Но, увы, ничего вернуть было уже нельзя. Нельзя было предотвратить этот всего один необдуманный, но сделанный когда-то, шаг. Шаг, перевернувший всю его жизнь. И теперь невозможно распутать этот клубок лжи, который с каждым днём затягивался всё сильнее и сильнее. Конечно, другой бы на его месте плюнул на всё и будь что будет. Какое кому дело до другого человека, до чужой жизни, важен только он сам. Но Митька так поступить не мог, сердце в его груди билось доброе, и оно болело. И, как теперь вырваться из этого замкнутого круга, Митька не знал.

− Эй, браток, закурить не найдется? – остановил Митькины размышления незнакомый голос. Он обернулся и увидел возле дома Фаруха молодого статного мужчину.

− Чё ж не найдется? Найдется. Закуривай, − протянув кисет, вгляделся в незнакомца Митька.

− Благодарствую! Меня зовут Игнатов. Игорь Игнатов. Будем знакомы.

− Митька Чадин, − протянул он руку Игнатову. – Откель в наших краях?

− Из далека я Дмитрий.

− Ты никак у Фаруха харчуешься?

− У него. А ты никак с фронта?

− С фронта и на фронт.

− И как там?

− А, − махнул рукой немногословный Митька.

− Друзья-то твои из местных, поди, тоже воюют? Или удалось кого повидать?

− Арсюху Мищенко вот повидал, а Тишкиного сына Ваську, нет. Чёрт знает, где он тепереча.

− Васька Попов дружок твой? – заинтересованно спросил Игнатов.

− С самого детства дружбу водим. А ты знаешь его никак? – удивился Митька.

− Наслышан от местных.

− Немудрено, он у нас знаешь какой? − Митька счастливо улыбнулся, вспомнив друга и их детские шалости. − Ну, а сам-то ты, надолго к нам?

− Как пойдет Дмитрий, но надолго не хотелось бы задерживаться. Этого мне совсем не надобно.

− Чё же так? У нас хорошо, вон красотища какая вокруг. И работы довольно, а тепереча так особливо много. Мужичков-то, поди, скоро всех на фронт погонят, и в полях работы будет невпроворот и на барском заводе. Сколь там нынче платят то, не узнавал?

− Узнавал, рабочему тридцать рублей, слесарю девяносто.

− Во, видал. У нас в армии младшим офицерам семьдесят рубликов платят. Чего ж тебе ещё надо?

− Ничего не надо, да только дел много ждёт, − хитро потянул уголок губ Игнатов. – А скажи, дружище, не в Воронеж ли ты собрался?

− В него в самый.

− А не занесёшь ли по пути письмецо жёнушке моей?

− Чего же не занесть? Давай письмецо твоё.

− Вот спасибо тебе, − обрадовался Игнатов. – Очень важное письмецо, а с почтой нынче, сам знаешь как, война одним словом. Адрес тут указан, а это тебе на трамвай.

И достав из кармана пять копеек, Игорь протянул их Митьке.

− Не надо, − отмахнулся Митька от денег. И без лишних вопросов взяв письмо, он отправился в путь. А явившись по обозначенному адресу, удивлению его не было конца.

Дверь Митьке открыла не молодая жена нового знакомца, а друг детства Васька Попов. Как же оба обрадовались друг другу. Как же долго не могли они наговориться и насмотреться друг на друга. За те долгие два года, что они не виделись, у обоих накопилось немало новостей и душевных переживаний.

− Да, что я гутарю тебе Митюха, ты ведь меня, как никто понимаешь. Сам за княжной Верой тянешься. И вот с Ксюшкиной свадьбы жизнь мне совсем опостылела. Тебя нет, её нет, чаво мне там делать одному? Вот я и отправился за лучшей долей, благо ни кола ни двора, ни спереду ни с заду. Жалеть не о чем, да и не о ком.

− Ну, а мать с отцом как же? – удивился Митька.

− А что мне мать с отцом? Мне они не указ и не пример. Я на упыря энтого рыжего спину гнуть не желаю, и хучь иной раз и гроша в кармане не заваляется, а всё лучше, чем в батраках мищенских, али барских, хаживать. Свободу, брат, её ни за что не купишь, потому она дороже золота.

Митька тихонько огляделся по сторонам и отметил, что друг его и впрямь погано жил. Малюсенькая комнатка до того была бедна, что кроме стола да сколоченной самим Васькой лавки, ничего в ней не было. Только наваленные по всем углам газеты с листовками, содержание которых Митька всё никак не мог разглядеть, выдавали хоть какую-то занятость хозяина. Да и сам Васька, и раньше худой и неказистый, сейчас казался Митьке совершенно запущенным и не здоровым.

