нет, я буду ещё гулять.

− Тогда прощайте, − Игорь ушёл, забирая с собой розовый аромат её духов.

− До свидания, − помахала Игнатову в след Натали.

Домой она вернулась в самом лучшем расположении духа. С радостной улыбкой Натали подсела за стол к матери и Ольге Андреевне, и, прервав их чаепитие, принялась с восторгом рассказывать о своей встрече.

− Кто бы это мог быть? – удивилась Ольга Андреевна. – В Богоявленском никогда не было сибиряков.

− Ах, как жаль, что он не представился, − не сдержала своего огорчения Натали. – Но я уже видела его однажды, возле дома Фаруха.

− Уж не проходимец ли это Игнатов? – всплеснула руками Ольга Андреевна.

− Отчего же проходимец? – удивилась Натали.

− Если б вы только знали, милая Марта, как он мне не нравится, − не обращая внимания на Натали, сказала Ольга Андреевна. – Он то исчезнет куда-то, то появится вновь. То батраком к кому-нибудь наймётся, а то снова целыми днями на скамейке у Фаруха просиживает. Откуда он только взялся в нашем Богоявленском? Кто он такой?

− Неужели у нас в имении ещё находятся те, кто этого не понимает, − отозвалась сидящая рядом, за вышивкой, Вера.

Как всегда роскошная, она высокомерно взглянула из-под чёрных, высокой дугой изогнутых бровей, на мать и Натали, и демонстративно громко вздохнула.

После встречи с Митькой, она снова превратилась в ту прежнюю Веру, которую даже домочадцы стали забывать, надменную, самоуверенную и коварную, холодную княжну. И не дав матери высказаться относительно своих догадок, она отложила свою работу и протянула Натали взятую со стола газету «Биржевые новости», вышедшую экстренным выпуском.

− Прочти, − почти приказала Вера Натали. – Тебе это должно быть интересно.

Натали начала читать газету бодрым голосом, но закончила понуро.

− «Мы легли спать в Петербурге, а проснулись в Петрограде». Неужели антигерманские настроения настолько велики, что Государь переименовал Санкт-Петербург в Петроград? – грустно спросила она.

− Да, − холодно цокнула языком красавица Вера. – Поэтому впредь хорошенько подумай, прежде чем заговорить с незнакомцем.

− Я полагаю, Вера права, − поддержала Марта, ласково погладив дочь по голове.

Печально уставившись в окно, Натали опустила голову на ладони. Приподнятое настроение вмиг исчезло. А Ольга Андреевна и Марта, не обращая на неё внимания, придались воспоминаниям:

− Ах, Петербург! Помню на Невском была отличная аптека. В ней продавали чудесные шампони, хвойные, яичные и крапивные. В Воронеже таких нет…

… И, наконец увидишь ты,

Что счастья и не надо было,

Что сей несбыточной мечты

И на пол года не хватило,

Что через край перелилась

Восторга творческого чаша,

И всё уж не моё, а наше,

И с миром утвердилась связь, −

И только с нежною улыбкой

Порою будешь вспоминать

О детской той мечте, о зыбкой,

Что счастием привыкли звать!

Ксюша читала стихотворение Александра Блока под прелестную игру Натали на фортепьяно. Ото дня ко дню Ксюша становилась всё грустнее и грустнее, и серые глаза её, казалось, совсем потухли. Она терзалась печальными мыслями. Ксюше казалось, будто все те надежды и мечты, которыми она жила всего год назад, оказались ложными. И, что этой всеобъемлющей любви к Алексею Валерьевичу быть может, и не нужно было, если так скоро наступило уныние? Быть может, эта любовь была слишком велика для того, чтобы длиться вечно? Но ведь как ей хотелось, чтобы она была вечной. А может быть счастье и вовсе заключается в чём-то совсем ином, чем тихий семейный уют, служение супругу? И тогда она была слишком юна, чтобы понять это? Может быть, она поторопилась тогда, год назад, когда бросилась в своё замужество, как в омут головой? Может быть, зря не дал ей Алексей Валерьевич больше времени, чтобы разобраться в себе? Или всё-таки оно такое и есть, это счастье – буднично не интересное, предсказуемое, скучное, и напрасно она представляла его себе другим? Или это война так травит душу разлукой? Но как он там? Жив ли? Не болен ли? Вспоминает ли о ней? Не сомневается ли он в счастье с ней? Нет, разве возможно сомневаться в их счастье? В их самой светлой, самой искренней, бесконечной любви? Разве может такая огромная любовь стать маленько-маленькой и однажды исчезнуть вовсе? Тогда откуда взялась эта душевная паника исчезновения их любви, только их счастья?

И ответ к Ксюше пришёл сам собой. Такой простой и ясный − это страх. Страх перед возможностью потерять друг друга не по своей воле. Страх, что эта война разлучит их навсегда, не спросив на то ни чьего разрешения.

− Чего так тихо у молодых барышень?

− Злата! – обрадовалась гостье Натали.

− А я нынче видела сон, − сказала Злата. – Кубыть маменьки ваши и Вера уехали в Воронеж и дома вы совсем одни.

− В руку! – засмеялась Натали.

− Никакого волшебства, милая, это папа должно быть уже приехал к Митрофану Спиридоновичу и обо всём поведал, − улыбнулась Ксюша.

И Злата с Натали озорно засмеялись в ответ.

− Ах, как же я всё-таки доверчива, − и ещё детское, светлое личико Натали, покрылось румянцем смущения.

− Это плохо, душенька, − с некоторой грустью ответила Злата. – Моя сестра Глаша тоже была доверчива, и больно поплатилась за то.

− А у нас есть новость, − Натали разорвала повисшую над ними тишину, наполненную не самыми приятными для семей Сенявиных и Мищенко воспоминаниями. – Ксюша получила письмо от Алексея Валерьевича и представь себе Ставку Верховного Главнокомандующего, которую он охраняет нынче с остальными конногвардейцами, посетил сам Император. Он похвалил Алексея Валерьевича за ценные сведения, которые тот добыл в разведке, и наградил Георгиевской медалью за храбрость!

− И молчишь, − покачала головой Злата, глядя на Ксюшу. – Эх, ты!

− Однако отчего ты так редко приходишь к нам, Злата? – лучик полуденного солнца украдкой пробрался сквозь витражное стекло в зал, забрался по шёлковому халату на напудренное белое лицо Ксюши и затанцевал в причёске белокурой гейши. – Мы здесь так скучаем в одиночестве, словно в ссылке.