− А, как здоровье-то твоё, Вася? – спросил участливо Митька.

− Ну, а что здоровье? – безрадостно ответил Васька. – Нормальное моё здоровье. Сердце вот только пошаливает, так то ещё с детства. Оспа моя его, что ли так исконопатила, мать её ети, вон, вместе с рожей моей?

− Ты бы всё-таки к матери с отцом съездил, Вась. Тоскуют они дюже по тебе, не одной ведь весточки не получали. Да и здоровье бы поправил на домашнем молоке. В городу-то здоровьица не прибавится.

− Ну, уж не совестить ли ты меня удумал? Сам то, Маньке часто ли пишешь?

− Хм, − виновато покачал головой Митька.

− Вот, то-то же. Осерчал на сестру, упёрся рогом, а что к чему и не рассудил.

− Чудно, − усмехнулся Митька.

− Чего это?

− Чудно ты, брат, гутарить стал. Вроде ты, а вроде и кто другой за тебя лапочет.

− Ну, будет тебе. Скажи лучше, что наше Богоявленское?

− Да всё то же: Митрофан Спиридоныч богатеет, а народец беднеет. Да мужичков порядком мобилизуют. Ещё Ксения Петровна домой вернулась.

− Ксюша? – удивился Васька.

− Гутарят, кубыть муж сам её привёз.

Это известие встревожило Ваську, разбудило в нём воспоминания и новые надежды, ведь супруг Ксюши теперь на фронте, и кто знает, как там для него всё сложится.

− Вот что, Митюха. Будя тут сидеть. Пойдем лучше в кабак. Ты не смотри на бедность моего жилища, угостить тебя гроши есть.

И отсчитав пятьдесят копеек, Васька потянул Митьку в кабак. Там, купив бутылку водки и три солёных огурца, Васька быстро повеселел и всё оглядывался на входную дверь, будто ждал кого-то.

− Агафья, − подозвал Васька повариху. – Сделай мне фунт пшеничной муки, да фунт мяса.

− Гони тридцать копеек, − грубо ответила та.

− Отдам, не ори.

− Отдашь ты, ко второму пришествию. Будут деньги тогда и приходи.

− Вот курва. Это я для Тоньки, Игоря жены, − объяснил Васька Митьке. – Помогаю, значит, помаленьку.

− Откель он взялся? Ты давно его знаешь?

− Игорь мой друг и надежный наш товарищ, − уклончиво ответил Васька.

− Здравствуйте, товарищи, − послышался голос у Митьки за спиной. Он обернулся и остолбенел не в силах поверить своим глазам. Перед ним стоял… − Марк Вацлавич? – тихо произнес Митька. – Ты? Но откель ты здесь?

Митьке захотелось броситься к Садилеку, обнять его и, невзирая на то, что давно перерос его на две головы, повиснуть на шее, как в детстве. Но горькие воспоминания того дня, когда они остались с Машей одни на произвол судьбы, брошенные этим человеком, преданные всеобщему порицанию, поднятые на смех, воспоминания о сгинувшем на каторге отце, остановили Митьку.

Протянув руку Митьке, Марк Вацлавич сказал:

− Пойми, сынок, иначе было нельзя. Ведь я бы потянул вас за собой.

Слова Садилека прозвучали так убедительно, а взгляд был так светел, что Митька ничего не стал спрашивать. Он посмотрел на поседевшего и казавшегося сильно уставшим Марка Вацлавича, и невообразимая жалость к нему наполнила Митькино сердце. Он задумался, а легко ли было ему самому все эти годы? И, где он их провёл, в тёплой постели или промёрзлом подвале, на самом дне этой жизни? Имеет ли он, Митька, право судить его? И за эти несколько минут, Митька простил Марку Вацлавичу все свои обиды, копившиеся годами.

− Ты с фронта, сынок? – участливо спросил Марк Вацлавич.

Митька утвердительно кивнул в ответ.

− Ранен?

− Так, задело трошке, − нехотя ответил, не привыкший жаловаться Митька.

− И куда же теперь?

− Как куда? – удивился Митька. – Двадцать седьмая пехотная дивизия, третий армейский корпус, вот моя приписка.

− Да, − негромко стукнул стаканом по столу Марк Вацлавич. – По всей стране идут массовые мобилизации в армию. Только из Воронежской губернии призвано почти четыреста тысяч человек, а ведь это почитай половина трудоспособного мужского населения. И кто же, спрашивается, работать будет, сеять, пахать?